— Это не зонтик и не гарпун, — сказал Вадим, обращаясь к нему. — Это отбойный молоток. Отбивает желание распивать спиртные напитки в общественных местах.

И Вадим сделал шаг в его сторону. Мужик вскочил из-за стола, насупился, набычился, сжал деревянно сухие, надтреснутые губы, злобненько сверкнул мутными, бесцветными глазками, шевельнул ногой, мятой обтрепанной штаниной укрывая бутылку. И прикосновение к равнодушному стеклу словно сил ему придало, он подобрался весь, уже зная, что ему делать, уже изготавливаясь к защите самого дорогого на свете, без чего и жизнь не жизнь, а так, чертовщина какая-то. И осмелел, ощерился, прошипел с ненавистью:

— Распустились, молокососы, сопляки, закона на вас нету!

Вот это уж совсем не понравилось Вадиму. Побледнел он и, сдерживая мгновенную ярость, развалисто, чтобы все видели, что он спокоен, двинулся к мужику, на ходу недобро процедил:

— Сейчас я разберусь с тобой, юрист!

У того мелькнул испуг в глазах, но исчез быстро, будто чуял он, что без поддержки не останется, что все, кто присутствует здесь, на его стороне. И вправду, не успел Данин дойти до него, как услышал за спиной раздраженный, визгливый голос продавщицы:

— Не троньте его, гражданин, не хулиганьте, он больной…

И через мгновение, обращаясь к алкашу:

— А ты лучше уходи, Ленька, от греха подальше, оштрафуют, а то гляди и в каталажку увезут.

Видно было, что отступать Леньке совсем не хочется, что он бы сейчас еще поговорил, высказал бы непримиримое отношение к новому поколению, тем более что при всех этот шкет в кепке не посмел бы его тронуть. Но, наверное, пользовалась авторитетом у местной братии щекастая продавщица, и поэтому, неприязненно кривясь и опираясь руками о стол, поднялся Ленька, посмотрел под ноги и, качнувшись, потянулся к бутылке. И в это мгновение Вадим, который был уже совсем близко, коротким и точным движением ноги сбил бутылку. Покатилась она, глухо позвякивая по кафельному полу, нехотя посочилась из горлышка красная маслянистая жидкость. За спиной охнули все разом, будто выдохнули, а Ленька и попросту завыл, как подраненный пес, жалобно и свирепо в то же время.

Вадим замер, оторопев на секунду. Что стонет этот поистертый, поизмятый мужичишка, что убивается, или припадок у него, язва, сердце схватило? Неужто из-за бутылки так горестно ему стало? Надо же, гляди, как скрутило, прямо перекорежило всего от широких косолапых ступней до лысеющей макушки. Ненормальный, или последний из алкогольных могикан?

— Я же говорила тебе, черт лохматый, что он больной! — с негодованием выкрикнула продавщица. — Припадочный он!

«Зачем? — вяло подумал Вадим. — Зачем мне это надо? Ведь не хотел скандалить. Пугнуть хотел, и все. И для чего бутылку сбил?»

И вдруг разом успокоился Ленька, поутих, пообмяк, устало по глазам провел и, пошатываясь, как слепой, побрел к выходу.

«Зачем?» — опять подумал Данин.

У дверей Ленька приостановился, обернулся, вытянул корявый палец в сторону Вадима, проговорил злобно, с придыханием:

— Еще встретимся, посчитаюсь я с тобой, падаль!

Вадим ухватил треногу правой рукой, потянул из-под мышки и качнулся к Леньке, но тот уже проворно скрылся в дверях.

Очередь презрительно сверлила Вадима взглядами, когда подходил он к прилавку, и явственно читалось в глазах: справился здоровый балбес с убогоньким, пожилым и больным, нашел перед кем ухарство свое показывать. И кто воспитывает таких? Пить преступно — это верно, а может, он помрет без этого. Но все молчали, щекастая продавщица молчала, и когда кофе ему наливала и сосиски в тарелку клала, но вот только в самый последний момент не сдержалась, бумажную упаковку с сахаром швырнула так, что она слетела с прилавка и шмякнулась об пол у ног Вадима.

Данин поднимать сахар не стал, усмехнулся только и пошел к столику. Кто-то сказал ему в спину: «Нахал».

Только устроился за столиком у окна и едва успел треногу и фотоаппарат на стуле аккуратно уложить и мельком на улицу взглянуть на дом — там все так же пустынно было, — как тронул его кто-то за руку, невесомо и осторожно, словно прохладный ветерок разгоряченной кожи коснулся. Уже готовый к новому отпору, Вадим неспешно повернул голову и выдохнул свободно, и улыбнулся. Мальчишка рядом стоял, белобрысый, глазастый, легонький, тот самый, что треногу за гарпун принял. Высокомерная длиннолицая мама крикнула ему, вскипая:

— Митя, иди сюда, иди к маме, я тебе говорю!

Но сама не встала, не подошла, не взяла мальчишку за руку, осталась сидеть, натянутая, прямая, недовольно буравя мальчишку и Вадима, ожидая от сына исполнения приказа.

— Сейчас, мама, — вежливо ответил мальчишка, не оборачиваясь, и смело посмотрел Данину в лицо. — А это правда гарпун на кашалотов?

— Что гарпун — правда, — сказал Вадим серьезно. — Но только не на кашалотов, а на акул. Сразу трех акул можно им загарпунить…

— Что вы ребенку голову морочите? — опять подала голос мама.

— А вы ловили акул? — спросил мальчишка, вытягиваясь и завороженно глядя на Данина.

— Ловил.

— А они страшные?

— Не все. Я знал одну очень добрую акулу. Однажды мы охотились на них в Карибском море, это такое море между Северной и Южной Америкой. В давние времена оно кишело пиратами, как теперь акулами. Так вот во время охоты я поймал вот этим гарпуном маленького акуленка. Он был такой беспомощный, такой жалкий, что мы решили его не убивать, хотя из него могла вырасти очень злая и жестокая акула. Но все равно никто не решился его убить. Мы сделали для него бассейн на корабле, подлечили его, и когда он совсем стал здоровым, выпустили в море. Очень долго он плыл за кораблем, прощался с нами, а потом отстал. Рыбаки нам рассказывали потом, что у побережья появилась удивительная акула, она спасает тонущих, отгоняет от одиноких лодок стаи своих сородичей, показывает дорогу заблудившимся кораблям. Понимаешь, эта акула ответила добром на добро. А ты можешь представить себе, как ей было страшно идти против своей кровожадной стаи? Другие акулы ведь могли съесть ее, но она не испугалась, потому что ею руководила благодарность, ею руководила совесть…

— Ну это вы загнули, гражданин, — надменно усмехнувшись, заметила мама. — Какая у акулы совесть?

«И верно, загнул, — улыбнувшись про себя, подумал Вадим, — про совесть акулью точно загнул».

— Все, хватит, Митя. — Женщина не выдержала, встала, потянула за собой сумки. — Довольно слушать всякую белиберду. Пошли.

— А она еще живет? — едва слышно спросил мальчишка и сжался в ожидании ответа.

— Не знаю, — сказал Вадим.

— А может, ее убили?

— Может быть.

Лицо у мальчика съежилось, глаза повлажнели, заблестев.

— Никогда не буду охотиться на акул, — прошептал он.

Женщина, негодуя, схватила мальчика за руку, дернула на себя, процедила, недобро глядя на Вадима:

— Довели ребенка до слез, как вам не стыдно!

Вадим улыбнулся, подмигнул мальчику и принялся за остывший кофе. Митя нехотя побрел за мамой к выходу, у дверей он обернулся и помахал рукой. Вадим допил безвкусный напиток, посмотрел в окно, затем оглядел зальчик. Все теперь взирали на него с сочувствием, его простили и даже больше того — пожалели. Неужели для того, чтобы снискать людское сочувствие, надо оказаться слабым и побежденным — неважно, какой ты на самом деле, хороший или дрянной, главное — слабым и беззащитным? Он скоро собрался и, не глядя ни на кого, вышел из магазина.

Часа полтора он еще просидел на лавочке в крохотном тенистом скверике чуть наискосок от предполагаемого дома Лео, пристально наблюдая за воротами. Но тщетно, знакомых лиц он так и не углядел. Потом вдруг стало прохладно, и он решил оставить свой пост до завтра.

А вечером был разговор с женой, бывшей женой. Такой же разговор, как и прежние, за этот неполный год со дня их развода, вяловатый, бесстрастный, ни о чем, обыкновенная телефонная беседа хорошо знакомых, но не близких людей. Позвонила она. Впрочем, как правило, она всегда звонила сама. Он набирал ес номер редко, только для того, чтобы узнать, как дочь и когда можно Дашку увидеть. Зачем она звонила? Раньше якобы всегда по делу, умело отыскивая различные поводы и причины, а в последнее время просто так: «Ну как дела?» И уже не стеснялась, как раньше, что звонит просто так, без дела. Говорила всегда то равнодушным, то излишне веселым тоном, иной раз как бы между прочим, как бы в шутку интересовалась, не завел ли кого он себе, не влюбился ли и, когда он, усмехаясь, неопределенно отвечал что-то, сама же себе и отвечала: «А собственно, кто еще тебя такого с твоим скверным характером полюбит!» Так, поразвлекаются, парень ты, мол, интересный, неглупый, и все. Мол, только я тебя и могла терпеть. Поразительная самоуверенность. Хотя и говорилось все это в шутливой манере, он знал, что она искренне убеждена в этом. Смешно. О своей личной жизни сообщала только намеками, мол, кто-то там есть и этих «кого-то» много — сразу и не выберешь. Присочиняла, наверное, а может, и нет, — женщина-то она красивая. А впрочем, ему было все равно, ну совершенно все равно. Он даже удивился, как ему все равно и как скоро он это почувствовал. В конце разговора сообщила, что послезавтра уходит в отпуск и неделю будет в городе, и если у него будет время, он может сколько угодно гулять с Дашкой — послезавтра в сад она уже не пойдет.