Суфийское течение постепенно растекалось вширь и создавало цепочки учителей-учеников, которые разветвлялись и основывали новые школы. Уже в начале VIII века Хасан из Басры призывал мусульман к покаянию и самоотречению. «Кто читает Коран и верит в него, – говорил он, – тот всегда будет полон страха в этом мире и часто будет плакать». Хасан создал общину «захидов», аскетов, которая распространилась в Дамаске и Иерусалиме. В том же Иерусалиме появилась первая женщина-аскет Рабийа аль-Адавия, писавшая любовные стихи к Богу. Родившись в бедной семье, она была продана в рабство, но хозяин освободил ее за святость, заметив как-то ночью, что она читает молитвы, а перед ней в воздухе сам собой висит светильник. Но и на свободе Рабийа жила в нищете и спала на рваной циновке, положив под голову камень. Она не ела даже финики, которые в изобилии росли вокруг, считая, что это не позволительно для рабы Божьей.

В начале IX века появилось что-то вроде суфийского «монастыря» в Хорасане, основанного Абу-Сайд ибн Абиль-Хейром и подражавшего в своем уставе буддистам. В суфии к этому времени начали записывать всех подряд: правоверных мусульман, шиитов-еретиков, аскетов, мистиков, алхимиков. На мусульманской почве, до сих пор гладко укатанной катком суннизма, стали пробиваться семена более древних учений, пропитанных эзотерикой и крайним аскетизмом. Они ждали только подходящего повода, чтобы проснуться и выбраться на свет, и суфизм дал им этот повод. Новое течение забродило на сомнительных и мутных идеях и субстратах, расползаясь во все стороны и еще не зная, какую форму оно приобретет.

В это переходное время в Египте появились первые настоящие суфийские общины. Здесь блистал Зун-н-Нун – теософ, чудовторец и алхимик, человек, убежденный в истине суфизма, но при этом признанный «безупречным» на суннитском суде халифа аль-Мутаваккиля. В 815 году в Александрии возникла целая партия суфийа во главе с Абд ар-Рахманом Суфи. Учение суфиев быстро развивалось, обрастая новыми понятиями и именами, которые позже заняли в нем основополагающее место. Багдадец аль-Харраз, ученик Зун-н-Нуна, начал проповедовать фана – полное растворение личности в Боге; живший чуть позже аль-Мухасиби ввел суфийское учение о «стоянках» и «состояниях»; ас-Сари первым заговорил о мистической любви, а Баязид аль-Бистами – об «опьянении», позволяющем постигнуть Бога.

В Багдаде самым известным суфием был Джунайд, сын стекольщика и торговец шелком. Он неплохо зарабатывал своей торговлей, но вел сдержанный и скромный образ жизни, мало ел, хотя при этом был довольно толст. К суфизму его привел пусть аскета. «Суфийский путь открылся мне не через бесполезные разговоры или диспуты, – говорил он, – а через голод и бессонницу, через отказ от мира и отказ от того, что мне нравилось и что удовлетворяло мое воображение». Всячески сторонясь мира (он отказался стать судьей и порвал отношения с друзьями, которые приняли должность кади), Джунайд считал себя недостойным носить хирку – традиционный рваный плащ суфия. Каждый человек, утверждал он, греховен уже изначально, просто потому, что он есть. Джунайд рассказывал, как однажды спросил у Аллаха, за что ему было послано какое-то трудное испытание, и тот ответил: «Нет большего греха, чем твое существование».

В суфизме Джунайд воплощал благоразумие, равновесие и трезвость. Он был против «опьянений», экзальтированных выходок и опрометчивых высказываний, которые часто практиковали другие суфии. Опираясь на широкое толкование Корана, он пытался примирить учение суфиев с исламом. Отчасти ему это удалось: ученики Джунайда Хасан Тонухи и Мухаммед Садафи открыто проповедовали суфизм в мечетях. Но параллельно с этим и в той же среде развивался совсем другой полюс суфизма: экстатический, бескомпромиссный, враждебный миру, полный вдохновенной мистики и безумных озарений. Его воплощали два других ученика Джунайда – Абу Бакр Шибли и Мансур аль-Халладж.

Отношения Шибли и Джунайда напоминали отношения монаха-послушника и старца. Когда Шибли поступил к Джунайду в обучение, тот обязал его целый год ходить на базар и продавать серу. Потом неофит еще год должен был просить милостыню, причем все, что он собирал, Джунайд отдавал другим ученикам, а Шибли приходилось голодать. Через год учитель допустил его прислуживать своим гостям, странствующим суфиям. Шибли беспрекословно выполнял все их указания и говорил, что чувствует себя худшим из людей, проявляя тем самым совершенство своей веры.

Шибли считали сумасшедшим. В состоянии религиозного экстаза он мог прыгнуть в реку или огонь. В такое время на него надевали цепи и сажали в сумасшедший дом. Когда его называли безумцем, он отвечал: не я, а вы безумны; вы поймете это в Судный день. Он сыпал себе в глаза соль, чтобы не спать, и царапал до крови свое тело, говоря, что истина причиняет ему такую боль, что он не может ее выносить и вынужден наносить себе раны. Когда его одолевали плотские мысли, он хлестал себя сухим хворостом, который всегда держал в своей келье, или бился всем телом о стену. Он говорил, что хочет укрыться в горах, где его никогда бы не нашли.

Шибли проповедовал, что не нужно беспокоиться не только об этом мире, но и о следующем. Он говорил, что хочет сжечь Каабу и сам Рай, чтобы люди любили Бога ради Него самого, а не ради обещанного блаженства. Он завидовал даже дьяволу, потому что тот получил свой «халат осуждения» из рук самого Бога.

Что касается аль-Халладжа, тот еще в юности отверг своих учителей и отправился в Багдад к Джунайду. Проучившись у него двадцать лет, он бросил все, порвал с суфиями и уехал из Багдада. Аль-Халладжа одолевала жажда мученичества и смерти. Он призывал убить его, чтобы пострадать за грехи людей. «О мусульмане, помогите же мне! Спасите меня от Бога! О люди, Бог дозволил вам законно пролить мою кровь – убейте же меня. Так и вы будете вознаграждены, и я обрету упокоение». В другой раз он вознес молитву: «Прости каждому – и накажи меня за их грехи».

В поисках абсолюта аль-Халладж достигал озарений, в которой сливался с истиной и сам становился Богом. «Бабочка летит в огонь и сама становится огнем», – говорил он, а однажды, впав в экстаз, воскликнул: «Я – Аллах!». За это его обвинили в богохульстве. Джунайду, избегавшему всяких официальных должностей, по приказу халифа все-таки пришлось выступить в роли судьи и подписать своему ученику смертный приговор. В судебном вердикте он написал: «Внешне мы признаем его виновным», – и попросил мусульман не мешать аль-Халладжу умереть, «ибо время истины еще не пришло». В 921 году аль-Халладж был казнен: ему дали пятьсот плетей и по очереди отрубили руки, ноги, язык и голову, после чего пропитали маслом и сожгли. Его учение произвело огромное впечатление на мусульман. Даже сто с лишним лет спустя его последователи еще ждали его воскресения и собирались на берегу Тигра у позорного столба, где висело его тело, надеясь, что он вернется.

Само слово «суфизм» появилось только в X веке. До этого арабы называли это течение ат-тассавуф – «духовное делание», то есть внутренний путь веры в отличие от внешнего. Откуда появился этот термин и какого он происхождения, точно не известно. Некоторые связывали суфизм с греческой «софией», мудростью, другие считали, что суфии назвали себя в честь ас-суффа – самых бедных сподвижников Пророка, живших под навесом его мечети и получавших милостыню от уммы. Возможно, название суфизма произошло от арабского «сафа», чистота: суфии утверждали, что человеческая природа мутна, и только любящие Бога чисты, потому что они полностью исчезают перед Богом, делаясь прозрачными для проникающей в них божественной сущности.