Профессор повернулась к замершей неподалёку Гвен.

— Ну, что застыла? Смотри, что тебе нужно?

Когда через четверть часа они вышли из библиотеки, Гвен держала в руках увесистую стопку книг.

Профессор Марконти вдруг довольно рассмеялась.

— Вот так с ними и надо! А будешь милой — ноги вытрут и как звали, не вспомнят. Поняла?

Гвен кивнула, несмело улыбнувшись в ответ.

— Спасибо вам. Вы так добры, я бы очень хотела сделать что-нибудь взамен, но…

Профессор тяжело вздохнула, заставив её осечься, не договорив.

— Ничего ты не поняла.

Она снова вздохнула, задумчиво взглянула на Гвен, потом покачала головой, словно мысленно спорила сама с собой.

— Ну, хорошо… — начала она и сразу же замолчала, сомневаясь. Потом резко тряхнула головой. — Хорошо. После занятий приходи ко мне. В лабораторию, где была в первый день. Поняла?

Гвен хотела ответить, но профессор уже не слушала. Резко развернувшись, будто внезапно вспомнила о важном деле, она направилась в сторону лестницы, вполголоса бормоча что-то себе под нос. Гвеннет показалось, она различила парочку нелицеприятных выражений, но кому они были адресованы, понять не удалось.

Сегодня в лаборатории не было никого, кроме профессора Марконти. При виде Гвен она тут же отодвинула лежащие перед ней чертежи и графики.

— Заходи, заходи. Располагайся где-нибудь… А, пожалуй, садись за чайный столик, вон там, у окна. Обедать так и не ходила?

— Нет. Я собираюсь на ужин, когда освобожусь…

— У меня припрятан мясной пирог, — словно не слыша её, продолжила профессор. — Люблю прерваться на чаепитие, когда задерживаюсь допоздна. Будешь ромашковый чай?

Гвен неуверенно кивнула. Доброта профессора Марконти была необъяснима, незаслуженна, и у неё уже не в первый раз за день на глаза навернулись слёзы — теперь уже от признательности.

— Спасибо. Но, госпожа профессор…

— Хорошо, — по обыкновению резко оборвала Марконти.

Пусть Гвен знала её не так долго, но она уже поняла, что в устах профессора это было чем-то вроде поговорки или междометия, но точно не выражением одобрения.

— Хорошо… Можешь называть меня айла Ленора.

— Айна? — непонимающе повторила Гвен незнакомое ей слово.

— Айла, — поправила профессор. — У меня на родине так обращаются к свободным людям, которые никому не служат и имеют собственный дом, но не имеют земли.

Гвен всегда думала, что профессорами Академии становятся только важные титулованные господа, никому другому никогда не получить настолько почётной должности. Наверное, изумление слишком явно отразилось на её лице. Марконти рассмеялась — по её обыкновению, не обидно и не зло, но совершенно непонятно.

— Я ведь говорила, что не госпожа.

— Вы… родились не в империи?

— И родилась, и жила до семнадцати лет. Я приехала сюда, потому что у нас магия не в почёте. Нет, никакого преследования, но лучшее, что меня могло ожидать — судьба травницы или торговки амулетами, замаскированными под невинные безделушки. В семнадцать лет это всё кажется слишком мелким, верно? Особенно когда знаешь, что годишься на большее, что задатки пропадают зря… Ну, верно говорю?

— Наверное, — с сомнением протянула Гвен. Лично она была бы рада стать травницей или торговкой, если бы при этом была свободна и имела собственное жильё. — Но ведь в империи тоже не все маги получают возможность занять достойное место.

Профессор невесело усмехнулась.

— Это узнаёшь уже потом. Сначала просто мечтаешь.

С этим Гвен могла согласиться! Раньше ей казалось, что она никогда не лелеяла несбыточных надежд. Собираясь в Академию, она думала, что готова и к неприязни, и к насмешкам, однако же в действительности всё оказалось гораздо больнее и серьёзней. То, что прежде виделось освобождением, оборачивалось очередным гнётом, и не больше.

— Ваши посланцы очень красиво говорят, — задумчиво, словно разговаривала сама с собой, продолжила Ленора Марконти. — О божественной природе магии, о том, что маги — важнейшие жители империи, и если кто-то из обладающих даром иноземцев примет подданство, то будет окружён почётом и никогда не узнает нужды… Представляешь, как неожиданно после всех этих цветистых обещаний столкнуться с кознями и ненавистью? Когда оказывается, что местная аристократия считает низшим существом любого, кто не родился в их среде, а другие просто видят врага во всех, кто хоть чем-то на них не похож… Но что-то мы разговорились. Ты пирог-то бери.

За это время, не переставая говорить, профессор Марконти успела накрыть стол и вскипятить воду. Гвен послушно приняла из её рук тарелку с куском пирога. Взгляд айлы Леноры снова упал на её неестественно тёмную ладонь. Она раздосадованно поморщилась.

— Совсем забыла. Руку давай. И смотри внимательно, тебе не помешает. Хотя, конечно, молодец, что сама не взялась. Без опыта тренироваться на себе — опасная затея.

Гвен завороженно смотрела, как от профессора к ней устремляется видимая лишь магическому взгляду цепкая сизо-серая паутина, оплетает её ладонь, врывается в окрашенные травяным соком клетки — совсем безболезненно, почти незаметно. Она ощутила лишь слабое покалывание, но безобразный окрас на глазах исчезал, и скоро кожа обрела привычный вид.

— Поняла, как это делается?

— Не совсем, — ободрённая дружелюбием профессора, призналась Гвен. — Когда у меня получалось чего-то добиться, я для этого представляла нужный результат; тогда всё получается резко…

— И отнимает много сил, — завершила за неё Марконти. — Интуитивная магия. Я помню! Впрочем, другому тебя научат на занятиях, нет нужны сейчас на этом останавливаться… Ты ешь! И помни, что нож принято держать в правой руке, а вилку в левой. И локти не следует отставлять! Ну, не тушуйся, меня-то смущаться нечего. Мне всё равно, хоть руками этот кусок хватай. Так что можешь тренироваться спокойно.

С Гвен ещё никто никогда так не разговаривал. Строго, наставительно, но одновременно по-свойски. Словно они с айлой Ленорой были равными по рождению, и та поучала её лишь на правах старшей.

Неожиданно это оказалось именно тем, что помогло разрушить внутренний барьер, неспособность свободно мыслить и действовать рядом с высшими по положению. Конечно, всё получилось не сразу, но без боязни насмешек старания принесли значительно больше толку.

Даже за чаем профессор Марконти не переставала говорить, задавать вопросы, и скоро Гвен, сама не заметив, между делом выложила ей все свои тревоги и трудности.

Айла не сочувствовала и не старалась ободрить, однако каждое её замечание оказывалось на редкость полезным. Особенно интересно было говорить с ней о магии и занятиях. Правда, иногда профессор тоже посмеивалась над её вопросами и замечаниями, но совсем не так, как другие. К концу вечера Гвен совсем забыла о стеснении и уже сама, не дожидаясь разрешения, расспрашивала обо всём на свете. Она даже забыла обо всех дневных испытаниях, о своём непонятном, зыбком положении, и опомнилась только когда пришло время уходить.

— Если хочешь, завтра можешь тоже прийти, — к её немалой радости произнесла профессор Марконти, прощаясь. — Научу читать таблицы.

— Спасибо, — искренне поблагодарила Гвен. — Я буду очень признательна… и очень рада!

— Ну вот, то-то же! — непонятно чему обрадовалась айла Ленора. — И не думай, что это с моей стороны такое уж великодушие. После десяти лет преподавания скучно остаться без учеников.

— Вы сейчас не преподаёте? — удивилась и немного расстроилась Гвен. Она уже успела понадеяться, что профессор Марконти будет вести у неё хотя бы парочку предметов.

— Не преподаю. И должна благодарить, что вообще осталась работать в Академии, — вопреки смыслу сказанного, без тени благодарности отозвалась профессор. — Но это не тема для праздной болтовни. Всё, иди уже. Завтра буду ждать.

Барон де Триен скучал. Нет, у него хватало забот, и зачастую приходилось покидать дом ещё до завтрака, а возвращаться затемно; поэтому гложущее его тоскливое беспокойство никак нельзя было объяснить бездельем.