С грохотом бабахнула балконная дверь, и в комнату влетел теплый сквозняк, неся с собой оглушительные птичьи вопли. Пахнуло мокрой травой, свежестью и нагретой на солнце землей. Рой почти простил было Марь Филипповне бесцеремонное самоуправство, как вдруг следом раздалось на редкость мерзкое «ж–ж–ж», и по голой руке шустро прошествовали невесомо–щекотные лапки. Чертова муха, наверное, со вчерашнего вечера караулила под окном, рассчитывая поживиться остатками пиршества.

Непонятно только, почему между столом, на котором оставалось все меньше вкусного, и их с Ериком кроватью, подлое насекомое выбрало кровать. Неужели от них пахло приятнее с точки зрения мухи?

Роя передернуло.

— Вот так, вот так! — возрадовалась Марь Филипповна, судя по звукам, вернувшись к основной диверсии в виде канонады, издаваемой посудой. — И воздуха больше, и кислорода полезного, и ветерком обдувает

Понемногу зверея, Рой незаметно двинул локтем. Муха, использовавшая его в качестве аэродрома, с удовольствием сменила место дислокации, перелетев на открывшееся предплечье.

— Так! Вот это все в раковину, — скомандовала сама себе Марь Филипповна, — сейчас уберусь, и сразу все перемою. Это — в холодильничек, чтобы не испортилось раньше времени, а это — в пакетик приберу, Дарь Михайловне отдам, свинкам ее, чтобы им тоже покушать перепало, животинкам полезным. Они ведь, свинки–то ее, породистые, что попало кушать не станут, только свеженькое, домашнее. На тухлятину какую нипочем внимания не обратят. Зато им можно все вперемешку покидать, тут–то они не особенно разборчивые, винегретик им можно сразу с капусткой подавать, с шубкой, с селедочкой, тут все равно одна ложечка только и осталась.

Насколько Рой знал, во всем мире свиньи жрут все, включая твердые плохо перевариваемые предметы. В некоторых особо опасных местах, вроде гангстерских притонов, их даже используют для уничтожения всяческих улик. Кинул такой полезной животинке труп, к примеру, и через некоторое время ни одна лаборатория концов не найдет. Человеческая, естественно. Про Небесную канцелярию, где работают профессионалы самой различной направленности, включая некромантию, речи не идет.

Надоедливые лапки просеменили от предплечья до ладони и исчезли. Не успел Рой обрадоваться, как противное «ж–ж–ж» раздалось снова — теперь уже у самого лица.

— Значит, вот этот вот салатничек для свинок, потом в пакетик переложу, который порвался немного, его не жалко, а чтобы ничего не просыпалось и не вытекло, вторым оберну, у которого ручка оборвана, — Марь Филипповна явно слишком долго жила одна. Или — что еще хуже — каким–то образом вычислила, что Рой уже совсем не спит, и даже не дремлет, а поэтому старалась вовлечь его в беседу, как могла. Ерику, свернувшемуся под одеялом, так вообще казалось, что она вещает в мегафон. — Тоже, наверное, надо в холодильничек пока положить, пока посудку мою, чтобы не прокисло и не заветрилось. А то свинки–то у Дарь Михайловны… Ох, да что же это?! — всполошилась Марь Филипповна.

Подлая шестиногая тварь с крыльями, видимо, решила, что в одиночку некрасиво наслаждаться внезапно найденным роскошным плацдармом для взлетов и посадок. И то ли размножилась прямо на лету, то ли кинула клич для товарок. Теперь по Рою скакали сразу трое или четверо самонаводящихся планеров. Один упорно лез в лицо, преимущественно в район носа, а остальные предпочитали пешему скалолазанию отработку приземления и последующего пробега.

Рой сам не заметил, как из мирно лежащего бревна превратился в подобие однокрылого вентилятора.

— Ах ты ж! Вот зараза! — Марь Филипповна не упустила возможности прийти на выручку.

В смысле, окончательно довершить начатое мухами.

Откуда в комнате — да и вообще в квартире — взялась газета, для Роя так и осталось загадкой. Потому что в надежде определиться хотя бы с десятилетием, в которое его забросило, он такую ценность нипочем не пропустил бы. Не говоря уж о Ерике. Но факт остался фактом — незаметно подкравшаяся Марь Филипповна выдала себя только смутно узнаваемым шелестом. И не успел Рой даже сгруппироваться, как получил ряд ударов: по голой руке — от локтя до ладони, по плечу, рядом с шеей, и контрольный — по носу.

— Повезло ей, что ты не агрессивный, — фыркнув, заметил Ерик.

— Ой, простите! Ой, извините, — взвыла Марь Филипповна, добившись, наконец, своего. — Ой, промахнулась! Ой, то есть, не промахнулась, вот, попала, — запустив руку куда–то к катающемуся от хохота Ерику, она ловко вытащила дохлую муху и предъявила в доказательство.

У вскочившего сразу в положение сидя Роя перед глазами радостно запрыгали черные точки. Зато мертвую летучую тварь он разглядел во всех подробностях — лапки, крылья, хоботок. Ф-фу! Ерик ржал так, что сразу отползти не смог — сначала уменьшился, и только после этого отгреб подальше от эпицентра, словно нарочно пробежавшись по бедру конечностями, подозрительно похожими на лапки убиенного насекомого.

Рой даже не вздрогнул — именно в этот момент в голове будто открылась строительная площадка времен местного знаменитого БАМа. Что–то ездило по мозгам, проминая извилины широченными гусеницами; что–то вгрызалось во все подряд мощным экскаватором; где–то сверлили и пилили, а рядом еще и варили методом холодной сварки. Иначе, откуда бы взялся нешуточный озноб в сопровождении бодрого сполоха искр?

— Рассольчику? — с периферии восприятия ласково предложила Марь Филипповна.

— Ерик, — только и смог помыслить Рой, машинально сцапав предложенный стакан.

— Один момент! — рявкнул напарник, собираясь с тем, чтобы оттянуть на себя большую часть неприятных, мягко говоря, ощущений.

— Пейте, — приказала Марь Филипповна.

Перед первым глотком Рой даже успел подумать, что одного момента все–таки многовато, как боль начала отступать. Сначала убрался сварочный аппарат — искры вместе с ознобом медленно испарились. Затем понемногу отъехала и остальная техника. Последним убрался бур — в висках еще немного покололо, поломило и неохотно отпустило.

Прояснившимся взглядом Рой обвел комнату, мельком удивился тому факту, что в комнате почти ничего не напоминает о недавнем «праздничке»; стулья стояли на своих местах, и на столе, уже даже без скатерти, громоздились всего три горки посуды. Остановился на газете, и только нацелился на нее нетвердой пятерней, как Марь Филипповна, по обыкновению, всплеснула толстенькими ручками, ловко выведя драгоценный артефакт из сферы доступности:

— Ну как? Помог, смотрю, рассольчик–то?

— А вы знаете, — прислушался к себе Рой, — помог.

Ерик, полностью уверенный, что одной манипуляцией здесь не обойтись, озадаченно притих. Обычно они снимали качественное похмелье в два, а то и в три приема. Но неведомая бурда под названием «рассольчик» оказалась настолько чудодейственной, что Рой действительно чувствовал себя всего лишь не выспавшимся. Интересно, почему настолько результативное средство до сих пор еще не поставлено на поток и не принесло заслуженных дивидендов изобретателю? То есть, изобретательнице, конечно.

— Ну вот и славненько, — обрадовалась будущая миллиардерша. — Тут ведь душа нужна, к рассольчику–то. Все свое должно быть, с огорода, местное, и без удобрений, а то добавишь иной раз покупного, и не тот уже и вкус. И даже цвет, не поверите, другой получается. Мутный какой–то, словно вода в болоте. И руками все надо делать, ручками вот этими, — Марь Филипповна покрутила перед лицом Роя пухленькими ладошками с растопыренными пальцами. — Через себя пропустить, всю душу вложить.

Отшатнувшийся от неожиданности Рой понял, что миллиарды отменяются: такое производство на поток точно не поставишь. Разве что себе отлить на будущее, чтобы потом пользоваться.

Ерик недовольно заметил, что не о том думать нужно, и еще напомнил, что ему совершенно несложно убирать похмелье в несколько приемов.