Они вышли из аэропорта на площадь. Максим остался с Иванной, а Юрий пошел к автомобилю. Вся площадь была заполнена машинами, они беспрерывным потоком мчались мимо. Рутковский смотрел на этот поток и не заметил, как подъехал огромный белый «мерседес» и из него вышел Юрий. Он положил в багажник чемодан Максима, за руль села Иванна: автомобиль взревел и понесся вперед.

Максим откинулся на спинку сиденья, Юрий молча протянул ему сигарету, они закурили, и, немного погодя, Сенишин сказал:

— Ну вот, теперь все позади... По крайней мере, большинство твоих тревог.

Рутковский едва заметно пошевелился на сиденье: он-то хорошо знал, что тревоги только начинаются. Положил брату на колено руку и ответил просто:

— Все устроил ты, Юрий. Не знаю, как и благодарить...

— Как чувствовал себя в Канаде? — перевел Сенишин разговор на другое.

— Удивительный мир. Дядя передает привет.

— Печень все мучает его?

— По-моему, это уже навсегда.

— Он не щадил себя.

— Да и теперь...

— Неужели не успокоился?

— Уверен, что глоток виски всегда только на пользу...

Они перебрасывались словами просто для того, чтобы не молчать, а думали совсем о другом. Откровенно говоря, ни Максима, ни Юрия совсем не интересовало состояние печенки канадского дяди — старик за свою жизнь выпил не меньше цистерны и теперь расплачивается за это.

Максим замолчал.

«Все началось с приезда Юрия в Киев...» — подумал вдруг он снова, но уже без раздражения, так как действительно все началось прошлым летом, когда его двоюродный брат Юрий Сенишин в составе западногерманской туристической группы прибыл в Киев. В первый же вечер он позвонил Максиму — этот звонок был не очень-то приятен Рутковскому: в свое время, пока существовала какая-то грань недоверия, ничего хорошего наличие родственников за границей не сулило. Тем более что среди них был родной брат матери Максима, Иван Сенишин, видный бандеровец, кажется, один из руководителей организации украинских националистов (ОУН).

И вот теперь ему звонит сын Ивана Сенишина и сообщает, что отец умер в прошлом году и просил перед смертью проведать родственников. Потом выяснилось, что это чистая ложь: не такой был человек Иван Сенишин, чтобы на смертном одре думать о родственниках, тем более о сестре, живущей в Киеве. Он не поддерживал с нею никаких отношений даже во Львове, где они жили на одной улице, ненавидел ее за то, что вышла замуж не за того человека, и вообще считал ее предательницей. Просто Юрию необходим был повод для визита к двоюродному брату.

Эта встреча состоялась на следующий день. Юрий привез чуть ли не полчемодана подарков: свитер, какие-то модные рубашки и галстуки. Оказывается, он знал, что Максим закончил факультет журналистики, работает в издательстве, читал первый сборник рассказов брата и высоко его оценил. Кому не приятна похвала, да еще от родственника, не имеющего к литературе никакого отношения — коммерсант и владелец ресторана, — а вот, оказывается, читает, и не только он один: там, в Мюнхене, считают Максима Рутковского перспективным литератором, одним из талантливейших среди молодых.

Они уже выпили несколько рюмок, хмель немного ударил в голову Максима, и стена отчуждения, которая все время стояла между ним и этим совсем незнакомым человеком, постепенно начала исчезать. Что с того, что видятся впервые в жизни? Он слышал про Юрия от матери, где-то сохранилось его фото — трех-четырехлетний мальчик в берете с помпоном, и жаль, что мать не дожила до этого дня, порадовалась бы вместе с ним, всегда приятно, когда родной человек хорошо относится к тебе.

Юрий засиделся у Рутковского до позднего вечера. Давно уже опорожнили бутылку украинской водки с перцем, Максим хотел достать еще одну, но кузен отказался — он попросил кофе, слава богу, кофе в холостяцкой квартире Максима нашелся, они устроились в креслах возле журнального столика, закурили, помолчали немного, и Юрий как-то сразу, без обиняков, неожиданно спросил, сколько денег получил Максим за свою первую книгу. Рутковский стал объяснять тонкости гонорарных тарифов, однако Юрия они совсем не интересовали. Наконец он все-таки выпытал у Максима сумму, недовольно почмокал губами и заявил, что на Западе можно было бы получить... Он, правда, не сказал сколько, но намекнул, что человек со способностями Максима мог бы в течение нескольких лет стать богатым, и если бы Максим согласился...

Сенишин не договорил, отхлебнул кофе и глубоко затянулся сигаретой.

Максим понял Юрия и засмеялся. Ему в самом деле стало весело — черт знает что, предложить такое Максиму Рутковскому! Но любопытство одолело, ему было интересно, как будут развиваться события дальше, и он спросил, что конкретно Сенишин имеет в виду.

Юрий посмотрел на Максима пристально и объяснил, что он совсем не шутит: может быть, брат слышал о существовании радиостанции «Свобода»? Так вот, для начала можно было бы устроиться туда — есть свои люди, помогут... И вообще он, Юрий, глубоко верит в литературный талант Максима, а где еще, как не на Западе, существуют все условия для самовыражения, для раскрытия таланта?

Максим усмехнулся иронично. Он уже слышал такие разговоры, ему тошно было от них. Но подумал, как небрежно, заложив ногу за ногу, сидит этот владелец мюнхенского ресторана, как держит выхоленными пальцами в перстнях чашку кофе, очевидно, эти перстни для него — смысл жизни, мерило хорошего благосостояния, а у Максима нет ни одного перстня, наверное, и не будет, и он от этого не страдает. Для чего ему золото, ресторан, когда лучше чувствуешь себя в своей квартире, из которой видны Днепр и Лавра, когда единственное, чего ему не хватает, — большой письменный стол, по-настоящему большой, на котором поместилось бы много книг и разных бумаг.

Максим спросил у Юрия, можно ли там, на Западе, приобрести большой письменный стол?

Сенишин пожал плечами: какой стол и для чего, речь ведь идет о серьезных вещах и Максим, кажется, ничего не понял. Но, узнав, что имел в виду брат, засмеялся весело и пообещал подарить стол в полкомнаты, и не только стол, а еще и настоящие кожаные кресла — ему будет приятно это сделать, он понимает, какая поддержка необходима таланту, особенно на первых порах.

Юрий сказал это так, будто между ними уже все обговорено и Максиму остается только сесть в международный вагон или заказать билет на самолет — и завтра он будет в Мюнхене, в свободном мире: за большим столом, у которого стоят настоящие кожаные кресла...

Чуть ли не сразу Юрий поднялся: он привык ложиться в одиннадцать, а еще нужно доехать до гостиницы. Понимает, что Максиму нужно обдумать его предложение, что не так просто порвать со всем близким и дорогим, налаженной жизнью, однако такой шанс случается раз и не воспользоваться им может только... Наверное, хотел сказать «последний дурак», но высказался осторожнее: человек, который не чувствует перспективы.

Сенишин ушел, а Максим долго еще сидел с чашкой недопитого кофе, держал ее в ладонях, и на душе было гадко. Потом увидел Юрины подарки — свитер и галстуки, — завернул в газету, решив завтра же отдать. Вероятно, Сенишин считал их авансом за будущую службу, так же, как и письменный стол с креслами...

Но для чего Сенишину все это? Имеет ресторан, делает коммерцию, говорил, ничего ему не нужно, живет в достатке — неужели и в самом деле его так волнует судьба родственника?

«Какой родственник, черт бы его побрал, — разозлился вдруг Максим и с ненавистью пнул газетный сверток с подарками, — бандеровский выкормыш, недаром же говорят: какая пшеница, такая и паляница!»

Этот наплыв эмоций вдруг охладил его — Максим убрал со стола грязную посуду, чтобы ничто не напоминало о дружеском ужине с мюнхенским гостем, открыл балконную дверь, проветрил комнату и лег спать, накрывшись только простыней: ночь выдалась жаркой, на острове Русановского пролива пели соловьи, и Максим долго не мог уснуть, очарованный соловьиными трелями — неужели в жизни может быть что-нибудь лучше?