Стулья, упавшие вслед за поднявшимися членами его филиала, грохочут об пол, а я морщусь, жестом требуя тишины. Парни возбуждены до предела, но буянить пока точно не время.

— Сели, мать вашу, на место!

Парни вразнобой кивают, поднимают стулья и нехотя выполняют приказ.

— Итак, если все успокоились, то я бы предпочел продолжить.

Ответом служит тишина, и этот звук мне нравится больше других.

Резко поворачиваюсь к привязанному к позорному стулу упырю и, схватив его за волосы, резко оттягиваю голову назад. Фантазия рисует кровавые картинки, но я вдыхаю пару раз поглубже, чтобы успокоиться. Его время ещё не пришло.

— Кто тебя послал? — спрашиваю, а голос мой кажется слишком громким из-за гробовой тишины.

— Пошёл в жопу, — хрипит, морщась от боли. — Ты ж нашивку мою видел. Сам всё понял, придурок.

— Признавайся, сучье вымя, где Спартак, — шиплю, наклонившись к нему так близко, что кожей чувствую его сбивчивое горячее дыхание.

— Близко, — растягивает припухшие губы в подобии улыбки. — Ты даже представить не можешь, насколько. Даже если меня грохнешь сейчас, это ничего не изменит. Ни-че-го. Да и не жилец я после этого.

Он прав: Спартак не простит ему ошибки, но мне совсем не нравится, что сказал этот упырь.

— Он дышит тебе в спину, он тебя всё равно уничтожит, — выплёвывает, продолжая скалиться, а я бью его в челюсть.

Чтобы заткнулся.

Парни снова начинают гудеть, нервничать, а со всех сторон несутся “рациональные” предложения:

— Убить, суку!

— Ноги вырвать к хренам и на помойку, пусть ползает.

— Язык отрезать!

— Урыть подонка!

— За пацанов!

Все эти крики перемежаются взрывами нервного смеха, а звезда нашего вечера шипит от боли, пытаясь вытереть разбитый нос о плечо, но ремни, сковывающие его тело, не дают пошевелиться.

Я отворачиваюсь, отходя от трибуны. Нужно переговорить с Варваром — президентом Южного, потому что из всех присутствующих он, кажется один ещё способен сохранять спокойствие. Шум нарастает, но пока ещё толпой разгневанных братьев можно управлять. Пока ещё.

— У вас его телефон? — спрашиваю Варвара, а он отрицательно машет головой.

— Не было при нём. Только нож с собой был и кастет, но это мы утилизировали.

У Варвара большие чёрные глаза — настолько тёмные, что не видно зрачка. Он похож на цыгана, даже серьга в ухе болтается. Колоритный тип, без вариантов.

— Правильно сделали, не нужны нам его цацки. А что телефона не было, жалко.

Кто б спорил, так не братья, а я раздумываю над тем, что сделать с этой поганью, чтобы вытащить информацию. Он молчит, потому что ему терять нечего. А ещё боится Спартака больше, чем меня, потому слова не скажет.

— Ангел, разговор есть, срочный, — говорит Варвар, а мы выходим на улицу.

Мои охранники зорко следят, чтобы никто нашего гостя не убил раньше времени. Мне информация нужна, а не хладный труп, толку в котором нет никакого.

— Ангел, отпусти его.

Я смотрю на него, на зажатую в татуированных пальцах сигарету, но не могу понять, что именно он хочет выиграть этим предложением.

— Не понимаешь? — удивляется и делает затяжку, выпуская в воздух струйку дыма. — Он ломанётся к тому, кто его навёл. Точно тебе говорю, ломанётся. Он же псина верная, на брюхе к любимому шефу доползёт, хоть и боится его до усрачки.

— Думаешь? А если с моста в реку сиганёт с перепуга?

— Туда ему и дорога, — хмыкает Варвар, выбрасывая окурок, — но мы от него всё равно ничего не добьёмся. Псы болтать не умеют. Они только могут преданно в глаза хозяину смотреть. Ну убьём его, ну искалечим, а толку? Он винтик, разменная монета. О нём и не вспомнит никто.

Варвар прав: это может сработать. Во всяком случае, с этой кучки дерьма можно что-то получить.

— Спасибо, брат, — говорю, взъерошивая чёрные волосы Варвара на затылке. — А теперь езжайте.

— Уверен, что мы здесь не нужны? Парни на взводе, они помогут.

Желание Варвара послужить общему делу искренне, но я отрицательно машу головой:

— Вот потому, что на взводе и уезжайте.

Варвар кивает, хлопает меня по плечу и больше ничего не говорит.

Это моя война. Моя и Спартака. Лишние жертвы никому не нужны.

Постепенно все братья седлают байки и уносятся в направлении своих баз, где их ждут и верят в них. Пусть уезжают, потому что толкучку создавать мне вообще не улыбается.

Мои ребята остаются в Зале заседаний, и я смотрю, как пылает ненавистью Фома и понимаю, что ещё немножко, и он окончательно слетит с катушек в своей жажде мести.

Спартак тогда не только искалечил ему рожу. Он уничтожил его будущее, но это дела давно минувших дней. Это личная боль Фомы, и я никогда в не лезу к нему в душу. Однако сейчас я начинаю беспокоиться, что мой зам дошёл до точки невозврата — готовый поставить на карту свою жизнь, которой совсем не умеет дорожить.

— Заприте его в дальнем боксе, — говорю одному из охранников, а тот кивает и развязывает ремни. Наш гость растирает онемевшие руки и волком смотрит на меня.

Ничего, дерьма кусок, скоро ты будешь свободен. И только попробуй не привести меня к Спартаку. Хотя, что-то мне подсказывает, что именно к Максу он и двинется первым делом, почуяв волю, а пока пусть под замком посидит, не убудет.

Распускаю братьев на законный отдых, взяв обещание быть на связи и никуда не влезать. Они разъезжаются топить усталость в развлечениях, а я иду к своему бараку. Прошло три часа, и мне нужно увидеть Марго.

Под ногами хрустит гравий, тишина опустевшей Промзоны обволакивает плотным покрывалом. Здесь всегда кажется, что находишься в параллельной реальности, а шум большого города не в силах проникнуть сюда.

Люблю ли я свою жизнь? Не знаю. Никогда не задумывался, что можно существовать, следуя иным законам, подчиняясь другим правилам. Но с каждым днём, что минует с нашей новой встречи с Маргариткой, во мне укрепляется чувство, что мне стоит попробовать хоть что-то изменить.

Попытаться.

Только получится ли?

Пятьсот каналов — это вам не шутка.

Карл был прав: только прощёлкать пультом с начала в конец занимает приличное время. Чего здесь только нет: и охота, и рыбалка, и музыка, и арабские новости, и даже показывают, как правильно сеять семена редиса согласно лунному календарю. Я далека от садово-огородных дел, но бабуля, повествующая об этом, кажется настолько милой, что я залипаю, глядя в экран плазмы, готовая хоть сейчас бежать в магазин за тяпкой и граблями.

Самое удивительное, что здесь нет ни одного порноканала. Ни единого. Сначала подумалось, что я пропустила: ну не может быть такого в жилище одинокого мужчины. Но потом, исследовав уже пристальнее — с пристрастием, так сказать, — поняла, что зрение меня не подвело: никаких голых девиц, страстно совокупляющихся пар и чего-то ещё в этом роде.

Карл, всё-таки, удивительный мужчина. Даже в такой мелочи, казалось бы, а смог поразить. Он отличается от всех, с кем была знакома ранее. Просто другой, и второго такого не сыскать. Память все эти годы не обманывала меня, хотя порой и казалось, что Карл Воронов — плод моего воображения.

Сейчас, когда знаю о нём больше, сердце замирает каждый раз, когда приходят мысли, что ему пришлось пережить. Да, он просил не винить себя, но это так не работает. Я не могу иначе, зная, что не будь меня, он бы выбрал, возможно, другую судьбу. Но раз он не жалеет о своём выборе, тоже постараюсь.

Мои нервы сейчас — натянутые гитарные струны. В любой момент, дотронься, и они лопнут с оглушительным фальшивым перезвоном. Я волнуюсь о сыне, о будущем “Приюта”, хочу скорее вернуться домой, не понимаю, чего ждать дальше от этой причудливой жизни, стремящейся с какого-то перепуга разложить меня под мчащимся на полной скорости самосвалом. И самое скверное, что я даже не догадываюсь, как мне переломить эту ситуацию в свою сторону. Где он, этот чёртов выход?