«А где же этот… работник?»

Он сидел по другую сторону стола — тихий, будто прибитый. На вид лет под пятьдесят. Небольшого роста, плюгавенький. Нос утиный, глазки маленькие, ехидные.

Этот человек был явно несимпатичным. Когда-то Ольга его поругивала: «Такой уж некрасивый».

Сели за стол. Седая хозяйка поставила стопки, тарелки.

— За приятное знакомство, — предложил тост старик Григорий Ефимович. — Да чтоб из сторонились родные родных.

Сурмач уже был взялся за стопку, как вдруг Ольга запротестовала:

— Ему врач запретил, он после больницы. Такое воспаление легких было, едва не умер.

Борис заикнулся было: «А вчера…», но Ольга так зыркнула на него, обожгла взглядом, что он замолк.

Сурмач почувствовал, что Ольга чем-то невероятно взволнована. Он перехватил ее пристальный взгляд, брошенный в сторону возлюбленного сестры. Тот низко опустил голову, скребет ножкой по дну.

«Ну и тип!» — подумал с неприязнью Аверьян.

Когда налили по второй стопке, возлюбленный Екатерины вдруг встал из-за стола.

— Я, пожалуй, пойду… Спасибо за уважение. А у меня — работа.

Ольга под столом толкает и толкает мужа ногою. Чувствует Аверьян, что она чего-то требует от него, а догадаться не может.

Тогда она заговорила, обращаясь к работнику:

— Что это вы, Григорий Титович, сбегаете, будто мы вам по нраву не пришлись. И вареники не доели. Какая работа в праздник! Посидите с нами хоть немного.

Стоит растерянный Григорий Титович посреди комнаты, не знает, как быть, на хозяина дома вопросительно смотрит. А Ольга ка-ак ущипнет Аверьяна за ногу. Дошло: она не хочет этого дядю отпускать! Но почему? Почему?

Ольга говорила, что видела возлюбленного сестры один раз. А к этому дяде обращается, как к старому знакомому. Да и он… тоже ее хорошо знает.

«Не тот, не тот работник! Но кто же тогда? Кто?»

Поднял Аверьян стопку, направился к Григорию Титовичу:

— Если бы скотина ревела голодная в стаенке, я бы еще понял, почему надо сбегать от праздничной чарки. А ваши буренки довольны всем и молчат. А не выпить в таком случае — грех. Хоть мне врач и запретил…

Аверьян встретился с Григорием Титовичем взглядом. В маленьких серых глазах остывающего свинца — ужас. Не смеет отвернуться, смотрит на гостя, не мигая. Потянулся было дрожащей рукой к стопке, которую Аверьян ему предлагал. Но вдруг ударил по ней, оттолкнул Сурмача и бросился к дверям. Аверьян в два прыжка настиг его, ткнул кулаком в шею. Дядька, с разгону ударившись о дверь, рухнул на колени, едва перевалив через порог. Сурмач моментально заломил беглецу за спину правую руку, сделал это так резко, что тот, достав лбом пол, застонал от острой боли в ключице.

Подоспел Борис. Дядьку скрутили.

— Кто такой? — спросил Аверьян у хозяина хаты, кивнув на связанного, у которого из рассеченного лба сочилась кровь.

Старик стоял сумрачный, недобрый.

— Работник. Был тут до него один… Довелось выгнать. Но хозяйство требует здоровых рук. А у нас — сами видите.

Он показал на беременную Екатерину, на свою рыхлую, седую жену.

— Документы у него какие-то есть? — спросил Борис.

Хозяин пожал плечами.

— Какие-то, наверное, есть… Я особенно не выспрашивал. Пришел, говорит: «Мне посоветовали к вам обратиться, вам нужен помощник». Где они, твои документы, Григорий?

Тот лишь злобно выругался:

— Чтоб ты подавился теми документами!

Аверьян решил узнать у Ольги, кто же это такой, но спросить в присутствии ее родственников не решился. Пошел на хитрость.

— По-моему, я его где-то видел… А где — не припомню.

— Да ты ж был у него в хате. И пришел к Галине с его женой теткой Фросей.

— Серый! — воскликнул Аверьян.

Коган выразительно присвистнул:

— Григорий Титович, рад с вами познакомиться. Мы в самом деле приходили к вам в гости. Дважды. Но, к сожалению, дома не застали. И это как-то нехорошо с вашей стороны. Пригласили па чарку, а сами — в бега. И вот свиделись наконец-то!

Григорий Серый! Вот уж он вспомнит, кто прислал ему записку и предупредил: «Штоль попался. Печать немедленно перепрячьте. Доктор был в ГПУ».

Нет, не случайно оказался в доме Семена Воротынца бывший подчиненный хорунжего.

— Схожу в сельсовет за подводой, — решил Сурмач. — А ты подожди здесь, — сказал он Борису.

Заголосила, запричитала хозяйка.

— Мы приняли вас, как родных…

— Мама, перестань! Разве они понимают, — довольно властно потребовала Екатерина.

«Мама? — удивился Сурмач. — И после того, как невестка прижила ребеночка от работника, которого выгнали!»

Старуха послушалась невестку, притихла.

«Нет, ребенок у Екатерины не от работника! А от законного мужа, от Семена Воротынца! Как заботится о наследнике старик, не дает сесть пылинке на невестку!»

Старик, действительно, взял Екатерину под руку, усадил на стул, — у псе, видимо, начались колики. Закусила губу, скорчилась. На лбу у нее и на губах появились темные пятна.

Ольга кинулась было к сестре:

— Ой, Катя!

Но та оттолкнула ее:

— Сестру на чекиста променяла! Чтоб ты захлебнулась в собственной крови!

Опешила Ольга. В глазах слезы. Не знает, как вести себя. Ведь она же к сестре всей душой, от чистого сердца.

Шагая на край бесконечного села, Аверьян поминал злым словом тех, кто загнал в такую даль сельсовет.

Но сельсовета на прежнем месте не оказалось. Осиротел двор. На двери — замок. Заглянул Сурмач в окно: пусто. Зашел в соседнюю хату. Там сказали:

— Перебралась наша сельская власть. От станции по ту сторону ищи, добрый человек. Вчера перед вечером и перебрались.

Ругнул себя Аверьян за нерасторопность и подался назад.

Над резным крыльцом, на высоком фундаменте дома реяло кумачовое полотнище: «Здесь Советская власть Щербиновки».

Сурмач увидел Пришлого. По-прежнему в красноармейской шинели. Вместе с долговязым Иваном Дыбуном он прибивал к степе большой портрет Владимира Ильича.

В сельсовете толпятся люди, вернее, каждый занят делом: прихорашивают комнату.

— Кто тут председатель? — спросил Сурмач.

— Ну, я, — подошел Пришлый, передав молоток Дыбуну.

Он сразу узнал Сурмача, обрадовался встрече. Отобрал у Дыбуна стул, на котором тот стоял, подал его Аверьяну.

— Садись! Как видишь, с твоей легкой руки — командую. Утвердил Совет.

Каким Фомой неверующим был Алексей Пришлый в прошлый раз! А теперь совсем иной человек. Да и вокруг него все какие-то живые, энергичные. Хозяйничают на новоселье.

— Есть дело.

— Зайдем в комнату, там нет никого, — согласился Алексей Пришлый.

Когда они остались с глазу на глаз, Аверьян объяснил:

— Нужна подвода. Мы тут взяли старого Воротынца и еще одного, заезжего, да двух женщин. Их, пожалуй, отправим поездом. Необходимо сделать обыск у Воротынца. Поможешь, председатель? Надо, чтобы при том деле был законный представитель Советской власти.

Пришлый крикнул, приоткрыв дверь в соседнюю комнату:

— Иван!

Явился Дыбун. «Хоть раз в жизни он был бритым!» — невольно подумал Сурмач. Но ему приятно было видеть этого бывшего усенковца, который помог чекистам в Журавинке.

— Вот добрый знакомый, — кивнул председатель сельсовета на Сурмача, — приглашает на рождество к старому Воротынцу!

— А чего б не заглянуть на чарочку к Григорию Ефимовичу! — осклабился Дыбун, обнажая большие, сильные зубы. И не без удовольствия добавил: — Дед кабанчика заколол. Хороший был кабанчик, уже и на ноги не вставал. Только хрюкал. Пудов на восемь—десять. Наделала Воротыниха кровянок — колбаса с кровью и с гречкой. А я люблю эту кровянку до смерти.

— Семена Воротынца последнее время встречать не приходилось? — поинтересовался Аверьян.

— Нет, — покачал головой Дыбун. — В Щербиновку ему путь заказан.

— Заказан, говоришь? А вот невестка старого Воротынца рожать скоро будет.

— Слыхал про такое. Но говорят, дед за этот грех работника выгнал.