— Ты не боишься, что Нитени накажет тебя, когда узнает, кто помог нам бежать? — первой нарушила молчание Ану-син.

— Я ненавижу его, — тонкое лицо египтянки исказилось от злобы. — Всему когда-нибудь приходит конец — на этот раз и моё терпение лопнуло. Я и так слишком долго ждала… Ваше бегство — моя лучшая месть Нитени. Впервые ему попался такой крупный улов — красивые и здоровые юноша и девушка — и впервые он ничего за это не получит. А ведь он оценил вас сразу, как только вы появились у порога его дома, — это у него уже давно вошло в привычку.

Рабыня Истерим умолкла и настороженно прислушалась.

— Разбуди своего брата, быстрее! — встревоженно сказала она Ану-син. — Мне кажется, они уже идут… Да, да, я слышу голоса!

Ану-син бросилась к крепко спавшему Бализану, который улыбался чему-то, как пребывающий в блаженном неведении младенец. Его нелегко было разбудить, и девушка в отчаянии схватила миску с холодным молоком и выплеснула его юноше в лицо.

— Бежим! Скорее! — крикнула Ану-син, хватая Бализану за руки. — Потом я тебе обо всём расскажу! Потом — когда спасёмся!..

Редум — род воина.

…Бализану с трудом поднял веки: над ним проплывали пушистые молочно-белые облака. Он чувствовал себя усталым, разбитым. Мучительно болела голова, но более страшную боль причиняла всему телу рана в боку. Его одежда была обильно пропитана кровью.

Всё, что с ним случилось после того, как он бежал из родительского дома, казалось ему удивительным сном. Сначала были счастливые мгновения: блестели глаза любимой девушки, звучала неземная музыка её голоса, в воздухе витал сладкий аромат её волос. Они были вдвоём, и Бализану мечтал о том, что отныне их никто и ничто не разлучит. Впереди их ждали увлекательные приключения, невиданные города — бескрайние дали манили их, сулили новые захватывающие открытия…

Потом… потом вдруг всё переменилось в мгновение ока. Крестьянин, которому он был готов целовать руки за место под крышей, предал их. Они с Ану-син успели бежать из дома, ставшего для них ловушкой, но, едва Бализану отплыл от берега, как его постигло несчастье: в бок ему вонзился брошенный одним из преследователей дротик. Юноша упал на дно челнока…

Бализану пошевелился и глухо застонал от боли. На его стон тут же откликнулся радостный вскрик:

— Хвала Энлилю, ты жив! А я боялась…

— Ты здесь, Ану-син? — оживился Бализану, и его бескровные губы растянулись в счастливой улыбке.

— Конечно, друг мой, я здесь, с тобой, — Ану-син склонилась над ним: её лицо, которому, по мнению влюблённого юноши, не было равных по красоте ни на земле, ни на небе, закрыло облака.

Бализану был безмерно, несказанно счастлив: она с ним, она не ушла, не бросила его умирать. Ему хотелось, чтобы она положила руку на его лоб, тихонько спела бы свою загадочную песенку на незнакомом языке, хотелось, чтобы она смочила водой его губы, а лучше — напоила бы его своим поцелуем…

— Где мы? — слабым голосом спросил Бализану и попытался подняться, но тело, обессиленное от потери крови не слушалось его.

— Мы в нашем челноке, — ответила Ану-син и, погладив его по щеке, прибавила: — Не бойся, опасность миновала. Одно весло, когда ты, падая, выпустил его из рук, утонуло, но я неплохо управляю челноком и тем, что у нас осталось.

— Бедная моя, как тебе, должно быть, тяжело, — ласково проговорил раненый, с любовью глядя на девушку. — Ты сотрёшь в кровь свои нежные ладони, ты выбьешься из сил, а я, увы, ничем не смогу помочь тебе…

— Не думай об этом. Тебе надо подкрепиться. У меня есть немного хлеба и сыра — рабыня Истерим успела сунуть мне за пазуху перед тем, как мы бежали…

— Я не хочу есть, — отозвался Бализану и снова закрыл глаза.

Мгновение спустя, облизнув кончиком языка сухие потрескавшиеся губы, он прибавил:

— Это тебе нужны силы… Ты должна поесть…

Ану-син откусила маленький кусочек сыра и с трудом проглотила его. Затем, бросив на Бализану быстрый взгляд, пересела поближе к носу челнока и взяла в руки весло.

Челнок тронулся, потом пошёл, всё ускоряя и ускоряя ход. Близился вечер; речной воздух становился сырым. Мимо проплывали безлюдные пустынные берега: то каменистые, безжизненные, голые, то глинистые, с островками шелестящего тростника; пологие, обрывистые, снова пологие, снова обрывистые…

Ану-син гребла, не останавливаясь, хотя из-за усталости и кровавых мозолей на ладонях делать это становилось всё труднее. Она зорко всматривалась в даль в надежде увидеть либо встречную лодку, либо какое-нибудь поселение. Люди помогли бы ей перенести Бализану на берег, показали бы, как нужно лечить его рану… Девушка перевела взгляд на притихшего юношу. Он снова впал в забытьё.

Ану-син положила весло и, поднеся руку ко лбу, вытерла выступившие на нём капельки пота. Глубокий, полный горечи вздох вырвался из её груди. О как же она ещё слаба, неопытна, беспомощна! Одна — и некому ей помочь…

Отдохнув немного, девушка снова взялась за весло.

Бализану слабо и протяжно застонал, потом жалобным голосом произнёс её имя.

Дрожь пробежала по всему телу Ану-син от звука его голоса; она поднялась и приблизилась к юноше. Наклонившись над ним, девушка замерла неподвижно, точно вдруг окаменела: Бализану, казалось, утопал в собственной крови.

— Ану-син! Любимая моя!.. — отчётливо произнёс на этот раз юноша и медленно поднял веки. В его взоре, устремлённом на девушку, вспыхнул свет, который, впрочем, тут же погас.

Ану-син приблизила к нему своё лицо и дрогнувшими губами коснулась его лба. Он был холодным. Её сердце сжалось от внезапной боли и тоски: неужели она потеряет его, своего доброго преданного друга?

— Отчего мне так холодно? Ану-син!.. Я… умираю? — Голос Бализану был так слаб, что Ану-син едва слышала его.

— Я хочу, чтобы ты жил! — воскликнула девушка. В порыве горячей признательности за всё, что он сделал для неё, она обняла юношу за шею и щекой прижалась к его мертвенно-бледной холодной щеке.

Бализану закрыл глаза, как бы желая продлить это чудесное мгновение, насладиться им хотя бы напоследок. Её дыхание согревало его.

— Быть может, нам повезёт, быть может, я сумею сама спасти тебя, — горячо шептала Ану-син, крепче прижимая к себе умирающего Бализану.

— Единственное, что ты можешь сделать для меня, — голос юноши становился всё глуше и слабее, — отправить меня в жилище Иркалла счастливым… Мне так была нужна твоя любовь! Но ты… ты никогда не говорила, любим ли я…

Вместо ответа, который мог бы напоследок утешить умирающего, Ану-син стала шёпотом призывать свою покровительницу — владычицу Иштар:

— Твоими глазами смотрят из глубин мироздания прошедшие века, так пусть же твой милостивый взгляд упадёт на меня, как взор вечности, услышавшей мою мольбу! Твоими устами шепчут сами небеса, так подай же мне знак, о чудо доброты, что ты снизошла к моим мольбам, чтобы одарить меня магией, сила которой вернёт мне моего друга Бализану!

Девушка сильно удивилась и даже немного испугалась, когда в ответ на свои мольбы услышала эхо небесного голоса:

— Нет такой силы и нет такой магии, которая сделала бы смертного бессмертным! Когда боги создали человека, они сделали смерть его уделом. Себе же они оставили вечную жизнь. Ты помнишь предание о том, как герой Гильгамеш, после того, как оплакал смерть своего единственного верного друга Энкиду, отправился на поиски бессмертия? Даже ему, своему любимцу, который был наполовину божеством, боги отказали в этом праве и отправили его в Страну без возврата. В мире, где все смертны и ничто не вечно, лучше посвятить свою жизнь чему-то, чем ничему, какому-либо созидательному действию, которое может послужить — хоть и путём, пока тебе неизвестным — для блага других. Жизнь ради блага других может принести тебе добрую славу, а слава сделает бессмертным твоё имя. И когда ты узнаешь, в чём твоё предназначение на этой земле, ты поймёшь и то, что смерть близких не только тяжёлое испытание. Это также жертва, которую принимают от тебя боги, чтобы взамен дать тебе возможность двигаться к цели всей твоей жизни, к твоей судьбе, к твоему предназначению…