Шварц чему-то усмехнулся:

- Итак, вы скоро отправитесь в путь. Идите и отдохните несколько минут, по русскому обычаю, перед дальней и трудной дорогой.

Мы побежали в свою комнату. Там уже успели убрать кровати и залить пол раствором хлорной извести.

…В комнату стремительно входит младший инструктор - Иван Семенович Тоболин. Прикрыв за собой дверь, негромко, но твердо говорит:

- Что от вас требовалось, вы сделали. Теперь возвращайтесь домой. Помните! Там ждут вас.

В коридоре слышны глухие шаги. Тоболин отдает команду:

- Смирно!

На пороге Шварц:

- Ну, ребятки, следуйте за мной!

Обер-лейтенант шагает впереди. Фонарик в его руке горит едва заметно. Я иду следом, ориентируясь в темноте на красный огонек. Ребята за моей спиной не разговаривают, каждый наедине со своими мыслями.

На черно-сером фоне вечернего неба впереди возникает темный силуэт самолета. Шварц подходит к металлическому трапу. Пожимая нам на прощание руки, еще раз желает успеха.

Мы все рассаживаемся по скамейкам, и люк самолета захлопывается. Я ощущаю чужой пристальный взгляд. В затемненном уголке хвостовой части неподвижно сидит незнакомый человек в серой шинели. Наверное, это он будет, как тень, следовать за нами по советской земле…

Смотрю в иллюминатор. Шварц еще топчется у самолета. Но ревут моторы… Самолет бежит по взлетной дорожке. Вот он отрывается от земли, набирает высоту. В этот момент мне хочется кричать и петь. С жадным любопытством вглядываюсь в иллюминатор. Вверху - звездное небо, внизу - кромешная тьма. Только на кончике крыла мигает огонек.

Приблизительно через час замечаю далекое зарево пожара. По времени мы должны бы пролетать над линией фронта. Облегченно вздыхаю: «Все осталось позади. Просто как во сне!»

Сквозь гул моторов слышу глухие разрывы зенитных снарядов. Значит, мы уже над своей землей!

Сидим притихшие, сосредоточенные. Из-под прозрачной куполообразной башни стрелка-радиста на нас посматривает вороненый ствол пулемета: один неверный шаг и - смерть!

Вспыхивает сигнальная лампочка. В дверях пилотской кабины появляется гитлеровский офицер. Одновременно из затемненного угла выходит человек в серой шинели. Твердым шагом он приближается к Павке Романовичу и указывает на открытый уже люк:

- Прыгай! - И толкает Павку в черную бездну.

За Павкой прыгают Ваня Селиверстов, Витя Корольков. Человек в шинели провожает каждого до люка.

Когда в четвертый раз вспыхивает сигнальная лампочка, человек берет за плечо меня:

- Приготовиться!…

Мгновение - и я ныряю в пустоту. Сразу чувствую резкий толчок и сильный удар в лицо. На какой-то миг даже теряю сознание: это стукает по лицу сумка с хлебом и взрывчаткой.

Придя в себя, смотрю на землю. С большим трудом отыскиваю внизу крошечный огонек - мой ориентир. Все ближе земля. Может, мне это только кажется, и ветер шумит у меня в ушах? Но вот еще минута и - сильный толчок: парашют цепляется стропами за ветви березы. Ухватившись одной рукой за корявый сук, другою я освобождаюсь от ремней и по шершавому стволу спускаюсь на землю.

Вокруг меня рассыпались светлячки. Словно маленькие звездочки, они излучают изумрудно-голубой холодный свет. Таинственная тишина окутала меня непроницаемой мглой.

Поправив сумку с хлебом и взрывчаткой, прихрамывая на левую ногу, двигаюсь в путь. Вскоре лес расступается, и я вижу на опушке табун лошадей, туман над серой лентой реки. Белесой змейкой выплывает из рассветных сумерек дорога. Радуясь такой удаче, я ускоряю шаг.

Неожиданно чувствую едва уловимый запах дыма. Совсем близко деревня. Даже не верится. Первая избушка вырастает, как грибок, из-под земли, уставившись на меня темными глазницами окон.

Подхожу к деревянному забору, толкаю калитку, стучу в окно:

- Откройте!…

- Кто там? - отзывается женский голос, слабый и дребезжащий.

- Тетенька!… - задыхаюсь я от волнения. - Свой я! Свой! - И поспешно добавляю: - Только на чужом прилетел самолете, на немецком!

- Чтой-то ты, малой, бадёкаешь - и поверить трудно.

- Тетенька! Не бойтесь. Откройте! Покажите избу председателя.

В черном проеме отворившейся двери вижу маленькую сгорбленную старушку. Она ощупывает мои плечи и голову и стонет:

- Господи! Дите! Ну, проходи в избу, - и сторонится, давая мне дорогу.

Я мотаю головой:

- Нет, нет! Мне председателя надо, бабушка. Очень важное дело. Где он живет?

Старушка задумывается ненадолго, потом говорит:

- Ну, пойдем! Только смотри, председатель наш - фронтовик. Не любит шутковать.

Она ковыляет вдоль домов по едва заметной тропке.

- Как же тебя угораздило, внучек? Вроде, ты по-нашему балакаешь, а с немецкого ероплану?

Я молчу. Да и старушка, видно, догадывается, что главный разговор будет у председателя.

- Тут он живет, - говорит она, остановившись возле небольшой избушки.

Помаргивая, горит керосиновая лампа. Председатель сидит за столом на деревянной лавке и пишет. Его широкое смуглое, словно бронзовое, лицо сплошь усеяно мелкими морщинками. Он искоса смотрит на меня.

- Кого привела, Марфа?

Старушка принимается рассказывать со всеми подробностями:

- Лежу я, значит, на печи - что-то мне не спалось, - а тут он и забарабань в окна…

Председатель встал. Опираясь на деревянный костыль, подошел к окну, свернул козью ножку и закурил.

- Так, - протянул он, когда Марфа закончила рассказ, и выпустил изо рта сизый клубок дыма. Острым взглядом ощупал меня с ног до головы.

- Так ты, говоришь, с самолета? Немецкого? - и недоверчиво покачал головой.

- Честное пионерское, с немецкого. Мне сейчас же нужно связаться с нашими разведчиками. Это очень важно…

Председатель хмуро посмотрел на меня и расстегнул ворот косоворотки.

- Ну и дела!… - Он опять уселся за стол и подкрутил фитилек семилинейки. - Рассказывай все по порядку.

Пока я говорил, он разрезал чистый листок бумаги на четыре части и, обмакнув перо в чернильницу, начал писать. Старушка топталась у порога и, словно для того, чтобы привлечь к себе внимание, время от времени покашливала. Ей, видно, не хотелось уходить. Но председатель рассудил по-своему:

- Ты, Марфа, иди отдыхай. По дороге к Федору загляни. Накажи - к утру пусть подводу в район готовит.

Бабка закивала и, охая, скрылась за дверью.

- Как звать-то тебя? - спросил председатель.

- Дима Репухов.

- Вот что, Дима, - он опустил свою широкую ладонь на мое плечо: - Обрисуй-ка мне место, где тебя сбросили.

- Это здесь, недалеко, - сказал я. - У лесной опушки. Там лошади пасутся.

Председатель поправил фитилек семилинейки.

- Ну, ладно. Пока хватит. Ложись на полати, спи. Завтра доставим тебя куда надо.

Я медленно, трудно засыпаю. Иду через бесконечную ночь к родному дому. Сухонькая, измученная тоской женщина смотрит мне в лицо. Я хочу крикнуть: «Мама!»- - и не могу. Боюсь потерять ее след. Мать стоит у окна, а рядом старая ракита прижалась к замшелой тесовой крыше и ветками тихонечко ласкает мамины худые плечи. Внизу, у ракиты, голубые огоньки. Это светлячки. Я кладу на ладонь кусочек холодного света и бегу к матери. Вот слышится далекий родной голос: - «Сынок! Где ты?» - «Здесь! Я здесь, мама!»

В дремотном полусне вскакиваю с лежанки, протираю глаза.

Заря уже поднялась над горизонтом и опустилась на туманное поле. Она проскользнула в избушку через тусклое стекло покосившегося оконца и заискрилась оранжевым светом в темном углу подклети. Во дворе звякнули пустые ведра. Открылась дверь. С утренним солнцем в комнату вбежала девочка лет двенадцати. Она с любопытством и удивлением посмотрела на меня.

- Ты, что ли, прилетел на немецком самолете?

- А тебе кто сказал?

- Бабка Марфа. Она всем в деревне про тебя рассказала. Как ты ночью к ней стучал. А твой парашют из лесу принесли! Ты сбежал от фашистов, да?

- Я от них не убегал. Они сами прислали меня сюда… Девочка с испугом смотрит на меня и пятится к двери.