- Хорошо, - сказал он, - вот только фуражку возьму.

- Дуй, да поживее! - самодовольно разрешил Жаров.

Лацис вошел в свой кабинет. Сообщить в Кремль по прямому проводу о том, что его арестовали и куда увозят - неизвестно, было делом одной минуты.

В коридоре Лациса ожидали вооруженные мятежники. Они вывели его на улицу и направились в сторону Сретенки.

"В Трехсвятительский, в штаб Попова", - подумал Лацис.

Предположение подтвердилось. На Покровке он увидел свежевырытые окопы. Караул мятежников стоял на бульваре, строго контролируя каждого проходящего.

В штабе Лацис встретил Попова. Блестели начищенные, как на праздник, хромовые фасонистые сапоги. Блестели кожаные галифе, обтертые сзади, и кожаная куртка. Блестели новые скрипучие ремни, портупея, фуражка. И даже полные розовые щеки Попова блестели, будто смазанные жиром.

- По постановлению ЦК партии левых эсеров вы арестованы, - торжествующе объявил Попов, не выдерживая, однако, прямого, уничтожающего взгляда Лациса.

- Как вы посмели поднять руку на Дзержинского? - в упор спросил Лацис.

- Вы заступаетесь за мерзавцев мирбахов! Вы продались немцам! - завопил Попов, стараясь криком заглушить в себе страх и возбудить окруживших их матросов.

Два дюжих матроса, от которых разило водочным перегаром, подтолкнули Лациса в дверь, и здесь он увидел Дзержинского. Феликс Эдмундович стоял заложив руки за спину. Лицо его пылало гневом и решимостью...

...Шестого июля Юнна не выдержала: придя в Большой театр, она поняла, что не сможет спокойно сидеть здесь, пока не убедится, вернулся ли Мишель с задания или нет.

Как ни велико было желание остаться на съезде, тревога в ее сердце нарастала, и она поспешила в Каретный ряд, надеясь хоть что-либо узнать о Мишеле или же случайно встретить его.

Был жаркий, безветренный день. Над разомлевшими на солнце домами и улицами стэял зной, предвещавший затяжные дожди.

Юнна медленно прошлась вдоль дома, где жил Мишель. Она надеялась увидеть знакомое окно на третьем этаже распахнутым, но оно было наглухо закрыто.

"Я все равно должна увидеть его, все равно", - в тревоге повторяла Юнна.

Она медленно побрела назад, раздумывая, как ей поступить, и вдруг решилась. С Неглинпой она вышла к Варсонофьевскому переулку и стала подниматься по крутому тротуару к зданию ВЧК. В здание это Калугин категорически запретил ей входить не только днем, но и ночью. Сейчас она и не помышляла об этом. Просто решила пройти мимо. Может, ей повезет, ц она увидит Мишеля или кого-либо из его знакомых.

- Куда прешь, Маруся? - вдруг заорал на нее часовой. - А ну, развернись кормой! Прохода нету!

- Скажи на милость, какой грозный! - улыбнулась Юнна, переходя на противоположную сторону переулка. - Нельзя ли повежливее?

- Приходи вечерком, я с тобой займусь вежливостями, - цинично рассмеялся он, показывая щербатые прокуренные зубы.

"Что-то случилось, - подумала Юнна, и страх за Мишеля с новой силой возник в ее душе. - Здесь никогда не было таких развязных, наглых часовых. Что-то не так..."

Она вышла на Лубянку и направилась в сторону Сретенки. Необычное оживление царило здесь. По улице и бульвару торопливо шагали вооруженные матросы, патрули. К Мясницкой, грозно ощетинясь рыльцами пулеметов, ползли два броневика.

Юнна вернулась на Лубянку. Здание ВЧК усиленно охранялось. Воспользовавшись тем, что в переулке часового уже не было, остановилась на углу. Неожиданно одно из окон третьего этажа приоткрылось и из него на тротуар упала спичечная коробка. Юнна птицей метнулась к коробке. Может, провокация? Или просто выбросили за ненадобностью? А если сигнал?

Схватив коробку, она словно ни в чем не бывало пошла по переулку. Через минуту вслед ей загремели рявкающие слова уже знакомого часового:

- Ты опять здесь вертишься? Ну, попадись мне еще!

На Неглинной Юнна зашла за ограду приземистого дома и открыла коробку. Там лежал клочок бумажки. Юнна, волнуясь, развернула его:

"Мы арестованы левыми эсерами. Сообщи в отряд Завьялова. Лафар".

Мишель! Он здесь! Недаром ее неудержимо тянуло сюда, на Лубянку! Он арестован! Но почему, за что?

И почему левыми эсерами? Видимо, произошли какие-то страшные события!

Но сейчас не время рассуждать! Скорее, скорее помочь Мишелю и его товарищам!

Через десять минут Юнна была в отряде Завьялова.

Однажды она уже видела его с Мишелем, и, знакомя ее с Завьяловым, Мишель сказал: "Это мой надежный друг.

Вместе юнкеров колошматили".

В тот момент, когда Юнна прибежала за помощью, Завьялов выстраивал свой отряд во дворе возле кирпичных казарм. Обернувшись на вызов часового, он досадливо поморщился, но, увидев Юнну, поспешил к ней. По озабоченному лицу Завьялова можно было догадаться, что ему очень некогда. Юнна торопливо протянула ему записку.

- Ясно, - пробасил Завьялов, стремительно прочитав ее. - Вовремя поспели, товарищ. - Завьялов, хоть и знаком был с Юнной, не терпел фамильярности. - Мы идем к телеграфу, на Мясницкую, мятежников выбивать.

Он подбадривающе подмигнул Юнне, как бы говоря:

"Ничего, будет полный порядок!" И она, с надеждой глядя на его худощавое решительное лицо, на щеку, прошитую синеватыми отметинками пороха, на нескладную высокую фигуру, с теплым чувством подумала, что Завьялов и впрямь надежный друг.

- Равняйсь! Смирно! Шагом марш! - Юнне казалось, что Завьялов медлит, соблюдая все требования устава.

И только когда отряд зашагал к воротам, на душе у Юнны полегчало.

- Аида с нами, крошка! - не выдержав, ликующе воскликнул кто-то из матросов. - Становись в строй!

С нами не пропадешь!

- Прекратить! - оборвал шутника Завьялов. - Запомнить: не крошка, а товарищ! Ясно?

- Ясно! - весело раздалось в ответ.

И Завьялов, придерживая стучавшую по боку деревянную кобуру маузера, занял свое место впереди отряда.

Когда матрос воскликнул: "Становись в строй!", Юнна готова была тут же воспользоваться его приглашением и шагать с ними с песней по жарким московским улицам, дышащим зноем и тревогой. Она не успела заметить, какой матрос крикнул ей, но слова его, хоть и окрашенные легкой иронией и превосходством бывалого мужчины, были настолько созвучны ее желаниям, что она даже не обиделась на то, что он назвал ее крошкой.

Но когда отряд прошел мимо, она с тоской и горечью поняла, что не имеет права идти в этом строю, потому что тот фронт, солдатом которого она стала, был невидимым фронтом.

- Я буду ждать на Сретенке, передайте, - успела сказать Юнна Завьялову, когда отряд выходил из ворот, и тот понимающе кивнул головой: он хорошо знал, кому должен передать слова Юнны.

Отряд повернул за угол, и Юнна помчалась на Сретенку. Она не заметила, как солнце нырнуло в стаю рыхлых дождевых туч.

Юппа остановилась под липой на Сретенском бульваре. Мимо прогромыхал трамвай, полный вооруженных матросов. Неподалеку какие-то люди с ожесточенной поспешностью рыли окопы. С Чистых прудов доносились звуки стрельбы.

- Сумасшедшая! - Юнна . обернулась, и радостное изумление сдавило ее сердце: перед ней стоял Мишель. - Здесь нельзя, сейчас начнется перестрелка!

- Как тогда, на баррикаде? - спросила Юнна.

- Как тогда, - торопливо и возбужденно ответил Мишель. - Я бегу на Мясницкую, там засели левые эсеры.

Они подняли мятеж. Арестовали Дзержинского...

- Как же так? Они же были с нами!

- Они изменники! Прости, поговорим потом. Меня ждут.

Он не говорил: "Уходи", но то, что не звал с собой, обидело ее до глубины души. Юнна не стала упрашивать его, но Мишель по ее погрустневшим глазам понял, что она не уйдет.

- Хорошо, идем вместе! - решительно сказал он.

Они побежали на Мясницкую. На углу пришлось укрыться за выступ дома: их и матросов из отряда Завьялова обстрелял броневик мятежников. Юнна видела, как Завьялов приник к пулемету. Началась перестрелка. Юнна держала свой маленький браунинг наготове. Взглянув на Мишеля, она снова с потрясающей отчетливостью вспомнила октябрьскую ночь, баррикаду, Мишеля. Тогда она еще не знала, что его зовут Мишелем, не знала, что пути их сойдутся. Не знала, что такое любовь...