Баштум прервала свои мольбы и прислушалась: кто-то подходил к хижине, но это была не Ану-син — шаги тяжёлые, поступь твёрдая, мужская. Сердито зашипела кошка, сидевшая у порога, а в следующее мгновение в хижину вошёл незнакомый человек в богато расшитой узорами длинной канди.

— Ты вдова пастуха Сима? — спросил он, вытирая потный лоб и брезливо оглядывая нищее убранство лачуги.

На какой-то миг его взгляд задержался на наряде невесты, разложенном на циновке, после чего человек хмыкнул и впился в лицо хозяйки дома пристальным взглядом.

— Это я, господин, — пробормотала женщина торопливо, боясь промешкать с ответом: кто знает, какого чина и положения этот важный с виду человек.

— Я не стану ходить вокруг да около и тебе не советую, — продолжил тот, надменно вскинув голову, повязанную высоким тюрбаном. — Во-первых, у меня мало времени; во-вторых, я привык улаживать свои дела быстро и с пользой для себя. Так вот, я спрошу тебя прямо, а ты ответишь мне без утайки. Тринадцать лет назад тамкары привезли в твой дом молодую женщину в тягости, и ты помогла ей родить. Родилась девочка, и ты её удочерила, так?

Неожиданный напор странного гостя привёл Баштум в замешательство, и она растерянно уставилась на него.

Собравшись с мыслями, она уже готова была сказать, что не ведёт откровенных разговоров с незнакомцами, но её опередил новый резкий вопрос гостя:

— Ныне она отрабатывает твои долги в кабале у почтенного Залилума, так?

— Ты подобен урагану, господин, — Баштум наконец обрела дар речи, — ты пытаешься вырвать из меня слова вместе с языком…

— Можешь называть меня почтенным Табией, — нетерпеливо прервал её человек в тюрбане. И снова задал вопрос, на этот раз повергший Баштум в ещё большее смятение: — Ты узнала, кем была та женщина и от кого она зачала ребёнка?

— Заклинаю тебя семью демонами, господин, — вскипела маленькая женщина, — для чего ты расспрашиваешь меня об этом? Кто ты такой?

Но Табия пропустил её возмущённый возглас мимо ушей:

— Ты же видела, — наседал он на Баштум, — ты не могла не видеть то клеймо у неё на предплечье? Разве тебе не хотелось узнать, кто отмечен таким клеймом? И разве она перед тем, как отправиться в Страну без возврата, не открыла тебе свою тайну?

Баштум задрожала. От этого человека исходила необъяснимая, но явная угроза; ему было известно то, о чём поклялись никогда не вспоминать Сим, Техиб и она, Баштум.

Маленькая женщина припала к стопам Табии:

— Сжалься, добрый человек! Сохрани это в тайне и больше не требуй от меня признаний! Это убьёт моё старое сердце…

Баштум была не в силах продолжать; у неё перехватило горло и губы шевелились беззвучно.

В ответ на её слова Табия удовлетворённо усмехнулся: он получил подтверждение своим догадкам и теперь точно знал, что ему нужно сделать.

Уходя, он насмешливо бросил Баштум:

— Знай ты о моих намерениях, вряд ли назвала бы меня добрым человеком!..

А толпа у «димту» всё возрастала. Люди беспрерывными потоками стекались к Большому дому по всем дорожкам, точно ручейки, устремлявшиеся в Великую реку. Громоздившееся вдали от нищих лачуг строение, которое опиралось на широкий фундамент и состояло из двух выступавших один над другим этажей, в представлении жителей алу полностью соответствовало своему названию. Наверх вела лестница из тамариска, внутрь дома спускались по ступеням из плитняка. При входе сразу попадали в большой открытый двор, где находилась купольная печь с дымоходом. Огонь в печи поддерживал жрец культа домашних богов, которым являлся глава общины — хазанну.

Скоро во внутреннем дворе собралось столько народа, что негде было яблоку упасть. Между деревянными колоннами, подпиравшими балку верхнего этажа дома, стояли родственники невест, а сами невесты толпились у очага общины в ожидании глашатая.

Здесь были люди разного имущественного положения. Женщины поверх просторных рубашек — балахонов носили длинные накидки, те же, что победнее, надевали их просто на голое тело и затягивали поясом. Уложенные в причёски волосы собирали под широкими головными повязками, маленькими шапочками или обручами с прикреплёнными к ним вуалями; сверху прикалывали гребни, цветы, перья. Обладательницы богатого приданого могли похвастаться позвякивающими в ушах, на руках и ногах украшениями.

Мужчины — и особенно женихи — были одеты более пышно. Одни из них облачились в короткие цветные юбочки с кистями либо с гладким краем, которые надевались поверх лёгкой рубашки с короткими рукавами; одеяние других дополняли плащи, драпированные на груди и обшитые бахромой. Разноцветные тюрбаны, из-под которых на плечи ниспадали длинные пряди, или высокие колпаки венчали головы одних мужчин; у других же волосы были уложены в сетку, связаны цветными лентами или сколоты на затылке заколкой; у одних бороды были завиты в тугие трубчатые локоны, у других — заплетены в косички, украшенные пёстрыми шнурами или нитями. Одни были обуты в сапожки с тупыми носками, другие — в сандалии, те, что победнее, и вовсе ходили босиком.

Юноши и холостые мужчины, большей частью вдовцы, поглядывали на девушек, тем самым приводя наиболее застенчивых из них в крайнее смущение. Женихи, особенно те, что были из простонародья, присматривали для себя не красавиц — а девиц, за которых давали деньги. Деньги же выручались от продажи красивых девушек, и таким образом красавицы выдавали замуж дурнушек и калек.

Ану-син впервые увидела такое большое, шумное, пёстрое до ряби в глазах скопление народа и на миг оробела. Приподняв своё покрывало до уровня глаз, она кончиками пальцев прижала его край к пылающей от смущения щеке. Баштум мягко подтолкнула девушку в спину и шёпотом подбодрила её: «Смелее, Ану-син, дитя моего сердца! Ужель ты не видишь, что нет здесь равных тебе?» И хотя Ану-син знала об этом и без напоминания матери, она всё же неохотно подчинилась ей. Что-то сковало её ноги, походка вдруг стала неуверенной, лишённой грациозности.

О, видят боги, как она не хотела быть сейчас в этом доме, среди этих чужих для неё людей! Но разве могла она бежать из алу, не попрощавшись с матерью, не запечатлев на её челе поцелуй, который, возможно, стал бы последним? Ведь она уже твёрдо решила для себя, что никогда не вернётся сюда… И вот она оказалась здесь, повинуясь слёзным уговорам Баштум. Но только ли по этой причине?..

Облачённый в яркие пышные одежды Залилум первым заметил вышедшую в полосу солнечного света, что надвое делила пространство двора, девушку. Она медленно ступала по усыпанному песком и толчёной керамикой полу и стыдливо скрывала тканью лицо, равного которому было не найти во всей общине. Прервав разговор со своими домочадцами и соседями, которые окружали его плотным кольцом, Залилум уставился на девушку так, словно видел её впервые. Его маленький круглый рот, который так и не успел донести до слушателей обрывок какой-то фразы, остался открытым. Окружавшие его люди, а вслед за ними и все остальные, проследив за взглядом почтенного Залилума, также прервали свои разговоры.

Только ощутив на себе столько жадных горящих любопытством взоров, Ану-син почувствовала себя уверенней и медленным, изящным жестом, достойным придворной дамы, опустила покрывало. Гордая своей красотой, она выставляла её напоказ.

— Вот так невеста! — пронёсся над головами собравшихся в «димту» восторженный возглас кого-то из неместных мужчин.

И тут, словно прорвавший дамбу могучий речной поток, зашумела, заволновалась толпа. Перекрывая гудение голосов, до слуха Ану-син доносились громкие слова:

— У неё походка, как у газели!

— А глаза, как миндаль!

— Щёки — что гранатовые зёрна!

— Кожа — словно розовый лепесток!

— Груди, видно, упруги, будто лимоны!

Ану-син остановилась у большой печи, чуть поодаль от остальных невест, прожигавших её взглядами, в которых читались нескрываемые зависть и злоба. Эти взгляды, которые могли смутить любую женщину и заставить её низко опустить голову, Ану-син словно и не замечала. Как не замечала она и похотливых, раздевающих её взглядов мужчин.