Но этот человек… маг, барон, господин проверяющий… он ведь был выше всех, важнее всех, мудрее всех, в этом невозможно было сомневаться. Не зря ведь он был посланцем самого императора! И кто, если не он, мог рассудить по справедливости? А Гвеннет никогда не сомневалась, что по справедливости её судьба далека от участи простой крестьянки.

Она сама не знала, когда впервые ей в голову пришла эта мысль, когда зародились странные для простолюдинки мечты. Помнила только, что даже близкие никогда не считали её своей.

Гвеннет никто не посвящал в подробности семейных ссор, но из того, что удавалось услышать, она заключила, что отец не считал её родной дочерью. Кажется, однажды он даже пытался её утопить, чтобы не позорила семью своей непохожестью, и, как болтали деревенские, именно тогда у маленькой Гвен проснулся дар. После этого её никто не трогал.

Гвеннет не знала, действительно ли она отличалась от других с рождения, или изменилась, когда почувствовала себя отверженной и услышала гуляющие по деревне слухи о своём происхождении.

В одном она с ранних лет была уверена точно — в родном доме ей не место. Все, с кем ей доводилось общаться, говорили об этом, прямо или намёками. И когда она подросла, то решила, что непременно найдёт то место, где будет своей, где окажется дома. Найдёт, чего бы ей это ни стоило. Или создаст сама. Заслужит…

Гвеннет открыла глаза, с трудом вырвавшись из тяжёлого, наполненного воспоминаниями сна. Она лежала в незнакомой комнате, на незнакомой кровати, но видят боги, никогда ещё она не чувствовала себя так хорошо!

В нескольких шагах от узкого неудобного ложа располагался стол, за которым и сидел сейчас господин барон, судя по всему, занятый завтраком. Он не заметил её пробуждения, и Гвеннет задумалась, как вести себя дальше.

Как крестьянке ей, пожалуй, стоило бы изобразить робость, забиться в угол и ждать дальнейших приказаний, не поднимая глаз. Если бы она была знатной дамой, то должна бы показать негодование, оскорбиться и потребовать объяснений.

Сама Гвеннет ни робости, ни негодования не чувствовала. Только жадный интерес, восхищение и надежду. Последнее и заставило её выдать своё пробуждение.

— Я справилась с заданием? — приподнявшись на локтях, спросила она. От этого простого движения закружилась голова, но Гвеннет постаралась подавить приступ слабости, ничем себя не выдав.

Господин проверяющий отставил тарелку и повернулся к ней, будто она была куда важнее завтрака.

— Проснулась? Как ты себя чувствуешь?

Ни по его лицу, ни по интонации Гвеннет не поняла, в каком он настроении, поэтому на всякий случай произнесла:

— Я должна попросить прощения, ваша милость?

— За что, девочка? — кажется, искренне удивился барон.

— Я ведь, кажется, заняла вашу постель… ваша милость, — Гвеннет собиралась произнести это скромно и покаянно, но невольно улыбнулась к концу фразы.

Что говорить, случай получился забавный и небывалый. Кто бы мог представить, что дикарка Гвен, как звали её дома, окажется в одних покоях с таким важным господином? Причём не как дочка трактирщика Лиззи, которую проезжие господа зазывали скрасить досуг, а как самая настоящая гостья!

Гвеннет устроилась поудобнее; села, опершись на спинку кровати и натянув одеяло до подбородка.

— А я скомпрометировал тебя перед всей округой, оставив ночевать здесь, — усмехнулся в ответ барон. — Так что мы квиты.

Кажется, он всё-таки был в хорошем настроении, и Гвеннет окончательно ободрилась.

— Так вы возьмёте меня с собой?

Барон сразу стал серьёзным, будто кто-то стёр улыбку с его лица. Но не успела Гвеннет испугаться, как он ответил:

— Возьму. Только зря ты думаешь, что это большое благо, девочка… Кстати, как тебя звать?

— Гвен, — привычно ответила она и, спохватившись, быстро поправилась: — Гвеннет.

— Гвен… — будто не услышав поправки, повторил барон, и добавил совсем уж непонятно: — Подходит. Скажи, Гвен, кто учил тебя манерам?

Она ожидала расспросов о её способностях, о магических знаниях, и даже заранее готовила ответы. Но этот вопрос заставил растеряться.

— Манерам? — глупо повторила она, не зная, что ещё сказать.

— Ты ведёшь себя не как крестьянка и не как госпожа. Даже не как дочь купца или ремесленника. Я хочу знать, кто тебя воспитывал?

Пространное пояснение не сделало вопрос понятнее. Тем более Гвеннет так и не поняла, ругает её господин проверяющий или хвалит.

— Я росла у родителей, ваша милость, — не найдя другого ответа, отозвалась она, хоть и подозревала, что это не то, чего ждёт барон.

— Это они научили тебя изъясняться правильно, как образованная дама? — обескуражил барон новым вопросом. Но тут Гвен знала, что говорить.

— Нет, ваша милость. Это книги, — честно призналась она. — У нас в деревне была женщина, которая когда-то служила в богатом доме. Она умела читать и писать, и учила этому всех, кто соглашался платить. У меня не было денег, но я помогала ей по хозяйству, и за это она разрешила приходить на занятия вместе с сыновьями булочника и кузнеца. Те занимаются торговлей и хотели, чтобы их дети были грамотными, чтобы их не обманывали в делах.

Гвеннет показалось, что барон взглянул на неё с одобрением, и новый вопрос уже не заставил волноваться так, как предыдущие.

— Значит, тебя привлекают любые знания? Кто тебя надоумил учиться грамоте? Это ведь не совсем обычное занятие для крестьян, особенно для девушки.

Она помедлила, раздумывая над ответом. Врать такому господину было недопустимо, у неё при одной мысли об этом сердце почти остановилось, а потом задрожало, как пойманная в силки птичка. Но и рассказать всё, как есть, она не могла. Он бы непременно поднял её на смех, и Гвен казалось, что такого она точно не перенесёт.

— Мне нравились волшебные истории, которые старая Адайн читала в своих книгах, — помолчав, произнесла она. — По воскресеньям и праздникам она приходила в трактир и рассказывала их всем, кто хотел послушать. Мне было так жаль, когда история заканчивалась, и хотелось слушать и слушать ещё… И я подумала, что если сумею сама читать, то смогу не ждать воскресений, а просто брать у неё книги.

Это не было ложью. Но, положа руку на сердце, правдой не было тоже. Гвен на самом деле любила слушать сказки, но вряд ли только поэтому ей пришло бы в голову заинтересоваться грамотой.

Истинная, самая настоящая, запрятанная в самой глубине её души причина состояла в том, что Гвеннет ещё ребёнком придумала себе другую семью. После того самого случая, когда единственный отец, которого она знала, едва её не убил.

Тогда, подслушав очередную родительскую ссору, Гвен попыталась представить, каким мог быть её настоящий отец. Наверняка не таким, как кто-то из местных — не зря ведь её всегда упрекали за непохожесть. Значит, это был кто-то из проезжих — конечно, какой-нибудь господин, потому что простые люди не путешествуют.

Гвен представляла, что однажды он узнает о дочери, и захочет с ней познакомиться, а может, и забрать с собой. И что он увидит, приехав специально ради неё в их забытую и людьми, и богами деревушку? Глупое боязливое создание? Нет, она не может так разочаровать отца!

Поэтому она всегда старалась быть лучше самой себя. Узнавать всё, что только можно, держаться достойно и смело. Со временем её мечты обросли подробностями. Вечерами, после очередной взбучки, Гвен представляла, что её другие близкие приходят и спрашивают, как прошёл день, и одобряют её, и гордятся. Мысленно она вела с ними длинные задушевные беседы, и, конечно, она обязана была говорить так, как говорят господа. Она ведь уже знала, что непохожих никто не любит, и не хотела своему другому отцу тоже показаться чужой.

Именно поэтому она училась, поэтому всегда старалась быть лучше, умнее, сильнее. Но она понимала, что рассказать всё это господину барону — только навлечь на себя гнев или насмешки. Пусть она и мечтала, и верила в несбыточное, но всё же безумной не была.