Калугин никогда не слышал, чтобы Дзержинский говорил стихами, и потому был необычайно озадачен и корил себя, что понапрасну одернул Юнну.

- И как я могла забыть! - воскликнула Юнна. - Это же мой любимый Мицкевпч!

У Калугина отлегло от сердца. "Мицкевич, Мицкевич, - пытался вспомнить он. - Нет, не знаю Мицкевича.

И не читал никогда. Каким курсом идет? Видать, революционер: "Последний миг борьбе отдать..." Ишь какие стихи ввернула, Феликсу Эдмундовичу по душе..."

Дзержинский не выдержал, закурил. И по тому, как дрогнула тонкая струйка табачного дыма, Юнна поняла, что он волнуется, и это волнение тоже обрадовало ее.

- Хочу посвятить свою жизнь мировой революции, - возбужденно продолжала Юнна, - а получается, что я совсем лишняя. Вертится земля, бушуют революции, а я...

Ну знаете, как на другой планете живу!

Дзержинский чуть подался вперед, и если бы Юнна заметила это едва уловимое движение, то поняла бы, что он с возрастающим интересом слушает ее.

Калугин, упрямо нагнув бритую голову, мысленно взвешивал каждую фразу, сказанную Юнной, стараясь уяснить, нет ли в ее словах завихрения или двойного смысла.

- И знаете, если умереть, то мне хотелось бы в бою, с маузером в руке! Правда, я никогда не была в настоящем бою, - призналась она огорченно.

- Если не считать боя с юнкерами осенью прошлого года, - напомнил Дзержинский.

- Это случайно, - поспешила заверить она, вспомнив, что, если бы не Мишель, ее выдворили бы с баррикады. - И так нелепо получилось, я даже и помочь-то нашим как следует не смогла.

- А как вы оцениваете свой характер? - спросил Дзержинский.

- Я очень требовательно отношусь к себе, - ответила Юнна. - Мама говорит, что это самоистязание. Но...

бывает и так, что я собой любуюсь. А потом могу вдруг себя возненавидеть. Это очень мучительно.

- У вас есть любимые герои, чья жизнь служит вам примером? - задал вопрос Дзержинский.

- Есть! - кивнула Юнна.

Дзержинский не торопил Юнну с ответом, а она, наконец решившись, прошептала:

- Мария Спиридонова... - И сразу же Юнна заговорила страстно, словно Дзержинский уже оспаривал правильность ее выбора: - Вы же знаете... Она отдала себя революции. Вы же помните... Еще в шестом году она, совсем юная, маленькая, хрупкая, стреляла в царского сатрапа Лужеповского. В Козлове на станции он вышел на платформу. И тут, тут, - Юнна рассказывала так, будто все это происходило с ней самой, - на площадке вагона появилась Мария. Она выстрелила, потом спрыгнула с площадки и снова выстрелила. Все, кто был на платформе, оцепенели и растерялись. Луженовский упал. К Марии подбежали казаки. Один из них схватил за косу, намотал ее на руку и поднял Марию над платформой. Представляете? И она не дрогнула, только попросила: "Когда будете вешать, найдите веревку покрепче, вы и вешать-то не умеете". И если бы на ее месте была я, то поступила бы точно так же!

Дзержинский смотрел на Юнну как-то по-новому, испытующе и удивленно.

- Полный назад... - медленно и раздельно произнес Калугин.

- Вы пе замерзли? - спросил Дзержинский Юнну. - У нас сегодня нетоплено.

- Нет, нет, я вовсе не замерзла, - поспешила заверить Юнна. Щеки ее горели.

- Спиридонову я знаю хорошо, - негромко сказал Дзержинский.

- Конечно же вы ее знаете! - обрадовалась Юнна, готовая рассказывать о Спиридоновой бесконечно долго.

- Чем же она еще привлекает вас кроме личной храбрости?

- Она за народ, за крестьян...

Калугин заерзал в кресле.

- Ну что же, - сказал Дзержинский, вставая. - Закончим на этом. Прошу вас, подождите в приемной.

- Значит, вы мне... отказываете? - растерянно протянула Юнна.

- Стоп, машина, - одернул ее Калугин. - Ну никакой выдержки нет у тебя!

Юнна медленно пошла к выходу и, прикрыв за собой дверь, похолодела: нет, конечно же ее не возьмут...

- Ваше мнение, товарищ Калугин? - спросил Дзержинский, когда они остались вдвоем.

- Сложное создание... - осторожно начал Калугин.

- А точнее!

- Без компаса в голове. Так ее к любому берегу прибьет, даже на малой волне. Короче - девчонка, не вполне понимающая жизнь. Еще чего, Спиридонова - герой! - недобро хохотнул Калугин. - Не из нашего экипажа!

- А из какого?

- Видать, из спиридоновского! - сгоряча рубанул Калугин.

- Из спиридоновского? Ну, это вы, пожалуй, через край хватили, товарищ Калугин. Вы же слышали, чем ей пришлась по душе Спиридонова. А вас разве не изумляет ее храбрость тогда, в девятьсот шестом?

- Так то в шестом!

- Но Юнна же не левоэсеровскую платформу защищает.

- Завихрение у нее в полушариях, - настаивал на своем Калугин. - А нам с ней нянчиться недосуг. К тому же - папаша с золотыми погонами. С ним не совсем ясно.

- Значит, отдадим ее левым эсерам? - спросил Дзержинский. - Или сделаем из нее настоящую большевичку?

- Штормяга такой, Феликс Эдмундович, не до нее.

- Итак, - подвел итог беседы Дзержинский, - что мы узнали? Первое. В революцию она верит, революцией живет. Второе. Она молода, жаждет действия. Третье. Работать будет не в безвоздушном пространстве, а с чекистами. Четвертое. Пример ее дяди, несомненно, поможет ей идти, как вы любите говорить, верным курсом. И пятое, что тоже важно, сумеет, когда надо, перевоплотиться, быть своей в той среде, в которую вряд ли сможет проникнуть даже сам товарищ Калугин.

- И все же... - колебался Калугин.

- А давайте попробуем, - предложил Дзержинский. - И не только потому, что мы буквально задыхаемся без нужных нам работников. Не хочется закрывать ей путь в революцию. Думаю, что не ошибусь, товарищ Калугин, что из нее выйдет настоящая чекистка.

- А если... - Калугин не докончил: ему хотелось спросить, кто будет отвечать, если Юнна завалит важное задание, но он сдержал себя. - Феликс Эдмундович, если разобраться, кто такая эта самая Юнна? Интеллигенция чистейшей воды.

- Интеллигенция? - переспросил Дзержинский. - А чем вам не нравится интеллигенция?

- Хозяин земли - рабочий класс. Он знает, кто свой, а кто враг. По всем параллелям и меридианам, до самого смертного часа. А интеллигентики - куда ветер подует.

- А как же быть с той интеллигенцией, которая служит рабочему классу?

- Все одно: глаз да глаз нужен!

Дзержинский улыбнулся:

- Я ведь тоже из интеллигентов, товарищ Калугин.

Больше того, у отца даже поместье было, захудалое правда, но все же...

Калугин оторопело смотрел на Дзержинского, надеясь услышать, что все, что тот сказал, - шутка.

- Да, из интеллигентов, - повторил Дзержинский, поняв немой вопрос Калугина.

- Ну... Вы - это другой разговор... Вы всю жизнь... - наконец вымолвил Калугин.

- За революцию ты или против революции - вот стержень человека. С нами он или против нас. Несомненно, ядро ВЧК должно быть рабочее, партийное, но если интеллигент хочет идти в наших рядах, разумно ли отталкивать его лишь потому, что он, на беду свою, родился интеллигентом?

- Боюсь, сядет она на мель, - стоял на своем Калугин.

- Жизнь - учитель, - возразил Дзержинский. - Для начала дадим ей задание попроще.

- Понятно, Феликс Эдмундович. И все же остаюсь при своем мнении.

- Работать с ней придется вам, - серьезно сказал Дзержинский. Глядишь, мнение и изменится.

Он нажал кнопку звонка. Вошел дежурный.

- Пригласите посетительницу. Да, пока не забыл, - обратился он к Калугину. - Я должен прямо сказать о вашей принципиальной ошибке. Насчет того, что "некогда нянчиться". Так недолго превратиться в чиновника, дорогой товарищ.

Юнна вошла медленно, точно слепая. Остановилась возле порога, приготовившись к самому худшему.

- Вы окончательно решили связать свою судьбу с ВЧК? - спросил Дзержинский.

- Да, - тихо ответила Юнна.

- И понимаете ее цели?

- Да, - кивнула Юнна. - Защищать революцию.