За окном проплывает город, а я думаю о всякой ерунде, чтобы не давать воли мрачным мыслям. Просто растворяюсь в потоке бессознательного, в воспоминаниях плаваю.

Я давно не давал воли эмоциям. Почти и забыл, каково это — что-то чувствовать. Внутри, словно ледяной панцирь, сковывающий, прочный. Так проще, лучше и понятнее, но сейчас, когда появилась Маргаритка, будто бы даже слышу оглушительный треск заиндевевшего нароста.

— Приехали, — говорит Фома, а я моргаю несколько раз и потираю затекшую шею.

Даже не заметил, что мы уже въехали в нужный район. Совсем загнался, скоро начну на ходу вырубаться.

— На сегодня свободен. По всякой ерунде мне не названивать, хорошо?

— Понял, — кивает, а я распахиваю дверь и спрыгиваю на землю.

Мотор глухо урчит, и через пару мгновений мотор внедорожника набирает обороты, и машина скрывается за поворотом. Остаюсь один, и от этого мне хорошо. Я люблю одиночество, предпочитая его праздной суете, но сегодня хочется побыть с той, кто так странно и неожиданно влезла мне под кожу.

Вот и мой байк, в действительности, целый и невредимый. Рядом торчит какой-то малец лет шести и завороженно смотрит на мотоцикл. Такой чистенький, пухлощёкий мальчишка, а я усмехаюсь тому, что до сих пор не разучился разделять детей на “своих” и “чужих”. И хоть прошло чёрт знает, сколько лет, но мне всё равно порой кажется, что я тот же оборванец, на которого приличные дети по ту сторону забора с радостью укажут пальцем.

— Нравится? — спрашиваю, а мальчик задирает голову и улыбается абсолютно счастливо.

— Ага, красивый…

Он весь переполнен бурлящим восторгом, а я думаю, что его нерадивой мамаше нужно дать по шее, что не научила парня бояться чужих. Здоровый страх бережёт жизнь.

— Вырастишь, такой же себе купишь, — говорю, а парнишка мрачнеет, потому что в его представлении, наверняка, взрослым он станет где-то в следующей жизни.

Когда-то мне тоже казалось, что не вырасту. Так и останусь навеки в коконе чужой воли, но время летит слишком быстро. И вот мне уже сорок два, а я почти этого и не заметил.

— Гошенька, Гоша! — раздаётся громкий женский вопль откуда-то со стороны глухих дворов, а мальчик вздрагивает.

И я вместе с ним, хоть и не Гоша.

— Тебя, кажется, зовут, — озвучиваю очевидное, а мальчик горестно вздыхает, бросает прощальный и очень  печальный взгляд на мой байк и ковыляет на голос.

Мамаша его продолжает вопить, а я смотрю вслед мальцу и думаю, что все дети по определению хорошие. А вот взрослые уже всё чаще дерьмо собачье. Загадка природы, не иначе.

Когда мальчик скрывается в проходе между домами, я оглядываюсь по сторонам. Привычка, ничего не могу с ней поделать, но моя паранойя не раз спасала жизнь. Не только мне, между прочим.

Достаю телефон, набираю номер, и через пару мгновений Марго снимает трубку.

— Выходи.

Больше ничего не говорю, сбрасываю звонок, и присаживаюсь на седло своего байка. Очков не снимаю, потому что вокруг слишком много солнечного света, а это бесит меня. Эта проклятая светочувствительность меня когда-нибудь в гроб загонит, точно говорю.

Не знаю, сколько проходит времени — совсем за ним не слежу, и будто вообще отключаюсь, — но вдруг рядом раздаётся тихий голос:

— Привет.

Распахиваю глаза, а Марго стоит напротив — на расстоянии шага — и улыбается. Чёрт, красивая такая.

— Привет.

Наклоняю голову вбок, смотрю на Марго, пытаясь понять, не снится ли она мне, не чудится ли. А если нет, то, что с этой явью делать?

— Все дела закончила?

— Да, — кивает, а я протягиваю руку и дотрагиваясь до пряди волос, выбившейся из причёски.

Волосы мягкие, шелковистые и, чтобы продлить момент, пропускаю прядь сквозь пальцы. Потом заправляю её Марго за ухо, продолжая молчать.

— Мотоциклов не боишься? — интересуюсь, а Марго удивлённо вскидывает тёмные брови, округляя глаза.

— Не боюсь.

И да, ведь на самом деле не боится, даже глазищи её чёрные неподдельным азартом загорелись. Чёрт, если она ещё и управлять им сможет, я сдохну, потому что сердце разорвётся от бушующих эмоций, которые положены подросткам, а не таким взрослым мальчикам, как я.

— Тогда поехали?

Мой вопрос, скорее, формален, потому что, не дав Марго задуматься, притягиваю её к себе.

— Твои приличные соседи не умрут от разрыва сердца, если я тебя поцелую?

Вокруг тишина, нет ни одного прохожего, но вдруг какой-нибудь дед снова решит выйти на прогулку?

— Не умрёт никто, — говорит и запрокидывает голову, а я касаюсь губами её губ, ещё теснее прижимая к себе.

Она отзывчивая, податливая, но умом-то понимаю, что тискаться на глазах у случайных прохожих — не то, что нам обоим нужно. Не в моей ситуации, когда Спартак так близко, а для Марго это тоже, своего рода, репутационные потери.

— Поехали, Маргаритка, отсюда скорее, а то бедой закончится.

Она тихо вздыхает, а я отхожу от неё, чтобы не провоцировать. Рядом с ней у меня закипает кровь, и чёрт его знает, чем это всё обернётся.

Марго смотрит на меня хитро и влезает на байк. Будто бы всю жизнь в седле сидела. Несколько мгновений смотрю на неё, и мне кажется, что ничего красивее в своей жизни не видел. Чёрт…

— Прокатимся? — задаю риторический вопрос и сажусь сзади. — Берись за ручки.

Маргаритка слушается, и я накрываю руками её тонкие смуглые кисти. Впервые задумываюсь, какой контраст между оттенками нашей кожи: моя белоснежная, почти прозрачная, и её тёмная, карамельного оттенка.

Кофе с молоком, мать его.

— Готова? — выдыхаю ей на ухо, а Марго кивает. — Тогда поехали.

Завожу мотор, и вибрация проходит по телу. Я люблю это ощущение, оно меня пьянит и с ума сводит. Особенно, когда Марго рядом.

Никогда не думал, что ехать рядом с женщиной может быть настолько приятно. Байк срывается с места, и я невольно пододвигаюсь настолько близко к Маргаритке, что уже кажется и не разорвать. Будто сплелись воедино, не разделить.

Марго взвизгивает, когда захожу на вираж, хохочет, а мне и самому хочется смеяться. И плевать на Спартака, плевать на все проблемы разом. Рядом с Маргариткой я снова чувствую себя живым.

И это дорогого стоит.

Я не знаю, как долго мы едем, и самое главное, куда тоже не понимаю. Мотор ревёт так, что в ушах закладывает, а все внутренности скручиваются в крепкий узел, и дыхание сбивается. Лёгкие переполнены кислородом, но всё равно — не надышаться. Воздух чист и свеж, а ещё так упоительно пахнет цветущими липами и сиренью. Лето в этом году началось по-особенному, красиво и волнительно, и сердце мается в ожидании перемен.

Никогда, кажется, я не чувствовала себя свободнее, а кровь так бешено не неслась по венам. В этот момент, когда едем с Вороном вдоль трассы, а мимо пролетает, сливаясь в одну сплошную линию, город, я по-настоящему счастлива. Мы с Карлом не едем, не мчим, на самом деле мы летим, и это прекрасно.

Хочется заорать во всё горло, встать на ноги, раскинуть руки и упереться макушкой в кристально чистое небо, растворившись в нём без остатка.

А ещё Ворон так близко сейчас: прижимается сзади, накрыв мои руки, лежащие на руле, своими, и это кажется волнительнее, чем все поцелуи и прикосновения вместе взятые. В момент, когда ощущения обнажены и так упоительно остры, а ветер свищет, близость Карла почти невыносима.

Я не понимаю, что чувствую к нему. Благодарность за то, что когда-то был добр? Да. Симпатию? Определённо. Но и что-то намного большее. Я давно уже ничего сильнее лёгкого интереса к мужчинам не испытывала. И этот интерес гас во мне довольно быстро — обычно хватало какой-то неудачной фразы или излишнего рвения со стороны мужчины. Не выношу, когда мою свободу ограничивали, пытаясь загнать в узкие рамки.

Но с Карлом… к нему мне хочется быть ближе. Словно можно повернуть время вспять и прожить жизнь как-то иначе. Нет, ни о чём в этой жизни я не жалею. У меня была прекрасная семья, тётя меня любила, потом появился Валера, у которого получилось доказать, что с ним рядом мне будет хорошо. И не обманул. Мы были вместе прекрасные девять лет, пока трагедия не забрала его, но и с этим я научилась жить в согласии. А ещё у меня есть прекрасный сын, которого люблю больше всего в этом мире, за которого всё отдам и не поморщусь. Мне грех жаловаться.