— Да не тяжесть… Больно же…

— Ничего. Донесу…

— Я не неженка, — сказала Нина. — Давайте же!

— Иди, иди, Ниночка, — тихо сказал Бунцев. — Иди.

Смущенная нежностью бунцевского голоса, Нина умолкла.

Ноги вязли в земле, проклятый мешок колол, и каждую минуту могло случиться что-нибудь, что помешало бы маленькому отряду добрести до шоссе, указанного Мате, что навсегда бы оставило их всех — и Кротову, и Мате, и Телкина, и Нину, и самого Бунцева — посреди этого чужого, незнакомого поля, но капитан испытывал ту странную пьянящую радость, какая, бывало, овладевала им за штурвалом бомбардировщика, когда, пробивая заградительный огонь, Бунцев упорно, наперекор всему выводил самолет на цель.

Это была радость вызова, бросаемого врагу. И если там, в кабине бомбардировщика, он цедил сквозь крепко сцепленные зубы: «Давай! Давай!» — потому, что страха уже не существовало, а существовало только желание заставить врага неистовствовать, обрушивать на тебя шквал огня — ведь ты был все равно неуязвим и бессмертен! — так и теперь капитан Бунцев цедил сквозь зубы свое неслышное другим: «Давай! Давай!» — и ему хотелось даже, чтобы земля налипала на сапоги, чтобы мешок рвал спину, а ремень автомата тер потную шею: он знал, что выдержит и не такое, опять верил, что он неуязвим и бессмертен.

Переезд, где еще взлетали ракеты, и шоссе с остановившимся транспортом были уже позади. Каждый шаг уводил маленький отряд все дальше и дальше от опасного места.

В час сорок отряд подошел к шоссе, указанному Мате.

Выползший на разведку Телкин сообщил, что контрольного пункта, по-видимому, вблизи нет, а дорога щебенчатая и по обочине растут кусты.

— Понаблюдаем, — решил Бунцев.

Они проследили несколько машин. Ни одна не замедлила хода. Значит, контрольно-пропускного пункта действительно рядом не существовало.

— Ольга, Анатолий! — позвал Бунцев. — Со мной. Втроем они выбрались на дорогу, разбросали по ней колючую проволоку.

— Хорошо, — сказала Кротова. — Хватит.

— Дирекция не жалеет затрат… — хрипловатым от волнения голосом откликнулся Телкин. — Давайте назад, братцы!

— Не спеши, — сказал Бунцев. и Кротова посмотрела на капитана: вот так однажды она станет окончательно не нужна ему.

— На любую нападаем? — спросил Бунцев у радистки.

— На любую, какая подойдет, — сказала Кротова.

— Пошли! — позвал Телкин.

— Идем, идем, — сказал Бунцев. — Держи хвост пистолетом, Толя!

— Хвост — он тоже отдыха требует, — сказал Телкин.

Они вернулись к Мате и Нине. Кусты надежно скрыли людей.

— Когда машина остановится, не бросаться, — сказал Бунцев. — Поглядим, кто едет. Если один шофер, я сам выйду. Если двое или трое — со мной пойдут Мате и Анатолий. Ясно?

— А мы? — спросила Нина.

— В случае чего — прикроете огнем.

— Товарищ капитан, разуться придется, — сказала Кротова. — В сапогах нашумите. А если без выстрелов кончать — шуметь нельзя.

— Постараемся без выстрелов, — сказал Бунцев. — Снимите сапоги, товарищи.

Он подал пример, первым стянув лаковые сапоги Гинц-лера. Портянки запихал в голенища. Распаренным ногам стало легко и прохладно.

— Духи «Темная ночь»! — пробормотал Телкин.

Он не мог без шуточек. Ему вообще трудно было молчать.

— Товарищ заместитель по диверсиям, — шепотом позвал он Кротову. — А, товарищ заместитель!..

— Что?

— Слушай, неужели мы весь этот эшелон гробанули?

— Ну, не весь… — сказала Кротова. — Паровоз и несколько вагонов упали, наверное, а остальное так… Столкнулись… Ну, два — три разбились… Главное — движение на несколько часов остановится, понимаешь?

— Не знает наше командование! — вздохнул Телкин. — Льет по нас горючие слезы, вместо того чтоб к орденам представлять!..

— Помолчи, — сказал Бунцев.

— Боитесь, когда при вас начальство критикуют? — спросил Телкин.

— Ага, боюсь, — сказал Бунцев. — Помолчи.

— Молчу, — сказал Телкин. — Раз такое отношение к критике — я молчу. Все, все! Умолк!

…Огни машины показались внезапно. Очевидно, она выскочила из-за поворота.

— Приготовьсь! — сказал Бунцев.

Автомобиль приближался к засаде.

— Легковая… — вздохнула Кротова.

— Вижу…

Машина пронеслась мимо кустов.

— Эх!.. — вырвалось у Телкина.

Красный стоп-сигнал покачивался, словно дразнил. Потом завизжали тормоза, и стоп-сигнал медленно передвинулся к обочине… Мотор смолк.

— Чисто, — еле выговорил штурман.

Бунцев прикидывал расстояние до машины. В темноте определить его было трудно.

— Метров двести, — быстро подсказала Кротова.

— Останешься с Ниной, — бросил Бунцев. — Остальные со мной.

Три тени заскользили по-за кустами, то стремительные, то замирающие, но неотвратимо приближающиеся к беспомощному автомобилю.

Бунцев боялся громко дышать, и от этого не хватало воздуха и сердце грохотало, как огромный бубен. Под ногой нет-нет да потрескивало, чуть чавкало. Он присел, переводя дух, приглядываясь, прислушиваясь. Водитель постучал сапогом по спущенному баллону, с досадой присвистнул. Выпрямился, хорошо видимый в свете подфарников, потер щеку, исчез в темноте, и несколько секунд спустя что-то стукнуло, заскрипело…

«Открывает багажник», — догадался Бунцев и сделал перебежку.

Хлопнула дверца. Из машины вышел второй немец.

— Шина?

— Так точно, господин полковник. Вероятно, попал гвоздь. Я ставил новые.

— Побыстрей.

До автомобиля оставалось метров пятьдесят. Водитель орудовал домкратом, поднимая передний мост. Взз, взз, взз — равномерно поскрипывал домкрат…

Сорок метров…

Немецкий полковник потянулся, зевнул, щелкнул портсигаром. Вспыхнула зажигалка. Прикрытый ладонями огонек на мгновенье выхватил из мрака острый нос, блестящий козырек фуражки, шитье воротника…

Двадцать метров…

Полковник подошел к радиатору, покуривая, смотрел за работой водителя.

— Ездить надо без аварий! — сказал полковник. — Я не люблю шоферов, которые попадают в аварии.

Взз, взз, взз — ответил домкрат.

Десять метров…..

Мате щелкнул предохранителем автомата. Полковник поднял голову, всмотрелся в кусты. У капитана Бунцева сводило челюсти. Он осторожно поводил рукой за спиной, предупреждая, чтобы без его команды не стреляли.

«Живьем возьму! — подумал Бунцев. — Врешь! Возьму!»

— Побыстрее! — сказал полковник.

Он медленно отошел от водителя, бросил сигарету, придавил ее сапогом, стоял в тени автомобиля и, видимо, прислушивался.

Бунцев не шевелился.

Ему казалось, что Мате и штурман дышат слишком громко.

Донесся шум мотора. Еще какая-то машина шла по шоссе. Полковник повернулся в сторону приближающейся машины. Подъехав, она осветила его: рослого, плечистого, в серебристой шинели.

— Что случилось? — высунулся из кабины шофер подъехавшего грузовика. — Виноват, господин полковник!.. Нужна помощь?

— Нет, — сказал полковник. — Можете ехать.

— Виноват, господин полковник…

Шофер грузовика включил скорость, прибавил газ, и вскоре грохот грузовика стал еле слышен.

Метра три. Шагов шесть…

Бунцев приготовился к броску.

Он подождал, пока водитель сходит за новым баллоном, присядет над шиной. Выждал, пока полковник опять вернется к радиатору…

Он кинулся к немецкому офицеру из темноты, когда тот повернулся, чтобы вновь прогуляться вдоль автомобиля.

Бунцев ударил немца в челюсть, разбив костяшки пальцев. Тот не успел крикнуть, откинулся назад, вяло осел на землю. Штурман и Мате опрокинули водителя.

— Я сдаюсь! — крикнул водитель.

Бунцев свистнул.

Вынимая из кобуры гитлеровца пистолет, он услышал топот радистки и Нины.

— Убит? — окликнула Кротова.

— Жив! Займись водителем!

Офицер пошевелился, открыл глаза, рванулся, чтобы сбросить Бунцева.

— Врешь, гад! — процедил Бунцев. — Врешь!

Они боролись на земле, стукаясь о подножку автомобиля. Вдруг немец вскрикнул и обмяк. Бунцев крепко притиснул гитлеровца к земле.