— О нет, нет! — воскликнул Киссар, дико озираясь. — Не говори так, Ану-син! Не привлекай ко мне гнева великой Иштар! Я знаю, она всевластна, мстительна и жестока! И ты… ты такая же! О нет, не губи меня! Хотя… хотя я и так уже погиб от любви к тебе…

Он уронил голову и безвольно опустил руки.

Безмерная гордость обуяла Ану-син. Она почувствовала, что уже близко к завершению задуманное ею.

— О великая Иштар! — Девушка торжественно вскинула руки. — Ты меня любишь, я знаю! Ты вдохнула в меня жизнь, ты одарила меня красотой, ты жаждешь видеть меня в своей земной обители! И, о Иштар, клянусь твоими первыми лучами, что освятили моё рождение, не будет у тебя служительницы старательней и преданней Ану-син!

Шёпот девушки окутывал слух Киссара, точно ветерок, смешанный с тонким ароматом вина и сладким запахом благовоний. Хмель уже выветрился из его головы, зато теперь он был подвластен иной, прежде неведомой ему силе. Ану-син, недавно казавшаяся ему сосудом, из которого можно пить наслаждения, теперь пугала его; недавно казавшаяся ему сладостней вина — ныне она была страшнее смерти. Её голос, её речи подавляли его волю. В какой-то миг он поверил в то, что Ану-син — тень самой Иштар, и он, закрыв руками голову, припал лицом к полу…

Когда Киссар очнулся и, поведя плечами, разогнал остатки наваждения, Ану-син в комнате не было. Он вскочил на ноги и громко окликнул её. Ответа не было. Точно вихрь закружился Киссар по дому, заглядывая в каждый угол и терзая расспросами пьяных гостей.

Ану-син исчезла.

Обезумев от бешенства, Киссар взвыл и, схватив свой кинжал, выбежал из дома. Меркара, сидевшая на своём месте у очага, посмотрела ему вслед усмешливым взглядом.

А Ану-син тем временем была уже далеко. Она бежала по полю, с наслаждением погружая в лежавшую на траве росу свои босые ноги. По одну сторону от неё свод тёмно-синего неба, где безраздельно властвовал Син, сливался на горизонте с пылью равнин, по другую — с туманом, который поднимался над сверкающими, как начищенное серебро, водами Великой реки; впереди чернела полоса угрюмого кедрового леса.

Ану-син замедлила шаг — тёмный лес пугал таинственными шорохами, затем, пересилив страх, всё же вошла под густой полог кедровника. Суровые колонны величественных деревьев обступили её, своды высоких крон закрыли небо. Здесь было темно и тихо, как в гробнице. Лишь ночная птица иногда вдруг нарушала безмолвие резким криком, принуждая Ану-син прислушиваться: не грозит ли тишина опасностью? Девушка остановилась, чтобы перевести дыхание, прижалась лбом к мшистому стволу кедра и задумалась.

Откуда принёс ветер семена этих могучих, невиданных в Аккаде деревьев? Какая земля питала корни их предков? Несколько семян заронил ветер-сеятель в тёплую аккадскую землю и взошли всходы. Маленький хвойный островок — кедровник. Ану-син вспомнила сказания о легендарном герое Гильгамеше, которые подобно песням передавалось из поколения в поколение. Вот в таком же кедровом лесу жил свирепый великан Хумбаба, чьё имя «опаляло страны». Бесстрашный Гильгамеш срубил кедр, в котором была сокрыта душа чудовищного Хумбабы, и таким образом сумел победить его. Однако, умертвив Хумбабу, герой потерял своего единственного верного друга Энкиду. Ану-син вспомнила слова Энкиду, который говорил, что беспокойная душа приносит миру горе и что лучше было ему остаться зверем и тесниться у водопоя или кедром и качаться от ветра, пока не сломит. На что Гильгамеш ответил: «Боги, создав человека, в сердце его вложили беспокойную душу. Он должен открыть все тайны и мир подчинить своей воле».

Ану-син почему-то подумала о том, что и её боги неспроста наделили редкой красотой и даром управлять не только животными, но и людьми, что и она когда-нибудь добьётся власти над теми, кто сейчас был могущественнее её. Она сравнила свою судьбу с судьбой славного героя. Пожертвовав другом, Гильгамеш обрёл вечность. А кого она принесёт в жертву, чтобы достичь своей цели?..

Неожиданно раздавшийся крик какого-то зверя заставил Ану-син двигаться дальше. Чем больше девушка углублялась в лес, тем гуще он становился. Мох, то тёмный и мягкий, как бархат, то седой и клочковатый, как борода хазанну Техиба, стлался ей под ноги.

Вскоре Ану-син попала в такую глушь, что ей даже стало страшно — как она отсюда выберется? Надо было где-то переночевать, а уже утром пересечь этот казавшийся бесконечным лес. Приметив не очень высокий молодой кедр, Ану-син ловко вскарабкалась по его стволу и устроилась, как птица в гнезде, на переплетении пушистых веток. Чем не ложе для сна? Глубоко вдыхая напоенный ароматом хвои воздух, девушка долго смотрела на далёкую, терявшуюся в ночных испарениях долину. Где-то там, за этой долиной, осталось погружённое во мрак алу и в отдалении — сиротливая хижина с обгорелым стволом тамариска посредине двора. Мысленный взгляд Ану-син устремился туда: к этой лачуге, где она родилась, где прошли её безрадостные детские годы, где осталась Баштум — единственный человек, которого она по-настоящему любила. Глаза на миг заволокло влажной пеленой; к сердцу подступил тугой комок; сердце защемило от боли.

Мысли Ану-син ураганом понеслись дальше. Воспоминание о Киссаре вызвало у неё негодование и новую волну ненависти и к нему самому, и к его отцу, и к Авасе, и ко всем, кто хотя бы раз обидел или унизил её. Теперь она могла утешиться: Залилум разорён, его дочь вряд ли когда-нибудь выйдет замуж, его сын, этот самодовольный глупец, остался без жены…

Ану-син запрокинула голову. Сквозь верхушки деревьев проглядывали звёзды, рассыпанные по небосклону, точно драгоценные камни на чудесной воздушной ткани. Ах, с каким наслаждением она облачилась бы в роскошные, расшитые золотыми нитями одежды, какой ослепительной была бы её красота в сиянии дорогих украшений!..

Это была последняя мысль Ану-син. Сонный лес что-то шептал ей; таинственная тёплая ночь накатывала на неё волны сладкого сна.

Когда Ану-син пробудилась, уже щебетали птицы, и солнечные лучи, пробиваясь сквозь ветви деревьев, скользили по её лицу. Девушка спустилась на землю и побрела, петляя между кедрами, в том направлении, которое, как она думала, приведёт её к большому городу — конечной цели её путешествия. Однако она даже не догадывалась, сколь долгим окажется это путешествие.

Ану-син не помнила, сколько времени прошло с тех пор, как она двинулась в путь. Ей казалось, что прошла целая вечность; а она всё шла и шла, думая о том, что кедровнику не будет ни конца ни края. Незнакомые глухие места навевали на неё грусть и отчаяние; от слабости (кедровые орешки едва утоляли голод, и страшно хотелось пить) и усталости она с трудом держалась на ногах. Окончательно выбившись из сил, Ану-син свалилась на землю и долго лежала на спине, раскинув руки.

А высоко над нею смеялось бескрайнее равнодушное ко всему небо. Но вдруг Ану-син увидела сквозь кроны деревьев кружившую над лесом стаю дроф и тотчас вскочила на ноги, вдохновлённая обнадёживающей мыслью: дрофа — птица степная, значит…

Ану-син вышла на опушку, когда огненно-рубиновая солнечная река затопила весь горизонт. Слева от неё синели холмы, справа — догорали подёрнутые лиловым туманом далёкие рощи. Ану-син, охваченная радостью, быстро пошла вперёд, потом побежала; дойдя до ближайшего холма, она взобралась на его вершину.

С холма открывался восхитительный вид — Ану-син долго стояла, не двигаясь, поражённая бескрайним простором степи. Ей хотелось петь и смеяться. Перед нею впервые открылась такая ширь. Свобода пьянила её. Огненная солнечная река затопила весь горизонт, смешала все оттенки. Солнце поднималось всё выше и выше, его лучи ударили Ану-син в глаза. Взмахнув руками, девушка побежала ему навстречу…

Жаркая степь — море высокой травы — осталась далеко позади, но путь Ану-син всё удлинялся. Она отдохнула под кустом тамариска, а потом, с радостью обнаружив плохую, но всё же протоптанную дорогу, зашагала по ней. Наконец ей стали попадаться не пересохшие пока ручьи чистой воды. Ану-син воспряла духом: теперь она уже не боялась заблудиться или не встретить людей.