Тропинка, ведущая к морю. По серой воде бежали свинцовые барашки волн. Свинец в движении? Упрекните меня, но это запомнилось именно так.

Кричали чайки. Крик их был похож на скрип петель открываемой двери. Может быть, это кто-то рядом со мной открывал двери в свое детство?

Море называлось Балтийским.

Прошли годы, и я стоял на причале, глядя на море, а море смотрело на меня черными глазами затягивающих водоворотов. По воде плыли какие-то щепки и размокшая пачка ленинградского «Беломора» фабрики имени Урицкого. Наверное, она собиралась отправиться в кругосветное плавание.

Остро пахло винной пробкой, и солоновато-горький привкус стоял во рту. Вкус слез, которые всегда сопровождают встречи и прощания. Встречи с прошлым всегда обещают прощания с тем, что навсегда утрачено в нем.

Осколки воспоминаний. Разбитое зеркало души. Перестало хотеться заглядывать в будущее. Сначала очень хотелось, а потом вдруг перестало хотеться. Наверное, потому что ушла вера в светлость и справедливость будущего. Теперь мне все чаще хочется вспоминать. Хочется восстановить прошлое, чтобы ожили его картины, как оживает в откупориваемой бутылке шампанское, выдержанное в подвалах несколько десятилетий. Но стоит только взяться за это безнадежное занятие, как цельная картина мира, в котором ты когда-то жил, рассыпается на осколки. Вглядываясь в них ты не узнаешь никого.

Я шел по берегу и видел, как пацанята лепят из мокрого песка крепость. Крепость была славная: с круглыми зубчатыми башнями, с подъемным мостом и за́мком в середине. Невольно я им позавидовал. Мне тоже захотелось перемазаться в песке и лепить этот чудесный замок, населенный благородными рыцарями и прекрасными принцессами, замок, в котором по ступеням тяжелых сводчатых башен, освещенных чадящими факелами, бродят печальные привидения и где в темницах закованы в кандалы кости когда-то живших врагов обитателей крепости. Да, песчаные замки строят лишь в детстве. Позже этим некогда заниматься — надо переделывать мир.

Город назывался Хаапсалу. Когда-то его построили эсты. Я так и не узнал, где надо поставить ударение в названии города, чтобы оно прозвучало правильно. Тогда, в прошлом, я просто не успел, сейчас мне стало все равно.

Отец был военным. Это сейчас правители эстов из сиюминутных политических соображений стали называть наших военных оккупантами. Тогда оккупантами считались германские войска, занявшие страну и уничтожившие случайно поселившихся в ней евреев.

Господи! Как они надоели, эти глашатаи, твердо знающие, что нужно всем остальным, эти проклятые вожди, которые хорошо знают, куда они нас ведут! У меня нет никаких претензий к американцам и чеченцам, к буддистам и мусульманам, к деловитым японцам, к плодовитым китайцам, к бесшабашным неграм — пусть они все живут как хотят. Я им тоже ничего не сделал, и у них нет претензий ко мне. Все претензии появляются у вождей и глашатаев, которые спешат наделить этими претензиями возглавляемые нации; а людям хочется простоты. Им хочется жить, чтобы потом, когда эта жизнь подойдет к печальному, но естественному завершению, вспоминать не о времени, когда ты был героем и бросался с гранатой на танк, а времена, когда ты любил сам и был любим, когда тебя окружал зеленый луг, на котором паслись гордые кони и по которому гуляли прекрасные девушки. А героизм противен всему порядку жизни, он появляется тогда, когда жизнь начинает течь в ненужном ей направлении.

Дети знают это лучше нас. Правда, наши отношения с детьми не всегда верны. Частенько забывается, что дети — это просто маленькие люди. Они любят и ненавидят, смеются и грустят, обижаются и обожествляют так же, как взрослые. Зачастую мы пытаемся свести общение с детьми к административной родительской функции, не учитывая, что из детей, воспитанных по таким рецептам, никогда не получится хороших родителей.

Но ведь цепь случайностей не должна прерываться. Мы должны думать о будущем. Смысл общественного прогресса в совершенствовании человеческой души. У нас же почему-то больше упирают на научно-технический прогресс. Потому мы и живем все теми же питекантропами, только научившимися пользоваться компьютерами и отправляющими ракеты в космос. И мне кажется, что мы допускаем еще одну ошибку. Почему-то считается, что прогресс заключается в степени сытости. Конечно, двести сортов колбасы неплохо, очень неплохо. И все-таки это только колбаса. Лужа, в которой отражаются звезды. Для того чтобы увидеть настоящие звезды, а не их отражения, необходимо поднять рыло от воды и посмотреть вверх.

Как семя в почву, мы должны вложить в души наших детей тот нравственный заряд, который позволит им сохранить самые высокие человеческие качества и осознать, что предназначение человека там — среди звезд.

Бабий Яр делил людей просто. Те, кто выбрал улыбку Джоконды, ложились в ров с негашеной известью. В затылок им стреляли любители колбасы. Чтобы не повторилась трагедия прошлого, в мире должно быть меньше любителей колбасы, но главное — чтобы они не пролезли на роль глашатаев и мессий и не стали учить человечество, как ему жить дальше. Постулаты добра заложены с давних времен. Меняется лишь их изложение. Суть постулатов искажена любителями колбасы.

Но город Хаапсалу казался тихим и хорошим. Вообще, Прибалтика всегда мне нравилась неспешным течением жизни. В этом есть свой тайный смысл. Куда торопиться? Ведь впереди всех нас ждет черная пустота. Жаль, что сейчас в Прибалтике правят любители колбасы.

Мама моя была молодая и красивая. С того времени я помню ее в светящемся легком платье из ткани, которая называлась крепдешин. Еще у меня была сестра. Но ее того времени я совершенно не помню. Нам еще предстояло познакомиться. Удивляться было нечему — сам я только недавно ступил в этот мир, она же в нем уже утвердилась.

Мы с отцом уходили в лес, а мама с сестрой смотрели нам вслед. В лесу белела и одуряюще пахла черемуха. И еще там тек ручей, через который мы переходили по толстому бревну. Ручей впадал в море. Так иногда бывает, что тоненькая струйка родника минует реку и впадает непосредственно в океан. Это редкое предназначение, доступное не каждому ручью. У нашего лесного ручья была именно такая удивительная судьба. Пересекая ручей, тропинка вилась среди кустов и деревьев и приводила в военный городок.

Что нам остается от прошлого кроме памяти? Шрамы от падений и операций? Книги с пожелтевшими страницами на прогнувшихся стеллажах? Медленно стареющие друзья? Выцветшие письма?

Роешься иной раз в вещах и вдруг находишь фантик уже не выпускающихся конфет, пятикопеечный билет в кино или надпись на подаренной другом книге, и душу твою неожиданно охватывает щемящая печаль.

Говорят, детские впечатления — самые яркие в жизни. Из них складывается отношение к окружающему миру. А все серые будни, что следуют за рождением, лишь портят первое впечатления, превращая нас в недовольных всем ворчунов.

Impression…

Праздники проходят.

Когда мне было шесть лет, папа и мама были молодыми и красивыми. Я смотрю на их фотографию, и меня не покидает мысль, что время беззастенчиво и нагло нас обворовывает. Оно действует, как заправский разбойник, отбирая родных, лишая жизни нас самих, и не оставляет шансов нашим детям.

Вот и я уже прожил полвека, умер отец, еще больше постарела мать, да и моя голова стала похожа на вершину африканской горы Килиманджаро. Моя смешливая сестра, из-за которой когда-то дрались мальчишки, стала директором учебного комбината целого городского района, превратилась в педагогического генерала, воображающего, что он знает жизнь лучше всех остальных.

Интересно, что родилось первым — желание учиться или стремление поучать?

Раньше мне казалось, что жизнь — игра, и не более того. Когда еще была жива прабабушка Дуня, мы часто играли с ней. Я складывал из табуретов и стульев самолет, и мы улетали далеко-далеко. И горючее у нас никогда не кончалось. Мы летели над Северным полюсом, над Индией, над океанами, за иллюминаторами серебрились горные вершины, и в кабину заглядывала пустота звездного неба. Бабе Дуне нравилась эта игра — в старости люди любят возвращаться в детство. Наверное, они начинают понимать, что потеряли.