Но всё же усиленная ревностью зависть, пожиравшая сердце царя, не утолилась.

Тогда он задумал завлечь Оннеса в свои сети иначе: снова предложил уступить ему Ану-син, но в этот раз обещал за услугу отдать туртану в жёны свою дочку Сосану — глупенькую красивую девочку. Однако Оннес, в которого поддержка солдат влила новые силы и укрепила его стойкость, не принял предложение царя. Нин, взбешённый дерзким отказом подданного, пригрозил туртану, что выколет ему глаза, раз он остаётся слеп к приказам своего повелителя.

Угроза царя повергла доблестного Оннеса в большое уныние. Он знал, что в Ниневии сила не на его стороне: во-первых, войско, вернувшееся из похода, распустят, и он лишится поддержки боевых товарищей; во-вторых, полками, сосредоточенными в столице, командовал Шамашхасир, который затаил обиду на того, кто вместо него заполучил место Эришума. Была и третья, главная, причина беспокойства и тяжёлой сердечной грусти Оннеса: едва войско подошло к стенам Ниневии, Ану-син тайно выкрали из обоза по приказу царя.

Стараясь развеять тревогу, которая возросла после того, как царь со своими гвардейцами скрылся за стенами города, Оннес окунулся в дела. Устроил последний смотр солдатам перед тем, как отпустить их по домам; ел и пил с военачальниками, вспоминая недавний поход.

Наступил вечерь, а затем и ночь. Томясь и терзаясь, он провёл её без сна. Он тосковал по Ану-син. По её объятиям, по её лицу, её голосу.

Так прошёл и следующий день. Но когда наступила вторая ночь, Оннес взял меч, вонзил его себе в живот и со стоном, в котором прозвучал зов к Ану-син, повалился на землю.

Его нашёл Алпурру. Старый вояка осторожно извлёк из туртана меч, ладонью зажал смертельную рану и, призвав своих солдат, велел одному из них бежать в дом Оннеса, другому — к его родственникам, третьему — во дворец, к царю.

Оннес был ещё жив, когда к городским воротам прибежала Ану-син, которую царь милостиво отпустил из дворца попрощаться с мужем. На мгновение силы вернулись к туртану — так страстно он хотел ещё раз увидеть свою любимую Ану-син, услышать её голос.

Вся в слезах, с разметавшимися волосами и сорванным с головы покрывалом, Ану-син стояла возле Оннеса на коленях и целовала его лицо, его глаза, его холодеющие губы и завитки усов над ними.

— О возлюбленный муж мой! Мой верный, мой единственный, моя судьба! — задыхаясь от рыданий, шептала она. — Зачем ты решил умереть, оставить меня одну — без твоей любви?! Разве не суждено нам было вместе пойти по жизни — рука об руку — до того последнего дня, когда перед нами обоими распахнулись бы ворота Иркалла? Разве не ты должен был в первый раз посадить наших сыновей в седло, вложить в их руки мечи — вырастить и воспитать их как настоящих воинов и доблестных мужей?

Оннес не мог говорить, и только слёзы, которые блестели в его глазах, выдавали его чувства; в них — этих скупых мужских слезах — был ответ на слова Ану-син.

— Мой досточтимый Оннес, — продолжала она, обнимая его и заботливо вытирая текущую из раны кровь, — ты помнишь, как просил, чтобы я звала тебя только так, оставаясь с тобой наедине? Не бэлом, господином, а именно так: досточтимым Оннесом — как в тот день, когда ты впервые появился в храме Иштар, Дарующей воду… Но мне понравилось называть тебя своим возлюбленным мужем… Помнишь, каким смущённым и неуверенным ты был, когда приехал звать меня замуж? Как под внешней суровостью и предостережением лишить меня своего покровительства, если я откажу тебе, скрывал страх потерять меня?.. Ты помнишь нашу брачную ночь, когда ты впервые поцеловал меня, а я вдруг поняла, что тоже полюбила тебя? Ты был так чуток, так нежен и так страстен, мой муж, ты открыл передо мной новый мир — мир, в котором мужчина и женщина могут искренне, горячо и верно любить друг друга!..

Ану-син до самого последнего мгновения то целовала Оннеса, то ласкала его лицо, то лепетала ему на ухо слова любви, точно они были юными влюблёнными новобрачными. Только сейчас её муж лежал не на свадебном ложе рядом с ней — он покоился на смертном одре, над которым витал незримый Намтар, посланник из подземного царства Эрешкигаль. И когда она поняла, что он уже не дышит, безумным взглядом впилась в его серое, как пепел, лицо, коротко вскрикнула и без чувств упала на его грудь…

— …Твоя потеря велика и скорбь по любимому мужу вполне объяснима. Но, сестра моя, в этом, бренном, мире всё преходяще, всё тлен: чувства, отношения между людьми, их слова, их клятвы — всё это изначально предопределено забвению. Единственная ценность, дарованная богами нам, смертным, это слава о наших земных деяниях, которая остаётся в памяти последующих поколений. Помнишь, что говорится о смысле человеческой жизни в «Эпосе о Гильгамеше»? Вместо тщетного поиска благословенной вечной жизни нужно наилучшим образом прожить свою; в мире, где все смертны и ничто не вечно, лучше посвятить свою жизнь какому-либо созидательному действию, которое может послужить для блага других. Тебе, Ану-син, выпал именно такой — созидательный — жребий, и твоя борьба не закончится, пока ты не достигнешь цели, для которой рождена…

Сидури смотрела на Ану-син, оцепенело сидевшую в кресле и державшую на коленях своё покрывало, которым она вытирала кровь Оннеса. Сидури не была уверена, что она слышит её: казалось, всё внимание Ану-син было сейчас сосредоточено на этих зловещих бурых разводах.

Жрица древней Ишхары тотчас откликнулась на зов Ану-син и, осознав важность её приглашения, которое передал Кумарби, немедленно отправилась в Ниневию. К тому времени Ану-син уже проделала половину своего пути, выехав на встречу с мужем. Послание, которое она оставила на табличке, спрятанной в лари под одеждой Кумарби, открыло Сидури план Ану-син и объяснило причину её внезапного исчезновения. Справедливо рассудив, что Аратте, на которую была возложена забота о близнецах, будет спокойнее в её присутствии, Сидури решила дожидаться возвращения Ану-син в доме Оннеса. И когда в доме появился солдат с вестью о случившейся с туртаном беде, Сидури тут же побежала к городским воротам. Как она и предполагала, Ану-син уже была там…

— Вспомни о своём высшем предназначении, Ану-син, — продолжала Сидури, возвысив голос, чтобы привлечь внимание хозяйки дома, — вспомни о том, по какому пути ведут тебя боги со дня твоего рождения! Любовь к благородному мужчине, каким был твой Оннес, — это прекрасно! Но, полюбив его всем сердцем, ты сбилась с пути, предначертанного тебе свыше. Как и я, ты знаешь, что должна следовать своей судьбе. Будущее родины, аккадского народа, который стонет под ассирийским игом, в твоих руках, Ану-син! Ты одна способна осчастливить многие тысячи людей, и теперь боги дали тебе знак вернуться к своему предназначению, пожертвовав своей единственной любовью…

Последние слова жрицы Ишхары заставили Ану-син отвлечься от её горьких дум; она подняла глаза и внимательно, точно едва узнавая, вгляделась в свою наставницу.

— А тебе-то откуда ведомо, что моя судьба проходит через столь жестокие испытания? Отчего вы оба, ты и жрец Илшу, верите, будто мне под силу вынести тяжесть невосполнимых потерь?

— Мы всегда знали это, — спокойным тоном ответила Сидури. — Правда, последние события в твоей жизни немного встревожили нас, вызвав кое-какие сомнения. Когда ты стала женой Оннеса и сумела приблизиться к царю, я сказала Илшу: «Как ты думаешь, когда она достигнет цели? Потому что мне кажется, что мы скоро получим известие о том, что Ану-син стала одной из самых прославленных красавиц ниневийского двора». Старый жрец тяжело вздохнул и ответил: «Мне было бы очень жаль, если бы она на этом и успокоилась. Я, впрочем, сделал всё, что мог: ей теперь придётся полагаться лишь на себя». Сестра моя, я как и прежде верю, что ты сильна духом и что сумеешь достигнуть цели: эту уверенность укрепляет во мне богиня Иштар, которая сделала тебя своей избранницей. Ты по-прежнему её любимая жрица, не забыла? Это богиня даровала тебе победу, когда вела тебя в бой против бактрийцев; богиня не позволила вражеской стреле пронзить твоё сердце; богиня сделала так, чтобы ты стала первой ассирийской воительницей, подвиг которой признали и которым восхитились мужчины…