Де Триен с невольным восхищением покачал головой. Как ловко, непринуждённо она перевернула по-своему всё, что он пытался внушить. И почему её слова звучат так убедительно, правильно? Так, что никаких сил больше не остаётся стоять на своём…

Едва осознавая, что делает, он протянул руку, невесомо коснулся её щеки. Гвен не шелохнулась, только глаза вспыхнули неприкрытой радостью и теплом.

— Как же ты не понимаешь… — бессильно выдохнул он. — Милая, дорогая моя малютка!..

Это было признанием. И капитуляцией. И Гвен сразу всё поняла. Она счастливо засмеялась, запрокинув к нему голову, заманчиво подставляя губы.

— Рудольф…

Он больше не смог с собой бороться.

Никогда ещё он не был так счастлив и так несчастен, как в эту ночь. Всё, что раньше казалось важным, как-то отступило, потускнело, словно случайное воспоминание. А единственным, что имело настоящую ценность, оказалась хрупкая девушка в его объятиях.

Он никак не мог её отпустить; даже в полудрёме, когда оба уже выбились из сил, продолжал прижимать её к себе, гладил узкие белые плечи, тонкую спину. Гвен отзывалась на каждое движение, чертила на его коже одной ей известные незримые узоры.

Они шептали друг другу что-то бессвязное, почти не понимая собственных слов. Те сразу же таяли, растворялись в предрассветном полумраке, оставляя лишь щемяще-тягучее ощущение нежности — пронзительное, почти болезненное, как бывает только перед расставанием.

В голове теснились обрывки мыслей. Прошлое и будущее смешивалось, путалось; откуда-то в голове всплывали яркие, невероятно реалистичные картинки их с Гвен жизни, и казалось, всё это было и будет всегда, но стоило стряхнуть накатывающее сонное оцепенение, и приходило понимание, что это только фантазия, скорее всего, несбыточная.

Он точно знал теперь, что никого дороже этой храброй, решительной, и в то же время такой нежной и доверчивой юной женщины в его жизни никогда никого не было и уже не будет. Но только что им с этим делать?

Даже если он женится на ней — чему это поможет? Как сказала сама Гвен во время своей отчаянной нервной вспышки, ей только придётся временами пропадать на вечер из дому — и всё. А если он попробует заступиться, оградить её от чужих посягательств, то лишь потеряет всё.

Вся предыдущая жизнь, все его стремления и достижения пойдут прахом. Его, несомненно, не оставят на должности советника и не позволят занять другое сколько-нибудь значимое место. И ладно ещё, если преемник продолжит его начинания, но ведь неизвестно, кто именно приблизится к власти, человек с какими взглядами и целями.

А де Лаконте с его реформаторскими идеями! Найдёт ли ректор другого влиятельного сторонника при дворе или его старания тоже закончатся ничем? Столько лет упорной работы, такие важные для империи перемены…

И всё равно, в эти минуты он всем готов был пожертвовать. Знать бы только, что не сделает этим хуже. Ведь должность должностью, но что помешает императору избавиться от него более решительным способом? Например, обвинив в государственной измене?

Конечно, правитель чаще всего предпочитает избегать ненужного риска, шумихи и массовых недовольств, а несправедливый суд над одним из высокопоставленных государственных деятелей, несомненно, многих не оставил бы равнодушными, но всё же… Всё же де Триен лично знал нескольких людей, которые неоднократно вызывали недовольство императора и в конце концов поплатились именно таким образом.

Призрачные планы, один безумней другого, рождались в заблудившемся между сном и явью сознании. Один раз ему пригрезилось, будто они с Гвен сбежали неизвестно куда, и он теперь отчего-то занимается приручением диких животных, а Гвен в какой-то тёмной, крошечной избушке исцеляет больных крестьян. Он слышал её тихий смех и голос, напевающий смутно знакомую песенку. И когда он в очередной раз вырвался из сонного морока и понял, что всё это не было правдой, то в первый миг испытал лишь сожаление.

Де Триену казалось, что он в эту ночь так и не заснул по-настоящему, всё время реял на грани реальности, едва ли не ежеминутно отмечая, как меняется освещение за окном, как выцветают звёзды и розовеет горизонт. Однако когда он в очередной раз открыл глаза — резко, словно от внезапного толчка — на кровать уже падали солнечные лучи, проникая через неплотно занавешенные шторы. Гвен рядом не было.

Гвен совсем не спала в эту ночь. Не хотела упустить ни одного мгновения счастья, которое совсем скоро должно было превратиться лишь в воспоминание.

Она старалась не думать об этом, хоть немного пожить только текущим мгновением, ничем его не омрачая. Но мысли, не спрашивая разрешения, кружились в голове бесконечным хороводом.

Гвен вдруг поняла, что всё делала неправильно. Нет, она нисколько не жалела о сделанном, и даже воспоминания о собственной настойчивости не вызывали смущения или раскаяния.

Но вот порыв, заставивший её схватиться за свод законов, был совершенно бессмысленным. Понятно ведь, что с помощью законов можно противостоять равным, но уж никак не тем, кто эти самые законы принимает. Если она хочет добиться своего, сохранить свободу, нужно совсем другое. Следует предложить сделку, выгодную для каждой стороны. Гвен ещё не знала, в её ли это возможностях, и теперь досадовала, что потратила минувший вечер на изучение вовсе не тех вопросов.

Она встала на рассвете. Стараясь двигаться бесшумно, быстро оделась и выскользнула за дверь. Она не хотела прощаться. Не хотела ни рассуждать о дальнейшем, ни слушать обещания или утешения, ни самой что-нибудь произносить.

Гвен опасалась, что в такой ранний час не найдёт в доме ни души, но в кухне и во внутреннем дворе уже кипела жизнь. Слуги сновали туда-сюда с вёдрами воды и охапками дров; дети, которые не были приставлены к какой-нибудь работе, бесцельно болтались тут же, ещё слишком сонные для игр.

— Послушай-ка, — Гвен остановила мальчишку лет десяти. — Мне нужен экипаж с кучером, прямо сейчас. Не знаешь, к кому мне обратиться?

Тот взглянул изумлённо распахнутыми глазами, немного подумав, отвесил поклон.

— Конечно, госпожа! Я сейчас передам, вам придётся совсем немного подождать!

Ещё раз поклонившись и не дожидаясь ответа, он убежал.

Гвеннет усмехнулась без всякой радости. Подумать только, как странно перекрутилась её жизнь. Для слуг она, графская подопечная, уже — госпожа. Для представителей знати — выскочка. Для равных… А с кем она теперь на равных? Не леди, но госпожа — забавное положение.

Ждать действительно пришлось недолго. И, похоже, никому даже в голову не пришло усомниться в её праве раздавать распоряжения и доложить об этом своеволии хозяину. Без всяких помех покинув особняк опекуна, Гвен попросила отвезти её к Академии.

До начала занятий оставалось ещё несколько часов, и Гвен рассчитывала, что это время проведёт с пользой. Однако, несмотря на раннее время, её прибытие не осталось незамеченным.

Неподалёку от ещё запертых ворот, миновать которые сейчас можно было только пешком, пройдя через узкую калитку, которую не закрывали даже на ночь, стоял крытый экипаж с уже знакомым Гвен вензелем на дверцах.

— А ты, оказывается, ранняя пташка, — донёсся оттуда голос леди Кьерсен, едва Гвен ступила на мостовую. — Признаться, не ожидала. Особенно сегодня.

Протянув из окна обтянутую тонкой чёрной перчаткой руку, леди приглашающе ей махнула.

— Поговорим?

Гвен вздрогнула от неожиданности. Кого-кого, а маркизу она сейчас точно не ожидала увидеть!

Гвеннет с деланым хладнокровием пожала плечами. Она вспомнила, сколько откровений выдала вчера той под влиянием растерянности и потрясения, и теперь остро жалела об этом. Однако толку от запоздалого раскаяния не было.

— Я бы не сказала, что сейчас подходящее время для разговоров, — вслух произнесла она. — Но раз уж вы здесь…

Маркиза победно улыбнулась, нисколько не обманутая её независимым тоном.