Гведолин впитывала в себя его образ, как губка. Ведь именно таким она хотела бы его запомнить. Все эти его грубые, казалось бы, в общении с другими черты не отталкивали, а наоборот притягивали ее к нему. Подчас ей казалось, что именно благодаря такому Терриному поведению ей легче жить, надеяться и верить.

— А надо было, чтобы я просто сгорела. — Она откинула голову назад, прислонившись затылком к некрашеным бревнам банного сруба. Бревна приятно пахли древесной смолой; запах этот успокаивал, убаюкивал, дарил тепло, покой. — Я же ведьма. А ведьм сжигают на костре.

— Хватит! — жестяной ковшик, откинутый точным ударом ноги, покатился по полу, издавая мерзкий дребезжащий звук. — Не желаю больше слышать эту чушь! Я не оставлю тебя, Гвен. За кого ты меня принимаешь? Неужели ты думаешь, что вид твоих ожогов способен меня отпугнуть? Думаешь, что я ничего не знаю о страдании, несчастьях, болезнях, горе? Да неужели ты считаешь… Гвен! Слышишь меня, Гвен?

Она слышала. Вот только из-за резкого запаха смолы накатила тошнота, затем закружилась голова и голос Терри, сидящего так близко, вдруг стал казаться бесконечно далеким и глухим.

Это все из-за запаха смолы. Из-за чего же еще?

Не подхвати ее Терри молниеносным движением, она кулем свалилась бы со скамьи. Она слышала, как Терри зовет ее по имени, чувствовала, как хлопает по щекам, брызгает колодезной водой, обтирает тряпочкой ее горячее лицо и шею. Горячее… Только сейчас Гведолин поняла, что у нее сильный жар. Надо же, а ведь она думала, что в комнате натоплено. И в бане душно. А еще целительница!

Похоже, надевать вдовью сорочку на нее Терри не стал. Да и не сумел бы, наверное. Сквозь зыбкую пелену перед глазами она сумела различить, как он наклоняется, подбирает разложенные снадобья. Почувствовала, как ее заворачивают во что-то прохладное и длинное, несут вверх по лестнице. Наверное, в ту самую комнату, которую отвела им вдова для ночлега.

Он уложил ее на кровать, на довольно жесткий матрас. Хотел накрыть одеялом, но Гведолин, слабо застонав, сумела выговорить:

— Нельзя накрывать… У меня жар, ты… принеси кувшин теплой воды и ветошь. Нужно… нужно обтирать кожу…

Наверное, в комнате не нашлось кувшина с водой, потому что она услышала, как глухо хлопнула дверь, и на лестнице раздался звук удаляющихся шагов.

Сознание туманилось, но окончательное забвение на нее не снисходило.

Терри вернулся быстро, и ей пришлось терпеть мучительно прикосновение мокрой холодной ветоши к израненной ожогами коже.

Ненадолго, но эта процедура помогла — голова перестала противно гудеть, тело больше не горело, словно она находилась в долине Засухи. Терри смазал ожоги облепиховым маслом, помог натянуть сорочку, заплел в косу ее длинные волосы.

Но позже жар вернулся, и Терри снова обтирал, смазывал, вливал по каплям воду сквозь ее стиснутые зубы.

В какой-то момент у Гведолин промелькнула мысль, что все зря. Зачем так надрываться? Бесполезно.

Видимо, Терри тоже это понял, потому что она все чаще слышала его сдавленные ругательства, а затем и злой шепот: «К Засухе все, здесь нужен доктор».

И ее, наконец, на какое-то время оставили в покое.

Кажется, ей удалось немного поспать или она все-таки потеряла сознание. Но так или иначе пробуждение было тяжелым.

Когда она проснулась, в комнате разливался мягкий теплый свет от зажженных свечей, а за окном было темным-темно.

Возле кровати, прямо напротив Гведолин, возился высокий подтянутый человек военной выправки. В серой, явно, стиранной-перестиранной, рубашке с закатанными до локтей рукавами. Его хмурое лицо носило сосредоточенное выражение, а между бровями залегла глубокая складка. Человек громыхал какими-то склянками, извлеченными, похоже, из недр внушительного кейса, стоявшего рядом на табурете.

Гведолин скосила глаза — ее правая рука оказалась перевязана жгутом, из раны на локтевом сгибе в тазик капала густая темная кровь. На полу валялись окровавленные тряпки, сильно пахло дезинфицирующим средством.

Человек достал из кейса пузырек, открыл пробку, принялся трясти над стаканом, считая при этом капли. Закончив, поставил пузырек на прикроватную тумбу, на которой уже громоздились такие же пузырьки, коробочки и маленькие открытые конвертики с порошками.

— Молодой человек может войти, — крикнул он уставшим надтреснутым голосом, снимая тем временем жгут на ее руке. Кровь закапала быстрее.

Его услышали. Дверь приоткрылась, и в комнату боком протиснулся Терри.

— Она в сознании, доктор? — услышала Гведолин его вкрадчиво-напряженный голос.

Упрямый Терри. Все-таки вызвал к ней доктора. Дорого, наверное…

— Да, ваша жена в сознании. Проходите, присаживайтесь. — Доктор и сам тяжело опустился на стул. Спросил, обращаясь к Гведолин: — Как вы себя чувствуете? Можете говорить?

Она попыталась. Ей казалось, что она сказала «добрый вечер» достаточно громко, но сидевший с совершенно ровной спиной доктор лишь покачал головой.

— Не пытайтесь, вам рано еще. Но слушать — слушайте. Я не из тех, кто утаивает информацию от больных, поэтому, чем раньше вы узнаете о своем состоянии, тем лучше.

— Все плохо? — поникшим голосом осведомился Терри. Он всегда умел быстро соображать.

— Плохо, — ровно отчеканил доктор. У меня получилось немного снизить температуру, смазать ожоги обеззараживающей мазью. Я не сторонник кровопускания, — пояснил он, видя, что Терри, как зачарованный, не сводит глаз с тазика, в который размеренно падают багровые капли, — но в этом случае все средства хороши. Решил попробовать.

— Она поправится? — скорее прошептал, чем спросип Терри.

— Не думаю, — не стал ходить вокруг да около доктор. — Даже если и станет лучше, то ненадолго. Затем — только ухудшения. Извините, — он откашлялся, — ничем больше помочь не могу.

— Но… что с ней?

Часто моргая, Гведолин смотрела на Терри. Терри — на таз. Сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Да и в самом его лице не было ни кровинки.

— Знаете ли вы, молодой человек, что означает слово «гангрена»?

«Тридцать три смертельных заболевания». Именно так называлась книга,

которую она любила листать на чердаке в работном доме. В ней были такие занятные картинки… Иногда она пересказывала Терри особо вопиющие случаи. Рассказала как-то и про гангрену, когда гниют мышцы и кости и, если вовремя не отнять пострадавшую конечность, человек умирает. Но умирать он будет долго и мучительно…

— Молодой человек? — переспросил доктор, видя, что Терри застыл и не отвечает.

— Я… знаю, — сумел выговорить он, наконец, оторвав взгляд от кровавого зрелища. Но… разве нельзя ее спасти? Гвен рассказывала… Я слышал, что можно отрезать…

— Не в этом случае, — мягко перебил доктор. Похоже, он был слегка удивлен, что мнимому мужу Гведолин не придется долго объяснять значение сложного медицинского термина. — Заражение проникло в кровь, затронуло другие ткани. Очагов поражения слишком много. Так что, — он развел руками, — уверен, что пользы от ампутации не будет. Только вред. Никто не возьмется за лечение. Я лишь могу облегчить страдания вашей жены, прописав утоляющие боль порошки. А вам советую пригласигь к ней жрицу из храма. И как можно скорее.

Доктор перевязал ее руку, сухо попрощался, защелкнул свой кейс, оставив, впрочем, пузырьки, баночки и порошки на прикроватной тумбе.

Терри судорожно вздохнул и опрометью бросился за ним.

Что же, надо признать, ничего другого Гведолин и не ожидала услышать. Она подозревала, что начинается гангрена, еще там, в приюте при храме. Не хотела верить, гнала от себя эти жуткие мысли. Пыталась переубедить Терри брать ее с собой, видит Вода Пречистая, пыталась. Но ведь он упрямый. Ведь он знает все и лучше всех! А потом на них напал Кверд… И деваться уже стало некуда.

Выход есть всегда? Так, кажется, любил повторять один ее хороший знакомый. Наверное, есть. Но не в ее случае.

В зыбком мареве подступающего сна Гведолин показалось, будто Терри вернулся. Тихонько прикрыл дверь, подошел к кровати, присел на краешек. И уставился в пустоту.