Мы с ним были настоящим монохромом, и это будоражило мою детскую душу. Карл волновал меня, хоть я тогда совсем и не понимала, что всё это может значить. Ощущая трепет внутри, глядя на него, но совсем не знала, чем это грозит обернуться.

Тогда он стал за моей спиной — случайно, — но я внезапно почувствовала его присутствие рядом. Каждой клеткой тела почувствовала, хотя… что я тогда вообще могла понимать? Но сейчас, глядя на пылающие огнём щёки на фотографии, понимаю, почему мы снова не могли не сойтись. Просто есть чувства, которые внезапно рождаются в душе и уже никогда не отпускают.

Я провожу пальцами по его лицу на фотографии, а в голове бьётся мысль, что не хочу потерять его вновь. Не смогу. Что-то внутри сломается — безвозвратно.

Вдруг оживает мой телефон, лежащий на журнальном столике, и я бегу к нему, чуть не падая, потому что искренне верю, что это Карл. У него всё получилось, он нашёл Мишу и он возвращается ко мне. Как и обещал Фома, как я и сама чувствовала.

Но нет, это не он.

— Марго, здравствуй, — говорит Ваня, а я готова разрыдаться от бесплодности своих надежд и рухнувших сейчас мечтаний.

— Ваня? Что ты хочешь?

— Я слышал… бар сгорел?

Моя боль, облачённая в слова из уст чужого человека, ранит сильнее. Словно беда может стать совсем маленькой и незаметной, если о ней никто не знает и не говорит.

— Допустим. Дальше что?

Я злюсь, потому что он своим звонком занимает линию, а я жду звонка. И вообще, не хочется сейчас ни с кем разговаривать, совсем не хочется. Но я так устала, почти отупела, что не нахожу слов, чтобы послать этого надоедливого гражданина.

— Просто хотел узнать, как ты, — произносит тихо. — Может быть, помощь нужна?

— Нет, извини… спасибо, конечно, ты замечательный, добрый, но не надо.

Ваня молчит, а я уже почти повесила трубку, как вдруг слышу его робкое:

— Марго, я вот тут подумал… может быть, встретимся? Просто выпьем чего-нибудь, пообщаемся.

Нет, это уже слишком. Это какой-то жуткий фарс, в который превратилась моя жизнь.

— Ваня, до свидания.

Я не хочу никого обижать, но чувствую, что ещё немного и сорвусь на ни в чём не повинном милом парне, вся проблема которого в том, что ему понравилась женщина, в жизни которой ему нет места.

Влюбиться ведь не грех. Плохо быть навязчивым.

В квартире тихо и сумрачно, и я понимаю, что нужно шевелиться. В движении — жизнь, а то точно свихнусь. Иду в кухню, открываю нижний шкафчик под мойкой и туго завязываю края мусорного пакета. Нужно сходить на улицу, к бакам, чтобы и воздуха глотнуть и время с пользой провести.

Иду в прихожую, неся пакет перед собой, точно мешок с драгоценностями. Остановившись у зеркала, поправляю упавшие на лицо волосы, прохожусь пальцами, чтобы привести в порядок причёску. Под глазами мешки от переживаний, но кому какая разница? Это моя жизнь, моё лицо, а все остальные пусть не смотрят, если не нравлюсь. Наплевать.

Не позволяю себе думать о плохом. Мои мужчины не бросят меня. Не посмеют.

Захлопываю дверь, а в подъезде, в котором ещё совсем недавно бегали и паниковали люди, уютная тишина. Пожар вовремя потушили, потому никто не пострадал, и соседи медленно возвращаются в свои квартиры, стремительно забывая об ужасе, что царил в их сердцах. И это хорошо.

Покой и радость ведь лучше любых невзгод.

Спускаюсь вниз, толкаю дверь подъезда, и на меня обрушивается долгожданная вечерняя прохлада. Лежащий в кармане телефон своим молчанием прожигает в сердце дыру. Почему так долго? Где искать ответы? Непонятно.

Выбрасываю в огромный бак свой пакет, а он с глухим стуком приземляется на дно. Встряхиваю головой, чтобы отогнать шальные мысли, причиняющие слишком много боли, и волосы снова падают на лицо. Чёрт, надо было завязать резинкой, что ли, чтобы не мешали. Скручиваю на затылке, кое-как фиксирую, этим простым и привычным действием отвлекаясь.

Сколько можно бороться, убеждая, что всё наладится? Как найти в себе силы смириться, когда душа наизнанку?

Всхлипываю, но зажмуриваюсь крепко, чтобы не дать слезам затопить тихий двор, и слышу внезапный звук шагов. Сердце ёкает от радости, что дождалась, но идущий во тьме человек — вовсе не тот, кого я жду. Совсем не тот.

Чёрт.

— Марго, привет… а я гуляю.

Ваня стоит напротив, спрятав руки в карманы джинсов, а я думаю, что впервые вижу его не в костюме.

— В моём дворе?

— А почему бы и нет? — улыбается, глядя мне в глаза.

Свет от фонаря — тусклый и лихорадочный — падает на него, и я замечаю, какой он несчастный. Потерянный.

— Я гулял, высматривал тебя в окне. Хотел увидеть. Попрощаться.

— Ты уезжаешь? — удивляюсь, потому что не знала, что этот чистый и холёный мальчик способен на крутые перемены в жизни.

— Да, наш филиал переводят в столицу, — кивает, и добавляет после секундной паузы: — я думал… если ты согласишься быть со мной, то останусь. Найду другую работу, сниму квартиру. Ты же единственная, кто слушала меня. Я думал, что у нас что-то может получиться, что мы близкие по духу. Но…

— Ваня, — вздыхаю, но он перебивает меня:

— Дослушай, пожалуйста. — Взмах руки и я замолкаю. — Я сегодня набрался смелости и загадал, что если ты согласишься со мной сходить на свидание, то я всё брошу. Значит, суждено. А ты снова отказала. И я подумал, что пришло время что-то менять и становиться взрослым. Спасибо тебе.

— За что?

— За то, что не обманывала. За то, что не давала ложные надежды. Мама… мама всегда говорила, что женщинам удобно иметь на привязи верного пса, которым можно помыкать. Мама у меня умная женщина. А ты… ты доказала, что женщины бывают порядочными.

У Вани явно путаются мысли, а голос дрожит, но он молодец.

— И тебе спасибо. Что приходил, развлекал историями из мира, от которого я бесконечно далека.

Ваня слабо улыбается и протягивает руку, касаясь моих волос. Вздрагиваю, потому что, несмотря на то, что он хороший парень, мне неприятны эти жесты.

— До свидания, — говорю, делая шаг назад, а его рука так и повисает в воздухе.

— Прощай.

Ваня стремительно уходит, уже всё решивший для себя, и я этому рада, но вдруг из темноты доносится голос, от которого сердце замирает, делая кувырок.

— Мама!

Я не знаю, как удаётся не упасть замертво на этом самом месте. Такая радость захлёстывает, что дышать невозможно. И слёзы… наконец я позволяю им пролиться. Уже можно.

Сын подхватывает меня на руки, кружит, а я совсем ничего не соображаю. От счастья — всепоглощающего, дикого, замешанного на извечном женском инстинкте, — с которым не справиться. И я плачу, глажу сына по лохматой голове, пытаюсь что-то сказать, но выходит лишь нечленораздельное мычание.

— Мама, мамочка, не плачь.

— Ты живой? Это ты? Миша… — бормочу, целуя его руки, лицо. — Ты вернулся.

И следом:

— Тебя били? Мучили? Издевались?! Ответь!

Все страхи недавних часов внезапно оживают, захлёстывают с головой, а Миша смеётся, отрицательно качая головой.

— Всё хорошо, не бойся.

И я слушаюсь, и страх проходит, потому что мой мальчик — живой и целый — рядом со мной. Я чувствую его тепло, я слышу его голос, ощущаю биение сердца под ладонями. А больше ничего и не нужно. Со всем остальным мы справимся.

Но на смену необузданной радости приходит тревога.

— А где Карл?

Мысль простая и ужасная пронзает насквозь: он не вернулся. Его нет.

Мамочки!

— Карл? — удивляется сын и озирается по сторонам. — Не знаю… он привёз меня. А куда делся-то?

— Он живой?

— Ну, пять минут назад был живее всех живых…

На лице Миши замешательство, а я совсем не понимаю, что происходит. Если он живой, если спас и привёз моего сына, то почему не рядом? Где он?!

Оглядываюсь по сторонам, выискиваю знакомый силуэт, а Миша указывает рукой в сторону:

— Он там был.

Чёрт. Почему? Я не понимаю…

— Мама, иди. Со мной всё хорошо, правда. Иди. — И через секунду: — Он мне нравится, хоть и странный.