Так выражала симпатичная Оля свою радость по поводу появления в кабинете старшего оперуполномоченного уголовного розыска управления внутренних дел города, капитана милиции Вагина А. Н., большеглазой женщины по имени Лика.

Славная.

Так вот, как только закрылась дверь, Вагин встал нетерпеливо, не отрывая глаз от Лики, и даже не моргал. Так-то.

Лика поднялась, через мгновенье после него, через долю мгновенья, через тысячную долю мгновенья.

И опять коснулись друг друга губы.

Разделенные столом оперуполномоченным…

Вагин взял женщину за плечи, крепко. Цепко. Надежно.

Держал.

Целовал беспощадно.

Захлебывался.

Как тогда, в пятнадцать лет, под Одессой, в Коблеве, на пляже, ночью, тоненькую девочку по имени Марита.

…Или Карина.

…Или Лолита, ну да бог с ним, с именем…

Главное, все повторилось!

Волшебство.

Хоть застрелись из пистолета Макарова.

Лика закинула одно колено на стол, затем второе, затем третье… нет, насчет третьего это, пожалуй, перебор, приблизилась вплотную к Вагину, еще сильнее впилась в его жадный рот, непроизвольно навалилась ладным тельцем своим на него. Он не удержался, рухнул вместе с Ликой в кресло, и кресло не удержалось и рухнуло вместе с ними на пол…

Они лежали на полу рядом с креслом и хохотали безудержно, будто не было Жизни, будто не было Смерти.

Из кабинета вышли серьезные, строгие. Друг на друга не глядели. Вагин запер кабинет, и они зашагали по коридору, быстро и деловито. Чуть впереди плохо сосредоточенная Лика, чуть позади хмуровато-рассеянный Вагин.

У окна курила Оля.

У окна курила Оля.

У окна курила Оля.

Уже у самых входных дверей, у дежурки, Лика коснулась руки Вагина, сказала:

— Я сейчас…

Вернулась туда, где курила Оля. Подошла вплотную, проговорила тихо, с явным сочувствием:

— Он не любит небритых женщин.

— Что? — Оля непроизвольно вскинула руку к лицу, провела по щеке.

— Не любит, — вздохнула Лика, повернулась, пошла обратно, едва сдерживала смех.

Оля растерянно трогала подбородок, шею…

«Жигули» неслись по городу. Вылетали на встречную полосу, ныряли, под красный светофор, с бешеной скоростью проскакивали перекрестки.

Офицеры ГАИ отдавали им честь.

Они мчались по широкому загородному шоссе. Солнце слепило. Ветер пьянил. Лика слепила. Лика пьянила…

Оля стояла перед зеркалом в туалете. Почти голая. В узких белых трусиках. Скомканная одежда — на полу. Нервно разглядывала себя со всех сторон. Сейчас заплачет, бормотала обиженно:

— Ну где небритая? Ну где небритая?

А в конце пути была гостиница. Называлась она «Сосновый бор». И она действительно находилась в сосновом бору. Так что те, кто ее так называл, нисколько не покривили душой, когда придумывали название. Хотя, конечно, могли ведь по невежественности своей назвать гостиницу и «Еловый бор», или там «Пихтовый бор», или того хлеще «Березовая роща», ан нет, молодцы все-таки оказались, видно, посоветовались со специалистом-биологом, видно, на место его вывозили, консультировались, какой же это все-таки бор, а он им раз так, с ходу, и заявил, специалист как-никак, разбирается, мол, сосновый это бор, а не пихтовый, не кедровый, не еловый и даже, хлеще того, не березовая роща…

Вот так и назвали эту гостиницу «Сосновый бор».

Была она маленькая, уютная. Четыре этажа. Просторные широкие окна. Стекла чистые, прозрачные, как воздух, разноцветные занавески, в каждом окне разные, горшочки с домашними растениями на подоконниках.

Впрочем, все, как в любой советской гостинице.

Перед входом, во дворе сверкают на солнце идеальной полировкой не русские машины, и даже не грузинские, и даже не узбекские. Неплохие машины…

Вагин миновал низкие воротца. Ехал, лавируя меж не русских машин. Навстречу ему спешил высокий мужчина в черном костюме, с маленькой аккуратной бабочкой у горла. Подошел. Загорелый. Улыбчивый. Пожал руку Вагину, воспитанно коснулся руки Лики, поклонившись, жестом позвал гостей за собой. Двинулся обратно к гостинице. Лика и Вагин — за ним. Держатся за руки. Как дети. Как в детском саду на прогулке.

Швейцар им поклонился. Портье привстал, приветственно помахал рукой, лифтер поднял над головой сжатые замком ладошки — мир, дружба, пхай, пхай… Люди, что были в фойе, провожали их внимательными взглядами. Кто они такие, эти двое? Откуда? Зачем?

Человек с бабочкой остановился перед высокими стеклянными дверями. Улыбался загадочно. И вот торжественно взмахнул руками, как дирижер перед оркестром, и опустил их плавно, и бесшумно открылись двери, и тотчас заиграла музыка — скрипки — и Вагин с Ликой переступили порог, попали в снежное царство: белые столы, белый потолок, белый пол, белые занавески, белые столики, белые стулья, белые тарелки, рюмки и фужеры словно изо льда, и белые цветы, и белые скрипки в руках музыкантов, и белые музыканты, и белые официанты…

Только один метрдотель в черном. Так положено. Его должны видеть.

Все.

— Какой столик желаете? — спросил он Лику и Вагина. Склонился к Лике, добавил вполголоса: — Любой к вашим услугам. Они все заняты вами.

— Какой столик желаете? — тихо-тихо повторило эхо.

— Какой столик желаете? — подхватили официанты.

Лика зажмурилась, крепче сжала руку Вагину, улыбалась безмятежно, открыла, наконец, глаза — светящиеся, — показала на столик у окна.

Засуетились официанты, отодвинули стулья, смахнули с них невидимую пыль, усадили бережно единственных своих гостей, заспешили на кухню.

К скрипкам подключился рояль, незаметно, легко, и слышно было, что они очень любят друг друга и скрипки и рояль.

Шипело шампанское в льдисто-хрустальных бокалах, в сахарно-фарфоровых вазах сверкал изумрудом влажный виноград, розово светились бархатные персики, кровью отливала спелая вишня.

Лика поцеловала ладонь, коснулась ею щеки Вагина.

Смотрела на него. С Восторгом. И Болью. С Желаньем. И Страхом.

Неужели правда? Неужели сказка сбылась?

Этого не может быть.

Этого не может быть.

Хоть застрелись из пистолета Макарова.

Вагин не отпускает ее руку, целует, гладит ею свою щеку, губы, глаза.

Одна бутылка шампанского уже выпита и унесена, на столе появилась другая, и снова шипит вино в бокалах.

А закуска так и не тронута.

Рдеют помидоры, масляно блестит икра, манит осетрина, и прочая, и прочая, и прочая…

Нежатся в музыке скрипки с роялем.

Черный метрдотель склоняется к самому уху Вагина, прикладывает руку к груди, что-то быстро показывая на дверь. Вагин не слышит поначалу, что ему говорит этот назойливый человек, и купается в ЕЕ глазах. Потом морщится, начинает что-то понимать, кивает согласно.

За стеклянными дверями, в фойе, толпится народ. Женщины, мужчины. Много иностранцев. Еще больше наших. Не иностранцев. Судя по виду, это фарцовщики, проститутки, рэкетиры, мошенники, воры, грабители, просто спекулянты и другие странные личности жуликовато-чиновничьего вида.

Они галдят. Грязно ругаются. По-русски и по-английски, и на других разных языках, кто какой знает, стучат кулаками в стеклянные двери и вообще ведут себя неприлично.

Лика и Вагин поднялись — и снова рука в руке — пошли за метрдотелем в сторону второго выхода.

Двери, наконец, открыли. Толпа с гиканьем ворвалась в зал. Два официанта были сбиты с ног. Несколько столиков опрокинуты. Побиты тарелки, рюмки и фужеры. Ну а в целом все обошлось благополучно.

Уже ночь. Уже светят звезды. Много звезд. Завтра будет славный день. Они лежали на траве и смотрели на небо. Долго смотрели. Так долго, что официант, который стоял неподалеку от них возле черного входа в ресторан, устал держать поднос с шампанским и, плюнув на приличия, поставил поднос на землю и закурил.

Вагин повернулся к Лике, погладил ее лицо, поцеловал, прижал к себе, целовал сильнее, задыхался, ладонь его поползла по ноге женщины. Выше, выше… Она вскрикнула, не сдержавшись…