— Обыкновенные серые крысы. Пасюки. В каждом большом здании бывают крысы, — пояснил Борис.
— Крысы…, - Девилсон в задумчивости потер подбородок. — Честно говоря, это вне моей компетенции. Но мы сейчас узнаем.
Здание Института казалось, сплошь сделано из стекла. Стекло цветное, стекло зеркальное, стекло тонированное. В фойе вовсю трудились мойщики окон, а вокруг них суетился маленький упитанный человечек.
Аполион Никанорович, — окликнул его Девилсон. — Будьте любезны, подойдите к нам.
Маленький человечек на маленьких колесом ножках живо подкатил к ним. При ближайшем рассмотрении он походил на розовощекого моложавого гнома. Его светящееся дружелюбием лицо выражало предельное внимание и желание услужить. Небольшая плешка, простецкая улыбка — ну, прямо Евгений Леонов из “Полосатого рейса”.
Аполион Никанорович, — обратился к нему Девилсон. — У нас есть крысы? Мистер Девилсон утверждает, что в нашем Институте должны быть крысы. Серые или черные. Что вы на это скажете? Аполион Никанорович — наш управляющий или как говорят у вас — завхоз, — пояснил Девилсон Борису. — Такие вещи он должен знать. Ну, так что насчет крыс? Есть они или нет? Триста пятьдесят четыре, сэр, — ответил Аполион Никанорович. Что — триста пятьдесят четыре? Триста пятьдесят четыре крысы, сэр, были закуплены мной для шестнадцатой лаборатории. Куплено было четыреста особей, сэр. Но шесть из них издохли. Некондиционный товар, сэр. А они серые? — с полной серьезностью спросил Девилсон. Нет, сэр. Только белые, лабораторные крысы.
Борис слушал этот диалог и молча про себя матерился. Он чувствовал себя полным придурком. Черт дернул меня за язык, думал он. Все показали, все разъяснили — нет, надо мне было лезть с эти дурацким вопросом. Чтобы полностью выставить себя идиотом надо было спросить американца не прилетел тот случайно с Альфа Центавра, а если и прилетел, поинтересоваться, как они там размножаются, не почкованием ли.
Только белые крысы, — сказал Девилсон Борису. — Лабораторные экземпляры.
Борис молча кивнул. Уже на выходе Девилсон, сославшись на неотложные дела, сказал, что останется в Институте.
Сами видите, какой груз на моих плечах. В таком деле на русский авось положиться нельзя.
Последняя фраза слегка покоробила Бориса, но он так ничего и не сказал. Пожав американцу руку, он сел в лимузин. Стекла в лимузине были затемнены, разглядеть, кто сидит внутри, практически невозможно. Сержант на выезде отдал ему честь.
Дома у Бориса было тихо и прохладно. Толстые стены сталинской постройки не давали жаре и уличному шуму проникнуть внутрь. В квартире ощутимо пахло книжной пылью. Двухкомнатная, шестьдесят квадратных метров, с высокими потолками, квартира эта досталась Борису от родителей. Отец, потомственный военный — Донат Бориславович Ласаль, всю жизнь мотался по гарнизонам, и это жилье получил незадолго до рождения сына, дослужившись до звания полковника. Полковник Ласаль с сыном виделся редко и был строг, справедлив и немногословен. Мама, Арина Олеговна, в девичестве Дашкова, была журналисткой и свою карьеру закончила в качестве главного редактора “Орбинского вестника”. Поэтому можно было смело сказать, что Борис пошел по стопам родителей. Как ни странно, ни мать, ни отец не были в восторге от профессии, которую выбрал их сын. После того как распалась империя, отец не пожелал давать присягу на верность новоявленной республике. Присяга дается один раз и на всю жизнь, говорил он. Донат Бориславович подал в отставку и спустя полгода уехал к себе на родину в такой же маленький провинциальный Задерищенск. Еще через полгода к нему уехала Арина Олеговна. Возвращаться обратно они не собирались.
Борис оглядел свою комнату. На телевизоре и радиоприемнике лежал толстый слой пыли. За две недели своего пребывания здесь он к ним ни разу не прикоснулся. Ему даже мысленно не хотелось возвращаться в то, что называется большим миром. За время его отсутствия, там вряд что-то изменилось к лучшему. Все так же развязывались войны, государственность вела нескончаемую борьбу с организованной преступностью, происходили техногенные и природные катастрофы. В общем, все было, так же как и сто лет назад. Взяв с полки видеодискету, Борис задумчиво повертел ее в руках: может быть, посмотреть какой-нибудь фильм. Борис любил старые фильмы. Именно старые: фильмы конца прошлого-начала этого века. Неважно какие: американские, русские, индийские. Они были проникнуты какими-то чувствами, в них жила жизнь. А эти новые видеокартины с виртуальными актерами его абсолютно не трогали, что называется, не цепляли. Хотя к прогромистам-аниматорам было не придраться. Виртуальных актеров на экране невозможно было отличить от живых людей. Они жили своей киношной жизнью, кочуя из фильма в фильм. У многих были свои имена и даже вымышленная биография. Например, очень популярный Шон Николсон был всего лишь искусным производным от двух некогда популярных актеров, которых сейчас почти никто не помнил: Шона Коннери и Джека Николсона. Матрица виртуального актера сочетала в себе все таланты обоих прототипов, а так же внешние данные каждого актера. Как достижение компьютерной графики такие актеры были великолепны. Но все же Борис предпочитал старые двухмерные фильмы объемным видеокартинам. Многие фильмы из своей коллекции он знал наизусть и даже к месту цитировал какие-то особо удачные реплики, хотя окружающие его и не понимали. Среди его знакомых почти никто не смотрел старых фильмов.
Борис подошел к книжным полкам, погладил рукой корешки книг, смахивая с них пыль. Родители всегда поощряли его стремление к чтению серьезной литературы, но последние лет пять он не читал ничего, кроме газетных заголовков. Наугад Борис вытащил с полки первую попавшуюся книгу. Эта были “Гадкие лебеди” братьев Стругацких. Борис стал ее листать и незаметно для себя стал читать. Он пытался вспомнить читал ли он ее раньше, но если и читал, то успел основательно подзабыть. Книга его захватила. Как ни странно, но описываемые события почти вековой давности находили отклик в и реальной действительности. Действие в книге происходило в маленьком городке, таком как Орбинск. Главный герой — сильно пьющий писатель, не журналист, конечно, но тоже коллега, собрат по перу, приехал домой, в город своего детства. Дальше во всем прослеживались очень странные параллели. В книге, за городом находится так называемый лепрозорий, охраняемый солдатами, рядом с Орбинском находится Институт, вокруг которого так же бдят военные. В лепрозории содержатся странные больные, и никому не известно, что там происходит, так как без специального пропуска туда никого не пропускают. В Институте находится большое количество психически нездоровых людей. Правда, ничего таинственного там не происходит. Наоборот, от любопытной прессы практически ничего не скрывается, хотя это не мешает распространению всяческих слухов среди местного населения. И еще: и в вымышленном городе, и в Орбинске наблюдается ненормальное количество очень нормальных детей. Нет, это, конечно, хорошо, что дети не шастают по подворотням и не колют себя всякой дрянью, думал Борис. Но что был такое Борис Ласаль в возрасте от тринадцати до восемнадцати лет? Стрижка, а ля der deutsche junge с обесцвеченной челкой, прищуренный взгляд усталого ковбоя, сплевывание сквозь зубы, юношеский максимализм и отрицание общепринятых норм: этакий подростковый нигилизм конца двадцатого века. Вечерами мы собирались компанией в городском парке или на затемненных аллеях, бренчали на гитарах, пили купленное в складчину дешевое домашнее вино и иногда покуривали местную травку, которая вряд ли была забористей обыкновенных сигарет. По субботам и воскресеньям мы ходили на дискотеку, дрались со слободскими, клеили девчонок на танцульках и неумело бравировали друг перед другом несостоявшимися победами. Время сейчас, конечно, не то, молодежь стала более практичной, даже меркантильной. Кто-то мечтает о карьере адвоката, кто-то пытается заработать на создании компьютерных программ, но ведь не все же. Должны же оставаться хулиганы, неудачники, дети из неблагополучных семей, романтики, в конце концов. За две недели, что я здесь у меня даже сигарету никто не стрельнул. Хотя Девилсон говорил, что те, кто подвергся их корректировке, даже не курят. Но не все же родители отдали своих детей на заклание техническому прогрессу. Наверняка, должны быть сомневающиеся, равнодушные, религиозные ортодоксы. Хотя, судя по всему, все местное отрочество и вся молодежь перепрофилировалась в ангелов. Как показывает мне мой опыт, слишком хорошо — в конечном итоге тоже плохо.
