– Али как!

– И коньячок, как обещал, найдешь?

– Оля! – позвал Белозерцев, глядя, как плоская, окончательно раздавленная громоздкой генеральской фигурой секретарша шевелится в дверном проеме, пытаясь высвободиться, делает слабые движения руками, но ничего у нее не получается: – Пожалуйста, нам французский коньяк, кофе, печенье, бутерброды с сервелатом и ветчиной, шоколад, конфеты, орехи.

– Не слишком ли, кхе-кхе, много?

– Ты толстый. Одолеешь.

– Толстых все обижают… А почему, спрашивается, все обижают толстых? Да потому, что в них попасть легче.

– Зато в толстых вмещается много.

– Ладно, давай неси все, – со вздохом согласился Зверев. – Еще, Оля, не забудьте шпроты, сыр, горчицу, повидло, соль, перец, сметану, сахар и сливочное масло.

Оля вопросительно глянула на Белозерцева.

– Дядя шутит, – сказал тот, – не обращай внимания! Неси то, что я сказал.

– Ну и жмот! Горчицы пожалел. – Зверев бесшумным катящимся шагом – этакий скоростной луноход – переместился на середину кабинета. Был он одет в форменную серую рубашку и новые брюки с яркими красными лампасами.

– Лампасы у тебя шире, чем у министра обороны, – заметил Белозерцев.

– Этого не может быть. У Грачева все шире – и лампасы, и задница, и зарплата, и продуктовая авоська.

– Авоськи-то, говорят, отменили.

– Это только говорят, а на деле кому отменили, а кому совсем наоборот. Ты что, думаешь, демократы не любят осетрину? Или черную икру с языковой колбасой? Как бы не так.

– Ладно, господин главнокомандующий, садись в кресло и выкладывай, с чем пожаловал!

Зверев уселся в кресло, проверил его – не сломается ли? Посерьезнев, вздохнул. Ткнул пальцем в кресло, стоявшее напротив, по другую сторону тонконогого приставного столика.

– Садись сюда! Я тебе кое-что показать собираюсь.

– Це-це-це, – не замедлил отозваться на это предложение Белозерцев. – Пришел в чужой кабинет, расположился, как у себя дома, и еще командовать собрался – куда мне сесть и те де, и те пе?..

– У милиции чужих кабинетов нет.

– Все свои! – усмехнулся Белозерцев, перешел к креслу, указанному Зверевым, со скрипом уселся в него. Показал пальцем вниз: – И там свои, – ткнул пальцем вверх, – и на небе? Везде свои кабинеты имеете.

– Везде, кхе-кхе, – Зверев расстегнул потертую кожаную папку с давленым клеймом «60 лет советской милиции», достал оттуда несколько снимков, положил изображениями вниз.

– Может, тебе новую папочку подарить? – Белозерцев никак не мог успокоиться, его тянуло на подначки, на издевки, а внутри были холод, тревога, дырки, сочившиеся болью, перед глазами вновь, как и вчера, начала дергаться черная вертикальная строчка.

– А чем тебе эта не нравится? – спросил Зверев.

– Отжила она свое. Совковая. С атрибутикой умершего государства. И слова какие: «Советская милиция!» Это что же – та милиция, что «меня бережет»? Не уберегла. Аллес капут!

– Не уберегла, – согласился Зверев, – не уберегла, кхе-кхе, – он хотел добавить что-то еще, но слов не нашлось, около рта образовались печальные морщины, и вид у этого уверенного в себе генерала сделался растерянным и старым. Как ни крути, Зверев все же – принадлежность прошлого, а не настоящего.

– Ладно, взялся за грудь, так спой что-нибудь, как в эпоху соцреализма любили говорить в заведениях, украшенных красными фонарями.

– Кхе-кхе… В обкомах, что ли? – М-да, старым стал Зверев, раз не догадывается, что это? Впрочем, Зверев и сам это понимает. – Ну что ж, – сказал он, – за грудь, так за грудь.

Перевернул один из снимков – тот, на котором была изображена Полина Евгеньевна Остапова, идущая по бетонной дорожке от дома номер пятнадцать к машине.

Машина на снимке не была видна и калитка тоже не была видна.

– Ты знаешь эту женщину?

Белозерцев взял снимок в руки, щеки у него покраснели, он быстро глянул на Зверева:

– С ней что-нибудь случилось?

– Ничего.

Лицо у Белозерцева помягчело, краснота сползла со щек.

– Еще бы, – сказал он, – это Вика. Виолетта. Откуда ты ее знаешь?

– Это для тебя она Вика. Или Виолетта. А для меня – Полина. Отчество – Евгеньевна. Женщина, между прочим, очень красивая, в такую мудрено не влюбиться. Снимаю шляпу.

– Ты что, за мной следил?

– Естественно, – спокойно ответил Зверев. – Ты же мне позвонил, попросил о помощи…

– Но ты в ней отказал!

– Отказал потому, что не знал, как буду действовать. Как фамилия твоей Виолетты, знаешь?

– Сергеева.

– Нет ничего проще, чем придумать себе такую фамилию. Сергеева, Иванова, Сидорова… Старый кагэбэшный прием, над которым я не перестаю потешаться. Настоящая ее фамилия – Остапова.

– Ничего не понимаю, – Белозерцев ожесточенно покрутил головой, словно собирался вытряхнуть из ушей то, что он слышал. – Абсолютно ничего не понимаю.

– Что, радостный сюрприз я тебе преподнес? Но это еще не все. Хотя и зовут ее не Виолеттой, а Полиной, она, вполне возможно, имеет паспорт на имя Виолетты Сергеевой – я это очень даже допускаю, но… – Зверев неожиданно замолчал и сделал осаживающий жест, возвращая привставшего Белозерцева в кресло. Вообще-то, он безжалостно поступает со своим приятелем, вываливая на него все сразу – тому надо дать отдышаться. Лучше было, конечно, вообще ничего ему не говорить – вон как вытянулось, стало потным лицо Белозерцева, явно у него с этой Полиной-Виолеттой что-то есть… и не просто «что-то», а очень и очень даже тесное «что-то»… Зверев не выдержал, спросил, понизив голос, словно здешние стены имели уши, а прослушивающим аппаратом управляла жена Белозерцева: – Слушай, у тебя с ней что-то было?

– Было, – шепотом отозвался Белозерцев, махнул рукой горько, – было… Не то слово. Да я… Как-нибудь потом, когда все пройдет, я тебе расскажу…

«Когда все пройдет, – невольно, почти автоматически зацепился за фразу Зверев, – он уверен, что все пройдет… Он уверен, а я не уверен, – Зверев вздохнул, повел головой в сторону, освобождая себе горло, позавидовал: – Мне бы такую уверенность, я бы давно министром внутренних дел стал».

– Твоего ребенка похитила эта женщина, – тихо и твердо произнес Зверев.

– Что-о? – свистящим шепотом спросил Белозерцев, голоса у него уже не стало, только шепот.

– То, что слышал, – Зверев перевернул второй снимок, придвинул к Белозерцеву. – Здесь сфотографирован шофер Полины…

– Какая, к шутам, Полина? Вика! Виолетта! – Белозерцев не мог смириться с тем, что слышал.

– Может быть, и Вика, но от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Что Вика, что Полина – для закона все едино. Это ее шофер. Он несет твоего сына. Под пледом. Укутан твой Костик так, что не понять, человек ли это? Через четыре минуты после того, как был сделан этот снимок, Полина Евгеньевна Остапова увезла твоего Костика.

– Нет… Не верю! В голове не укладывается. Зачем она это сделала? – вид у Белозерцева сделался жалким, глаза обрели неприятно униженное выражение, будто у собаки, которую несправедливо обидели.

– Как зачем? Ты же богатый человек!

– Но я давал ей деньги и без того… Доллары. Франки. Марки. Сколько надо, столько и давал, – пробормотал Белозерцев растерянно.

– Значит, мало давал. Ты давал что-то, а ей надо было все.

– Я же ей предложение сделал…

– Вот те раз! А Матрену свою свет Патрикеевну куда? На свалку?

– Почему «на свалку»? У нее будет своя жизнь, у меня – своя. Нам уже пора разбегаться. Пора. На то есть причины.

– Ты дома давно не был? – хоть Зверев и не повышал голоса, а вопрос его прозвучал резко, как щелчок хлыста.

По щекам Белозерцева пробежала тень, он отвел взгляд в сторону.

– Более суток. Вчера днем заглядывал. Ночевал я здесь, в офисе.

– Это я знаю.

– Ну раз знаешь это, то знаешь и все остальное, – просто и печально произнес Белозерцев, про себя подумал, что ничего этот старый хряк не знает. Дышать Белозерцеву сделалось легче. – Вообще мадам не звонила мне уже давно.