Дверь дернули еще пару раз, потом мать Терри, торопливо — судя по скрипу ступеней — принялась спускаться вниз, крикнув еще пару раз на лестнице: «Барри! Гера, негодница, ко мне!»

— Это ненадолго, — печально констатировал Терри. — Сейчас она весь дом подымет. Тебе надо уходить.

Гведолин и сама прекрасно это поняла.

От резкого подъема с кровати перед глазами запрыгали желтые фосфоресцирующие точки.

Терри уже запихивал в ее сумку кульки со смесями трав, мазь в пузатой банке, тряпки, которыми она сбивала жар. Схватив кастрюльку с бурой настойкой, с которой не так давно началось их утро, парень судорожно пытался сообразить, что с ней делать.

— Не суетись, — негнущимися пальцами Гведолин завязывала шнурки на башмаках. — Настойку, что у тебя в руках — под кровать. Там целебные травы, будешь принимать три раза в день по полстакана. Мазь прячь под подушку. Ею будешь растирать на ночь грудь. Но потом не забудь укутаться чем-нибудь теплым.

Лучше бы шарфом из собачьей шерсти. Шарф Гведолин бы для него связала.

Если бы пряжу можно было украсть. Только в работном доме строго следили за этим. Она помнила, как девчонку, попытавшуюся продать на сторону небольшой моток, высекли розгами. Неделю бедняжка даже встать не могла.

— Вода Пречистая, а это что такое? — Гведолин все еще возилась со шнурками, но по изумлению в его голосе догадалась, что Терри наткнулся на шприц. Довольно тяжелый, с прохладной стеклянной колбочкой, железным поршнем и железной же острой иглой. — Доктор забыл?

— Нет. — Гведолин встала, сделала шаг. Голова уже не кружится. Почти. Не так уж все и плохо. — Это ш-приц. Он мой.

— Ш… Ш-што? — с плохо скрываемым удивлением выговорил Терри.

— Потом объясню.

Время таяло оплавленным воском. Шприц Гведолин отобрала, сунула в сумку. Собрала со стола раскатившиеся белые шарики, чем-то похожие на лакомство, которое ей однажды удалось попробовать — клюкву в сахаре. Отсчитала пять штук, протянула их Терри на раскрытой ладони.

— По одному на ночь перед сном.

— Похоже на отраву, — в его голосе разливался ядовитый скептицизм.

— Это сильное успокоительное, — устало ответила она. — Спать лучше будешь.

Шарики он взял. Ссыпал в жестянку из-под печенья, стоявшую на полке. Резко развернулся к Гведолин, постоял, разглядывая ее в упор

— Почему-то мне кажется, что я многое про тебя не знаю, Гвен. Кто ты?

Хороший вопрос. Кто бы ей самой на него ответил. Сирота, по воле случая оказавшаяся в работном доме. Нищенка, потому что денег у нее нет и заработать не предвидится. И еще, наверное, все-таки дура, раз позволила себе привязаться к человеку, которому, как ей показалось, она не безразлична. Но разве это интересно Терри? Он ждет от нее совсем другого ответа.

— Целительница.

Он сжал и разжал руку, в липком налете от лекарственных шариков.

— И почему я узнаю об этом только сейчас?

— Ты не спрашивал.

Когда они встречались, Терри всегда много говорил и рассказывал. Но больше — о себе. О том, что ему хочется в жизни. О том, чего он достиг и уже имеет. Он не хвастался, просто не умел, а вернее, не хотел менять эту манеру разговора. Диалог с человеком в его случае, больше походил на монолог. Но Гведолин привыкла. Она и так была довольно замкнута, поэтому ей даже нравилось, что Терри ни о чем ее не расспрашивает.

На лестнице снова послышались шаги. Они приближались. И, судя по топоту, принадлежали не только хозяйке дома. Похоже, наверх следовала целая процессия во главе с отцом семейства, явно намереваясь уже не достучатся, а просто выломать дверь.

— Досадная оплошность с моей стороны. — Терри накинул ей на плечи плащ, завязал бантом тесемки. — Значит, это не доктор. Ты меня вылечила, верно?

Она коротко кивнула, не осмеливаясь поднять на него глаза.

— Ни о чем тебя не расспрашивал… вот как. Но ничего, это мы исправим. Жди меня. Я приду, как только смогу.

— Выздоровей сначала. — Гведолин открыла окно, и колючий ветер ворвался в теплую комнату, бросая на подоконник тут же таявшие хрупкие снежинки.

— Теперь обязательно.

Он улыбнулся, и от этой улыбки что-то щелкнуло в душе, как бывает, когда зимой дотрагиваешься до шерстяной пряжи и внезапно получаешь искрой по пальцу.

— И еще кое-что, — жилистые руки Терри притянули, прижали ее к груди.

Гведолин услышала, как сильно и часто бьется его сердце. Так не должно быть — сказывались последствия перенесенной болезни. Остается надеяться, что белые шарики с успокоительным помогут. — Спасибо тебе.

Вот ведь бестолочь. Навязался на ее голову. Хотя, кто кому навязался — спорный вопрос.

Там, где он очнулся, было душно; резко и противно пахло табаком. А еще казалось, будто кровать раскачивается, и от этого его начинало противно подташнивать.

— Новенький, что ли? — послышался мужской хриплый голос. — Где ты только подбираешь таких невезучих?

Кален слегка, совсем чуть-чуть, приоткрыл глаза, чтобы в щелочку между ресниц подглядеть за находившимися в комнате.

Коротко стриженный полуседой мужчина с продубленным лицом облокотился на стол. Фигуру в черном, стоявшую к нему спиной и что-то сосредоточенно перебирающую в жестяном шкафу, полускрытом в нише комнаты, Кален узнал бы из тысячи.

— Баль подобрал, я оставила. Что мне оставалось? Ты же знаешь, я не держу у себя кого попало. А у мальчишки странная аура, но что с ней не так никак в толк не возьму. — Бутылки мелодично звякнули друг о друга и недовольный голос хозяйки произнес: — Слушай, Шебко, у тебя «Драконьи слезы» есть? Не могу найти.

— Двадцать ящиков.

— Мне и полбутылки достаточно. Надо же продезинфицировать рану этого… недоразумения.

Мужчина скрылся из узкой области обзора между ресниц, но вернулся быстро, грохнул бутылкой о стол.

— Держи. От сердца отрываю.

Подавать вид, что он в сознании, Калену не хотелось. Он поспешно сомкнул глаза, а через несколько мгновений и закусил губу, когда пальцы хозяйки — а в том, что это именно ее пальцы, сомнений не оставалось — начали прощупывать затылок.

— Вот ведь, Засуха… зашивать придется. Мне нужны нитки с иголкой, что там у тебя еще есть…

— Ножницы, — подсказал хриплый голос.

— Да, ножницы. И сумку с письмами захвати. Кажется, кровью он ее все-таки не успел заляпать. Отнеси в рубку, так надежнее. Там еще пояс, как ты просил. Три моих лучших волкодава отдали шерсть ради него.

— Сколько?

— Не надо, Шебко. Это подарок. Кто знает, когда мы еще свидимся… И свидимся ли вообще.

Мужчина помолчал, потом спросил настороженно:

— Гвен, ты… все еще ждешь его?

— Всегда.

— А внуки?

— Что внуки… Ты, наверно, слышал…

— Не вернулись?

— Вернуться они, как же. Упрямые.

— Все в него, особенно внучка. Да и в тебя тоже, — он хмыкнул. — Я поспрашиваю о них в южных землях. Может, что и разузнаю.

Хлопнула дверь. Мужчина, видимо, вышел, и Кален подумал, не пора ли ему, наконец, перестать притворяться.

— Думаешь, я не знаю, что ты давно очнулся?

Прикидываться дальше не имело смысла и Кален, щурясь, повернул голову, открыл глаза, почувствовав при этом волну такой обжигающей дурноты, что побоялся, как бы его не вывернуло прямо на колени хозяйки, обтянутые черной велюровой юбкой.

— Простите, госпожа.

— Пользы от твоего "простите"… Ты верхом вообще ездил когда-нибудь?

— Ездил. Целых два раза.

— Идиот. Дважды. За то, что не сказал и за то, что ноги из стремян вытащить не додумался. И как только тебя лошадь по мостовой не размазала? Удивительно!

— Госпожа…

— Спрашивай уже.

— Зачем вы меня с собой взяли? Ведь… как бы… не сумку же везти.

— Сумку! Тоже мне, мул нашелся. А вернее сказать, осел. — Она полила прозрачной, как горный хрусталь, жидкостью тряпку, от которой тут же пошел резкий неприятный запах. — Жжет его пойло немилосердно, так что держись.

Кален, кажется, прокусил губу, чтоб не взвыть, пока хозяйка с совершенно непроницаемым лицом промокала тряпочкой рану на его голове.