Но у нее не было другого выбора, если она не хотела просто лежать здесь, истекая кровью, и ждать смерти.

Лайла на мгновение закрыла глаза, вспоминая лица любимых людей. Энни, Джорджа. Тома.

И Чонга.

Да, он был городским увальнем и совсем ей не подходил.

Но она любила его и знала, что Чонг любит ее… хотя они ни разу об этом не говорили. Она улыбнулась. Возможно, Чонг боялся. Но и она тоже.

Боялась всего, что заключало в себе это слово.

И в результате между ними почти ничего не было. Пара поцелуев, пара ласковых фраз. Не более того. И если она сейчас ничего не предпримет, больше у нее никогда ничего и не будет.

Это несправедливо. Долгие годы она выживала в глуши не для того, чтобы ее просто подразнили намеком на настоящую любовь. Во множестве книг, которые она прочитала, любовь была самой важной вещью на свете. Она сворачивала горы.

А помогла бы она ей как можно быстрее ухватиться за эту ветку?

— Чонг, — пробормотала Лайла, и на этот раз она действительно произнесла его имя. Не Том. Чонг.

Открыв глаза, она сердито уставилась на ветку.

А затем внезапно приподнялась вперед, напрягая мышцы пресса, расправляя плечи и спину, и едва не задохнулась от пронзительной боли. Ветки под ней скрипели и ломались, когда она рванулась вверх.

Боль казалась… всепоглощающей.

Но она успела ухватиться за ветку.

Лайла изо всех сил боролась с болью, навалившейся на нее. Закусив губу, рычала, а затем закричала так громко, как могла, подтягиваясь вверх. Сломанные ветки хлестали ее по бокам, царапая руки и ноги, но она терпела.

Боль никогда не могла одержать верх над Лайлой, не получится у нее и сейчас.

Вопя от боли и ярости, она вскинула вверх вторую руку, подтягиваясь теперь при помощи обеих рук, напрягая плечи, грудь и спину.

Внезапно до нее донесся громкий треск, и главная ветка, на которой она лежала, проломилась, и Лайла повисла над землей. И коварная боль лишний раз доказала, что способна на большее.

Лайла закричала, но справилась и с этим ударом.

Мышцы на ее загорелых руках словно струны напряглись под кожей. Горячая влага сочилась по ее раненому боку, и крупные капли крови исчезали в тени под деревьями. Снизу доносился адский визг голодных мертвых вепрей.

— Пошли к черту, — прорычала она в ответ, подтягиваясь наверх.

Дерево раскачивалось в разные стороны, словно пытаясь сбросить ее.

Лайла тянулась наверх.

Вепри неистовствовали, яростно бодая ствол.

Лайла продолжала подтягиваться.

Шишки градом сыпались на нее. Кровь звенела в ушах.

Но она продолжала тянуться наверх.

Подтянув колени вверх, она нащупывала ступнями что-нибудь, обо что можно было бы опереться.

И наконец нашла. Обломок только что сломавшейся ветки. Тридцать сантиметров твердого дерева. Лайла поставила на обломок ногу, проверив устойчивость опоры. Ветка выдержала.

Собрав остатки сил, она вскинула тело наверх и поставила на ветку вторую ногу.

Спасена.

Она едва дышала, истекая кровью, крупные капли пота струились по ее лицу, голова кружилась, и ее тошнило. Но она была спасена.

Осмелившись наконец открыть глаза, Лайла бросила взгляд на вепрей, сгрудившихся внизу. Целых шесть штук. Глаза мертвых животных уставились на нее. Они жаждали ее плоти. И у них хватило бы терпения ждать ее целую вечность. Даже с пистолетом и копьем она едва бы справилась и с двумя из них, не говоря уже о шестерых.

Но, несмотря на это, Лайла низко наклонилась, чтобы они смогли увидеть ее лицо.

И улыбнулась им.

Святой Джон, рыцарь клинка, мчался словно призрак, почти ничем не выдавая своего присутствия.

Подростки, ложная Никс и ее рыцарь, были умны и умели ориентироваться в лесу, но не могли двигаться столь же бесшумно, как их преследователь.

В этом лесу святого Джона окружали и другие звуки. Отдаленный рев квадроциклов, на которых жнецы охотились за последними еретиками из отряда Картера. И совсем близко — тяжелые шаги живых мертвецов, следующих за призывным беззвучным свистом его собачьего свистка, который он время от времени прикладывал к губам.

Святой Джон дважды встречал жнецов и дважды отсылал их, отказываясь от помощи, приказывая им продолжать охоту на еретиков. К наступлению ночи остатки отряда должны быть уничтожены, их тела вскрыты священными клинками, чтобы тьма могла проникнуть внутрь. Жнецы долго преследовали всех этих людей, нашедших пристанище в Тритопсе, городе, построенном умелыми руками на верхушках деревьев в Вайоминге. Тысяча домиков, крепившихся к прочным развилкам могучих сосен в заповеднике Бигхорн.

При мысли об этом он улыбнулся. Деревянные домики на деревьях. Красивые, но абсолютно беззащитные перед факелами и клинками. Ведь от кары божьей нет защиты.

Мчась по лесу, он вспоминал об этом большом пожаре. Могучие сосны, простирающие свои стволы, словно руки зеленых титанов, в бесконечное звездное поле ночного неба. Мерцание сотен всполохов, желтых, оранжевых и красных огоньков, когда огонь начал медленно вгрызаться в кору. Вопли еретиков, взывающих к богу, который не мог им ответить, потому что попросту не существовал. Святому Джону хотелось бы проникнуть в их души в тот момент, когда тьма забирала их в свои объятия. Как чудесно, должно быть, внезапно увидеть и понять непреложную истину.

Ему захотелось плакать, так же, как тогда. Утром он бродил по пепелищу, и его слезы капали на обугленные тела, которые теперь познали блаженство вечной тьмы.

Святой Джон упал на колени, его руки были красными от крови, пятна крови запеклись на его губах, а на лице отпечатались следы слез. Тогда он заставил свою паству склонить головы в молитве. В сострадании к тем, кто был слеп и не мог узреть правду. В уважении к тем, кто принял тьму, когда пламя и сталь клинков очистили их от грехов. И попросил ниспослать терпения жнецам, которые мечтали принять тьму, но священный долг удерживал их на земле. В уродливой, смертной плоти, привязанной к этому миру боли и страданий ради того, чтобы воля их истинного бога была исполнена.

Его чудесные воспоминания нарушил хриплый голос, раздавшийся из чащи:

— Вот еще один!

Святой Джон замедлил шаг, а затем и вовсе остановился, заметив троих мужчин, вышедших из чащи. Они выглядели довольно внушительно. Крупные и мускулистые, каждый вооружен опасным фермерским инструментом. Один сжимал в руке вилы, другой держал кувалду, которая в его огромном кулаке напоминала обычный молоток, а третий — два серпа.

Люди Картера. Еретики. Их грязная одежда была усеяна пятнами крови. Их лица заросли щетиной, а в глазах застыла отчаянная одержимость.

— Добро пожаловать, друзья, — сказал святой Джон.

— Он говорит, добро пожаловать, — прорычал мужчина с кувалдой.

— Я покажу ему радушный прием, — усмехнулся его приятель с серпами.

— Я предлагаю вам благословение и милость Танатоса, — продолжал святой Джон, — слава его тьме.

Мужчина с вилами направил на него острые зубцы, а остальные зашли ему за спину, осторожно окружая.

— Вы, ублюдки, убили семью Энди Харпера, и Миллеров, и Коэнов, и еще половину города.

— Могу вас заверить, гораздо больше половины, — пробормотал святой Джон. — Намного больше.

Мужчина с кувалдой удивленно уставился на него:

— И ты стоишь здесь и насмехаешься над нами?

Святой Джон покачал головой:

— Я не насмехаюсь, брат.

— Из-за вас муж моей сестры превратился в пепел, — произнес мужчина с кувалдой, — и теперь у ее детей нет отца. Разве это не настоящая работа дьявола?

— Если дети скорбят, то есть путь, который избавит их от боли и горестей, — ответил святой Джон. — Мы предлагали его вам. И наше предложение до сих пор в силе.

— Предложение? — презрительно усмехнулся мужчина с вилами. — Что за чушь? Ты и твои люди всего лишь шайка убийц. Вы ничем не лучше живых мертвецов.

— О, они совсем другие, — возразил мужчина с серпами. — Мертвые не могут думать. Это всего лишь безмозглые трупы, в них нет зла, они бездумно причиняют вред. Но эта тварь и чокнутая ведьма Роза — вот настоящее зло. — Он гневно уставился на святого Джона. — Ты насквозь пропитан злом, и гореть тебе вечно в аду за то, что ты натворил.