– Свои отдавал, из своего кармана?

– Из своего кармана.

– Копия пленки есть?

– Нет. Пленка сделана в одном экземпляре.

– Кто снимал?

– Съемка велась автоматически. Человек, который устанавливал аппаратуру, не знает ни вас, ни Ирину Константиновну.

– А этого… – Белозерцев невольно поморщился, щека у него снова дернулась.

– Ирина Константиновна зовет его Олежкой, – произнес Высторобец и поймал себя на том, что слишком неосторожно назвал героя-любовника уменьшительным именем, это Белозерцеву будет неприятно. Но, с другой стороны, из песни же слова не выкинешь – к нему так обращалась Ирина Константиновна.

– Ну хорошо… Олежку этого хорошо знаешь?

– Шапочно.

– Где находился оператор во время съемки? – продолжая морщиться, машинально, хотя и с прежним напором, спросил Белозерцев и в ту же секунду спохватился: – Впрочем, что это я – он же установил аппаратуру и ушел съемка-то велась автоматически, живой оператор снял бы весь этот позор по-другому…

– Да, съемка велась автоматически, – быстро подтвердил Высторобец. Он понял, что сейчас особенно заботит Белозерцева, и это беспокойство было, по его разумению, сущим пустяком по сравнению с тем, что произошло, видел ли кто еще обнаженное тело Ирины. Белозерцев стеснялся этого, ему было стыдно, он и себя почувствовал обнаженным, вот ведь как.

– Сколько долларов вы заплатили этому самому… установщику аппаратуры?

– Триста.

«Врешь, скотина, эта работа стоит на сто – сто пятьдесят долларов меньше, – спокойно отметил Белозерцев, кожа на лице у него одеревенела, стала чужой, щека больше не дергалась. Он хотел родить в себе неприязнь, ненависть к Высторобцу, но до конца справиться с этой задачей не смог. – Ладно, все это ерунда, чушь на постном масле, Высторобец снял это “кино”, чтобы шантажировать меня, загнать при случае в угол, прижать коленом к стене, Получить за пленку хорошие деньги… Знаем мы все это, проходили не раз. С другой стороны, пленка, сделанная в двух экземплярах, стоит в два раза меньше… Да не в два – в четыре! Это истина, которую Высторобец знает хорошо. Но если кто-то даст Высторобцу больше, чем я, то Высторобец продаст пленку ему. Впрочем, уже не продаст. Пленка-то находится у меня. Надо отдать должное, Высторобец поступил честно, принеся ее мне…»

– И все-таки скажи, Высторобец, только честно… Зачем ты снял эту пленку, зачем дал ее мне?

– Я хотел, чтобы вы все знали, Вячеслав Юрьевич, чтобы не строили иллюзий насчет того, что у вас надежный тыл и все прочее, что фланги прикрыты… Ничего у вас не прикрыто!

– Хватит! – обрезал его Белозерцев.

Высторобец умолк, звучно вздохнул, так что было слышно, как в горле у него затрещал какой-то хрящ.

– Тысяча долларов плюс триста – тысяча триста, плюс пять долларов за кассету – тысяча триста пять, плюс сто девяносто пять долларов за ваши организационные услуги – итого тысяча пятьсот «зеленых».

Выдвинув нижний, специально укрепленный железными пластинами ящик стола и чувствуя духоту, внезапно навалившуюся на него, спрессовавшую пространство, Белозерцев достал пачку стодолларовых банкнот, отсчитал полторы тысячи «зеленых», протянул их Высторобцу.

– Мы в расчете, Высторобец. Пересчитайте, пожалуйста.

Пока Высторобец мусолил пальцами кредитки, вяло шевелил губами и морщил лоб в раздумье, как быть дальше – он побаивался Белозерцева, его неожиданной резкости, всплесков злости, сменяющихся холодным, почти мертвецким спокойствием, – Белозерцев отсчитал еще четыре тысячи долларов, отделил их от пачки, потом к четырем тысячам также добавил четыре, сложил вместе. Остатки сунул в стол. Делал он все это стремительно, движения были короткими, точными, духота, как ни странно, в этот раз добавила ему энергии, и Белозерцев спешил быстрее отделаться от начальника своей охраны.

– Вот еще восемь тысяч долларов, – он перекинул пачку денег через стол, доллары зеленовато-плесневелым веером рассыпались по скользкой лаковой поверхности. – Пересчитайте и их.

Будь на месте Высторобца другой человек, он вряд ли бы стал пересчитывать, сказал бы, что верит шефу, отшутился бы, все свел бы к какой-нибудь остроумной ерунде, но Высторобец этого не сделал: зная характер своего начальника, он стал придирчиво, с озабоченно-нахмуренным видом считать деньги, шевеля губами и поплевывая на кончики пальцев. Белозерцев никак не мог понять, специально он это делает или нет, иронически поглядывал на него.

Закончив пересчитывать доллары, Высторобец поднял свои маленькие, неожиданно сделавшиеся влажными глаза на Белозерцева, немо раздвинул сухие побелевшие губы, словно бы спрашивая что-то у шефа. Белозерцев с досадой махнул рукой, будто отсекая все былое: было, мол, и ушло – все осталось в прошлом, а кто прошлое помянет – тому глаз вон!

– Это ваша зарплата за два месяца, – ровным, без единой трещинки голосом произнес Белозерцев, окончательно переходя с Высторобцем на «вы» и отдаляя его от себя, – и в зависимости от того, что вам удастся сделать в ближайшие полтора дня… нет, полтора суток… тьфу, так ведь не говорят! – воскликнул от с досадой. – В общем, в ближайшие тридцать шесть часов, до… – он отвернул испачканный каплями коньяка, обшлаг рубашки, посмотрел на циферблат своего титанового «роллекса», – до четырех часов утра двадцать третьего сентября, будет зависеть, станет эта сумма вашим выходным пособием, после которого вам придется искать себе работу, либо окажется обычной премией – прибавкой к ежемесячному заработку. Надеюсь, все понятно? Или я что-то упустил?

– Что же, я в четыре часа утра буду вам звонить? – тупо спросил Высторобец.

«Не то, совсем не то-о, – ежась от духоты, от боли, снова затеплившейся в нем, от тяжести, засевшей в затылке, подумал Белозерцев, – когда в башке нет извилин – никакое хирургическое вмешательство не поможет, медицина тут бессильна… Разве об этом надо спрашивать?»

– Да, в четыре часа утра, или ночи – как хотите, – спокойно произнес Белозерцев, – мои телефоны, и домашний и служебный, вам известны.

– Что я должен сделать, чтобы оправдать… – Высторобец споткнулся, кадык у него подпрыгнул с сухим бульканьем и тихо сполз вниз, кожа на шее покрылась складками, – чтобы быть вам полезным?

– А вот что, – Белозерцев постучал пальцем по пластмассовому футляру видеокассеты, потом перечеркнул в воздухе выразительным крестом. – Эти граждане – лишние в современном обществе.

– Ка-ак? – щеки у Высторобца сделались серыми, на лбу выступил обильный пот.

– Вот так. Я все сказал. Повторить?

– И-и… ваша жена…

– Я спрашиваю: повторить?

– Не надо, – приходя в себя, произнес Высторобец. – Я к повторам плохо отношусь, Вячеслав Юрьевич. Извините!

– Люблю сообразительных людей, – Белозерцев подумал, не открыть ли бутылку «Варцихе», не налить ли Высторобцу коньяка, чтобы тот немного пришел в себя, потом решил, что не будет тратить на Высторобца напиток. Свое отношение к этому человеку он определил. – Все, можете идти!

Фигура у Высторобца сделалась скорбной, будто у бронзового изваяния, поставленного на чью-то могилу – скульпторы очень любят украшать могилы скорбными, с отрешенными лицами, очень выразительными, огорбатевшими от горя людскими изваяниями; вполне возможно, они считают, что так можно и выразить свои собственные страдания, и прославиться. Сейчас Высторобец, мокрый от пота и волнения, очень напоминал подобное изваяние.

Белозерцев не сдержал невольной усмешки – кривоватой от боли, половинчатой, когда одна половина рта смеется, другая рыдает, незнакомой – Высторобец еще никогда не видел, чтобы шеф так улыбался.

Когда Высторобец ушел, Белозерцев выпил еще коньяка, в очередной раз нехорошо подивился тому, что крепкий напиток не берет его, а вот сердце отреагировало, дало о себе знать, заколотилось неожиданно оглушающе, беспорядочно, отозвалось железным стуком в висках, в затылке и долго не могло успокоиться.

В нем возникло сомнение – не слишком ли жестоко он поступает с женой? Ведь она мать его ребенка, хранительница его очага, его тыл – вернее, была его тылом, – может быть, с ней просто развестись и поставить на этом точку? Он потянулся было к кнопке звонка, чтобы задержать Высторобца, но в следующий миг в нем запалился злой огонь, заполнил все внутри, заставил опять приложиться к бутылке: Ирина заслуживает то, что заслужила. А заслужила она… в общем, останавливать Высторобца он не будет. Каждая женщина должна носить те серьги и те украшения, которые заработала. Своей добродетелью. – у него на лице снова возникла чужая кривоватая улыбка, стянула кожу на щеках – либо… Слово «недобродетель» было слишком мягким, Белозерцев хотел выговорить другое слово, но не смог – что-то удержало его, и вслух он произнес коротко и невыразительно: