— Когда мне сказали, что ты разродилась сразу двумя, я даже всплакнула от радости, — сказала Шамхат, подступая к колыбели, в которой посапывали пухленькие щекастые близнецы.

Ану-син, в тайной тревоге, помня о наставлении жрицы Ураша, следила за ней внимательным взглядом.

— Я родила нашему владыке шестерых — одного за другим, — продолжала Шамхат, вглядываясь в младенцев так пристально, точно, несмотря на беспричинность своих подозрений, пыталась разглядеть в их мордашках черты Нина. — Только четверо из них выжили, да и то — все девочки. Но владыка спокоен за будущее ассирийского трона: его наследник, первенец от главной жены, будет править царством после того, как Нин отправится к Иркаллу. Другие же её дети, не считая второго сына, умершего во младенчестве, тоже девочки, как и у меня. А тут, смотри-ка, сразу двое и оба — мальчики…

— Я благодарна тебе за то, что ты указала мне верный путь, — отозвалась Ану-син, чувствуя себя обязанной выразить Шамхат свою признательность. — Без твоего совета этого чуда могло бы не быть…

Она вдруг умолкла, изумившись тому, что гостья резко повернулась к ней лицом с выражением злорадного торжества, которое не мог скрыть даже толстый слой румян.

— И что же ты чувствуешь, зная, что с одним из сыновей тебе придётся расстаться? — прозвучал неожиданный вопрос.

Ану-син встала с кресла, в котором сидела, и быстро подошла к колыбели, чтобы встать между ней и Шамхат. Закрыв собой младенцев, она смотрела гостье прямо в глаза — и в её взгляде вместо недавней признательности читалась настороженность и даже враждебность.

— Ни за какие сокровища мира я никому не позволю отнять у меня моих сыновей! — возвысив голос, твёрдо сказала Ану-син.

— Как? — воскликнула Шамхат, не скрывая своего удивления. — Разве жрица Ураша не взяла с тебя клятвенный залог и не сказала, что за свои услуги она потребует то, что для тебя ценнее всего на свете? Она оставляет первенцев, но забирает детей от последующих родов; а тем женщинам, которые рожают близнецов или двойню, она велит одного из детей принести в жертву своему двуполому божеству.

Ану-син была поражена услышанным, с ужасом представив на миг, что ей пришлось бы отдать одного из своих мальчиков жрицам Ураша, и оттого она не сразу смогла ответить Шамхат.

— Служительница Ураша освободила меня от залога.

— Позволь узнать, по какой же причине? — Теперь удивление Шамхат усилилось подозрительностью. Её глаза, густо обведённые чёрным, впились в лицо Ану-син как два ядовитых змеиных жала.

— Она так сказала и всё, — ответила, как отрезала, Ану-син; сейчас ей больше всего хотелось покончить с этим разговором и поскорее избавиться от навязчивой гостьи, которая, по словам жрицы Ураша, могла навредить ей или её детям.

И тут захныкали младенцы: сначала расплакался старший, громко, требовательно, а за ним тоненьким жалобным голоском принялся всхлипывать младший.

— А теперь позволь мне покормить моих детей, — сказала Ану-син, обращаясь к Шамхат, в надежде, что та наконец покинет её покои.

Вопреки её ожиданиям, наложница Нина не сдвинулась с места.

Ану-син взяла из колыбели одного младенца и, положив его на согнутую руку, свободной рукой подхватила другого. Устроившись в кресле, она оголила груди и принялась кормить своих сыновей.

Взгляд Шамхат равнодушно скользнул по голой груди Ану-син и остановился на её плече. Её глаза вдруг округлились от изумления, и сама она выглядела ошеломлённой.

— Мне говорили, что ты из знатного аккадского рода, — какое-то время помолчав в раздумии, снова заговорила она, — что родилась и выросла в славном городе Уре. Но скажи, живы ли твои родители? Я бы хотела повидаться с твоей матерью — устрой мне эту встречу.

— Это невозможно, — тихим голосом ответила Ану-син. — Моей матери нет среди живых.

— Тогда кто же отправил тебя к жрицам Ишхары? Кто принял решение посвятить тебя в высший сан «избранной»? — Шамхат уже не просто спрашивала — она требовала ответа.

Ану-син и самой хотелось бы узнать, кем и когда Шамхат была посвящена в древний культ Ишхары, но тогда она предала бы жрицу Ураша, приоткрывшую ей тайну царской наложницы. Будет разумнее и полезнее сохранить эту тайну, пока однажды в правильном месте наступит нужный час, — про себя заключила Ану-син.

Она не успела ответить Шамхат: за дверью неожиданно раздался какой-то шум, а в следующее мгновение в покои ввалился человек в одежде чужеземного покроя и с большим заплечным мешком. Не глядя на женщин и бормоча что-то себе под нос на незнакомом языке, человек снял мешок, развязал его и принялся деловито выкладывать из него тюки тканей.

— Если тебе, почтеннейшая госпожа, ничего из этого товара не придётся по сердцу, я тотчас пошлю своего человека на карум. Там у меня есть своя лавка, и в ней изобилие разнообразных тканей — на любой, самый взыскательный вкус, — хвастал человек теперь уже по-аккадски, но с иноземным произношением.

Тамкар, — догадалась Ану-син, испуганная внезапным вторжением незнакомого мужчины.

Наконец, аккуратно разложив ткани на полу, купец, удовлетворённый своей работой, выпрямился. При виде двух женщин с открытыми лицами, которые не сводили с него изумлённых глаз, он в замешательстве замер, точно превратился в каменный столб. Прежде всего его поразило присутствие кормящей матери, которой оказалась хозяйка дома. Но особенно его потрясла — и это было ясно видно по выражению его лица — внешность другой женщины, гостьи. У Ану-син, наблюдавшей за чужеземцем, сложилось впечатление, что он уже имел случай встречаться с Шамхат и что он узнал её.

Но вот, придя в себя и осознав, в какое положение он попал, тамкар принялся объяснять причины своего появления в женской половине дома:

— Один мой покупатель уверил меня, будто здесь, в этом доме, давно ждут мои товары, и что, если я не явлюсь в назначенный час, то сорву крупную и очень выгодную сделку, — оправдывался он, и его быстрые, купеческие, глазки перебегали с одного женского лица на другое. — Умоляю, не велите меня казнить за то, что я, по глупому недомыслию, нарушил законы вашей страны! Заклинаю священными именами ваших богов помиловать меня, невежественного жителя Эгины! Ведь я был убеждён, что хозяйка дома готова ко встрече со мной, и совсем не ожидал увидеть её лицо без покрывала…

— Так что же ты сейчас не прячешь своего дерзкого взгляда?! — прервала чужеземца Ану-син. — Говоришь, что почитаешь ассирийские законы? Вот бы не поверила, судя по твоей манере обращаться к знатным замужним женщинам, на коих таким, как ты, надлежит не поднимать глаз, а не врываться к ним точно во вражескую крепость!

Испуг, охвативший её в первую минуту, прошёл, и гнев окрасил её щёки; хотя Ану-син в душе так и не приняла ассирийский обычай, заставлявший женщин закрывать лицо, её нынешнее положение, да ещё в присутствии царской наложницы, вынуждало её пристыдить мужчину.

Ану-син была так прекрасна и так величественна в гневе, что невольно внушила чужеземцу и уважение и страх. После её слов он повалился на колени и, торопясь как можно ниже склонить голову перед госпожой, с размаху со стуком ударился лбом о пол. Очевидно, удар оказался слишком сильным: тамкар из далёкой Эгины от такого потрясения лишился чувств.

В эту минуту в покоях появился встревоженный Кумарби.

— Прости меня, госпожа моя Ану-син! — молодой евнух кинулся к своей хозяйке и упал на пол, прижавшись губами к подолу её платья. — Всего на мгновение я отошёл от двери, чтобы справить нужду, — и только по этой причине незнакомый мужчина сумел проникнуть в твои покои!

— Твоей вины в том нет, — вполголоса произнесла Ану-син. — Наверное, я должна была прислушаться к словам моего мужа и выставить у своих покоев стражу из его людей. Но ты же знаешь, мой друг, что я привыкла доверять только тебе одному.

Шамхат, стоя во весь рост, скрестив на груди руки, казалось, с презрением наблюдала за этим объяснением между госпожой и слугой. Очевидно, ей претили такие отношения, когда женщина знатного происхождения, да ещё жена царедворца, называла своего слугу другом.