С ним, видимо, что-то серьезное, раз у кровати капельница.

А он-то сначала подумал, что больно ему оттого, что он отлежал шею и плечо.

И значит, он в больнице.

Почему? Он сморщился, вспоминая. Нет, бесполезно. Рыхлая вата в голове, и вязнут в этой вате мысли и воспоминания…

А потом приходил доктор — озабоченный, смуглый, молодой человек со всезнающими и всевидящими глазами. Он щупал Вадиму пульс, трогал лицо, водил пальцами перед его глазами, прижмуривался, что-то соображая, и задавал дурацкие вопросы: как Вадима зовут, сколько ему лет, где он живет, где работает. А потом Вадим спал, но уже без снов, словно провалившись в теплую черную яму.

А к вечеру опять приходил доктор и опять задавал те же смешные вопросы, и Данин, снисходительно улыбаясь, тихо на них отвечал, а потом ему сделали укол, и он опять уснул.

Утром он очнулся разом, как от удара, и почувствовал, что голова ясная и чистая и настроение приподнятое, и понял, что спокойно, без напряжения может думать.

И он стал думать. Когда пришел доктор, он остановился на том месте, когда приехал в город от Левкина и столкнулся со Спорыхиным-старшим. Доктор опять стал задавать свои вопросы и, удовлетворенно улыбаясь, выслушивать на них внятные, уверенные ответы, а затем вдруг за окном громко зарокотал мотор приближающейся машины и протяжно скрипнули тормоза, и хлопнули дверцы, и Данин все вспомнил и, вспомнив, ничуть этого не испугался, наоборот, ему даже полегчало оттого, что он все вспомнил, и, усмехнувшись, он сказал доктору:

— Все, доктор, хватит. У меня нет амнезии, или как вы там называете частичную потерю памяти. Я все помню. Сейчас все вспомнил. И такси, и его пассажиров, и водителя, и как мы вляпались в громадный грузовик, или тягач, или, Бог его знает, как его там величают. Сколько я пролежал?

Доктор помялся немного, почесал идеально прямой нос, ответил вполголоса:

— Неделю…

— Как остальные?

— Все живы, — доктор с вниманием посмотрел в окно.

— Так, — Вадим, конечно, не поверил ему. Но он все равно сейчас не скажет правды, опасаясь, как бы Данин не разволновался. Все точь-в-точь как пишут в книжках. — Мне немедленно нужно видеть одного работника милиции. Это очень важно.

— Еще не время, — покривился доктор.

— Самое время. Я буду лучше себя чувствовать. Вы сами увидите.

— Не Уваров ли фамилия вашего работника.

— Уваров, — не удивился Данин.

Доктор вздохнул.

— Вот и он тоже говорит, что вы будете лучше себя чувствовать после разговора. Но я… хотя, впрочем, если и вы, и он в этом уверены… Он здесь. Уже второй день обивает пороги и обхаживает меня. Ладно.

И он вышел.

Почти тотчас хлопнула дверь, и кто-то мягкими шагами подошел к кровати.

— Это вы? — спросил Вадим, не поворачиваясь.

— Я, — ответил Уваров. Он шаркнул по полу ножками стула, видимо пододвигая его ближе.

Вадим скосил глаза и увидел усталое сухое лицо оперативника.

— Вы осунулись, — сказал Данин.

— Много работы. Как вы себя чувствуете?

— Очень разнообразно, — сказал Вадим. — Тело плачет, а душа поет. Такое ощущение, что я очень одержимо и плодотворно потрудился и физически, и… — Вадим насупился, расстроившись, что никак не может найти нужного слова.

— Я понимаю, — сказал Уваров.

— Понимаете? — удивился Вадим. — Я сам-то еще ничего не понимаю…

— Я могу понять ваши ощущения. Не суть, а ощущения.

— Ну-ну, — усмехнулся Вадим и тотчас посерьезнел, вздохнул. — Но сейчас не об этом. Мне надо вам многое рассказать…

— Я не для красного словца сказал, что понимаю ваши ощущения, — сказал Уваров, отрывисто скрипнув стулом, наверное, плотнее сел, чтоб сноровистей и удобней было говорить. — Просто я все знаю.

— Все? — заинтересовался Вадим.

— Ну, если не все, то многое.

— Откуда? — Данин приподнял правый уголок губ, словно намекая на усмешку.

— Мы их арестовали. Всех.

— Всех? — Вадим уткнулся локтями загипсованных рук в жесткий, укрытый тощим матрацем панцирь кровати и приподнялся было, но тут же обессиленно рухнул на подушку. — Как Можейкина? Что с Можейкиной? — выдохнул он и сомкнул глаза, подавляя возникшую вдруг под веками резь.

— Все в порядке, — Уваров обеспокоенно вглядывался в Вадима. — Ее до поры до времени держали на даче, в Мелинове. Туда везли и вас. Она и вы очень опасны были для них…

— Для кого «для них»? — быстро спросил Данин, вздернув веками.

— Я все потом расскажу…

— Нет, сейчас, — повысил голос Вадим и нервно шевельнул плечами и так неудачно шевельнул, что опять ожгло болью и шею, и плечо, и руку. И заныли зубы, и слезинки вспухли в глазах. Но он не застонал. Нельзя. Он же теперь все может.

— Врача? — встревожился Уваров и с готовностью приподнялся со стула.

— Нет, — глухо и жестко возразил Вадим. — Почти прошло. Вы лучше скажите, как я выгляжу, чтоб я хоть представил себя. И что там поломано, погнуто, раздроблено.

Уваров привстал, смешливо оглядел Данина со всех сторон, словно не больного человека, а старинную скульптуру в музее рассматривал, потом сел, сказал бодро:

— Значит, так. Рука в гипсе, трещина ключицы. Левая нога — перелом, ушибы. Правая, как ни странно, не тронута. Ну и легкое сотрясение мозга.

— А почему я не чувствую правую ногу?

— Частично парализована. От шока. Такое бывает. Редко, но бывает. Все нормально у вас. Месяца через два встанете. Как новенький будете.

«И как новенький побреду в тюрьму. За таксиста Витю и за дачу ложных показаний», — подумал Вадим и с удивлением обнаружил, что эта мысль нисколько его не тронула.

Он улыбнулся и уставился в потолок. Трещины на штукатурке напоминали решетку из тонюсеньких прутьев.

— Значит, вы все знаете? — сказал он. — И про сумку, и про угрожающие звонки…

— И про псевдограбеж таксиста, — продолжил Уваров. — И про то, что Можейкина была прекрасно знакома с Лео, и про слежку за вами, и про ваше посещение Митрошки, и еще многое другое…

— Значит, Лео и те двое его дружков арестованы?

— Они арестованы, — Уваров сделал ударение на слове «они».

— Ну так объясните мне теперь. Почему? Почему? Почему я им был так нужен? Неужто все из-за изнасилования? Что-то верится с трудом.

— Хорошо, — Уваров опять пискнул стулом, закидывая ногу на ногу. — Хорошо. Я расскажу вам сейчас. Думал повременить, пока поправитесь. Но сам уж в нетерпении. Слушайте. Мы арестовали не только Лео и его дружков. Мы задержали еще и Спорыхина-старшего, и Можейкина, и еще несколько человек, вам неизвестных, — при этих словах Данин оторопело уставился на Уварова. — Можейкин и Спорыхин-отец старые приятели, еще со студенческих лет. Можейкин был способным математиком, а потом стал довольно незаурядным экономистом. Еще в молодости защитил очень интересную диссертацию. И поэтому до последних дней оставался главным консультантом у Споры-хина. Всю жизнь у Можейкина была одна страсть — нажива. Об источниках этой страсти мы сейчас говорить не будем. Это уж дело следствия и суда. Я рассказываю лишь суть. Одним словом, защитив диссертацию, Можейкин не пошел работать ни в НИИ, ни на преподавательскую работу, а направил свои стопы на производство. Работал на кожевенных, на ювелирных предприятиях. Чуете замашки? Один раз попал под следствие, но дело против него прекратили за недоказанностью. А вот восемь лет назад он вдруг круто повернул свою жизнь и устроился в университет. А произошло вот что. Спорыхин, тогда уже начальник городского строительного треста, профессиональным чутьем уловил какие-то махинации с документами, с отчетностью с финансами у себя в тресте. Посоветовался с Можейкиным. Тот предложил свои услуги, чтобы негласно, без ревизоров и БХСС провести проверку. Спорыхин согласился. Короче, Можейкин накопал там многое. Хищение, подлоги и так далее. Рассказал об этом Спорыхину и намекнул, что, если все вскроется, тот непременно сядет. Спорыхин испугался, страшно испугался. И тогда они с Можейкиным прижали тех четверых сотрудников, с которых вся эта преступная деятельность и началась, и, как говорится, вошли в долю. А доля была, я вам скажу, ой-ей-ей. Случайно, мы еще не знаем как, в это дело ввязался помимо воли отца и Лео, его сын. Он знал о махинациях не много, но для тюремного срока папаши вполне достаточно. Когда Можейкин женился на Людмиле, то через некоторое время она стала любовницей Лео. Лео к тому времени уже прилично пил. И вот в тот день, с которого все и началось, Можейкина пришла на свидание к Лео в квартиру к Митрошке — Лео снимал там комнату для таких встреч. А он был там не один, а с собутыльниками, уголовниками Ботовым и Сикорским. Он предложил ей предаться любви прямо в этой комнате, на диване, а ребята пока посидят. Она отказалась. Тогда Лео, озлобившись, взял ее силой и предложил дружкам сделать то же самое. Ну а те, озверевшие от водки, возбужденные зрелищем, и рады стараться. А потом он решил ее проводить. Они вышли на улицу. И опять начался скандал, который вы и слышали. Можейкина хотела скрыть свое знакомство с Лео сначала потому, что боялась мужа, а во-вторых, потому что Можейкин не раз ей говорил, что они со Спорыхиным одной веревочкой повязаны. И случись что, оба в небытие канут разом. Можейкина не вдавалась в подробности, что и как, но чувствовала, что отношения и дела у них нечистые. Ну а потом, когда Спорыхин-старший и Можейкин прознали про все, ее попросту довели до сумасшествия, почва для этого была благодатная, запугали, как хотели запугать и вас. В свою очередь, Лео, узнав о том, что изнасилованием занимается милиция, испугался и вышел к своему замечательному папаше с таким предложением: или ты любым способом меня выручаешь, или я закладываю тебя соответствующим органам. И Спорыхин занялся этим делом. Но занялся неумело, как дилетант, у него же не было уголовного опыта. Нанял каких-то подонков, чтобы запугивать вас и Можейкину, платил им по максимуму. Лео подключил к этому делу и своих дружков: и Витю-таксиста, и Ботова, длинного в кепке, и Сикорского…