Тяжело дышу, пытаясь прийти в себя, а Марго распахивает глаза, фокусирует на мне взгляд и говорит:

— Я люблю тебя, Карл Воронов.

И замирает, словно сама испугалась того, что только что сказала, а я выдыхаю скопившийся в лёгких воздух и целую Марго в лоб, обжигая губы солью.

— Я знаю, моя Маргаритка. Всегда это знал.

— Знаток нашёлся… — бурчит, хитро глядя на меня.

— А то. Я надеюсь, что ты тоже понимаешь, что это взаимно? Всегда так было, и всегда так будет.

Вместо ответа, она целует меня в мокрое от пота плечо и тихо смеётся.

— Кто порвал мои вещи? — спрашиваю, а Карл пожимает плечами, упорно делая вид, что совершенно никакого отношения к этому не имеет. — И как мне на люди показаться? Мне ведь даже переодеться не во что! Хорошо, хоть штаны пожалел.

Карл, не глядя в мою сторону, протягивает свою футболку, а на губах хитрая улыбка мелькает.

— Надень пока, потом разберёмся.

— Но она мужская, и тебе самому же нужно что-то носить.

Пытаюсь протестовать, но Карл отмахивается и морщит нос:

— Мы сейчас едем в место, где этих футболок, самых разных, у меня полный шкаф, так что не выделывайся.

Выхода нет, потому надеваю любезно предложенную вещь, хоть и бухчу для порядка. Чтобы знал, как мою одежду портить, ненасытный.

Но на самом деле при одной мысли о том, что между нами случилось совсем недавно, чувствую как сердце начинает лихорадочно колотиться о рёбра. Дело ведь не только и не столько в сексе, сколько в той энергии, что кружила вокруг нас; в тех словах, что были сказаны. Ощущаю сейчас такую лёгкость, что кажется: всё плохое, что уже случилось когда-то — тлен и суета. Всё можно исправить, со всем справиться. Главное, чтобы мы оставались друг у друга.

Глупость? Романтические бредни, неприличные для женщины моего возраста? Пускай. Я ничего плохого никому не делаю и имею право на своё личное, тихое и сокровенное, счастье, а весь остальной мир пусть хоть захлебнётся в своей злобе.

— Чёрт, почему я не догадалась хоть что-то из вещей с собой взять? — восклицаю, кое-как оправляя подол футболки.

Сидя в машине, переодеваться не слишком-то удобно, но у меня всё-таки получается.

А Карл, точно специально, гонит на какой-то запредельной скорости, словно опоздать куда-то боится, торопится. И пусть со стороны кажется расслабленным и спокойным, но по напряжённо сжатым челюстям и блуждающим под светлой кожей желвакам понимаю, что внутри, за толстой бронёй мнимого безразличия, он взведён, как пружина. Вот-вот рванёт так, что камня на камне не останется.

— Вещи — ерунда. Главное, что живая осталась.

Спорить с этим бесполезно, потому привожу себя в божеский вид и, крепко держась за подголовники, перебираюсь на переднее сидение. Не хватало ещё убиться, потому что на такой скорости одно неосторожное движение с моей стороны чревато разбитой головой.

За окнами уже совсем светло, и я любуюсь красотой природы вокруг. Всё-таки это самое странное лето в моей жизни. Начавшись неожиданной встречей с тем, кто казался потерянным навсегда, оно наполнено острой смесью счастья и страха. Будоражащий коктейль, от которого кружится голова и тянет на безрассудные, почти детские поступки.

— Ворон... — начинаю, хотя совсем ведь не планировала об этом когда-нибудь говорить, но после того, что случилось в этой машине, мне больше не хочется молчать. — Я тебя искала. Давно очень. Просто захотела, чтобы ты знал об этом.

Я смотрю на Карла, а он сжимает побелевшими сильнее прежнего пальцами рулевое колесо и смотрит вперёд, на дорогу, почти не мигая.

— Я тётю свою достала тогда, но мне так хотелось знать, что с тобой всё хорошо.

— Узнала? — усмехается, но в усмешке этой — горечь.

— Лишь то, что ты освободился из тюрьмы. И всё. Больше тётя ничего выяснить не смогла. Или не захотела. Но…

— Что? — Карл удивительно нетерпелив и даже взбудоражен, а я не знаю, как лучше сформулировать свои мысли. Чтобы он понял.

— Но я ведь так и не узнала, как ты живёшь. Хорошо тебе или плохо, счастлив или нет. Иногда позволяла себе фантазировать — редко очень, но всё-таки, — что у тебя большой дом, любящая семья, дети... Карл, у тебя есть дети? Жена?

Прикусываю язык до мушек перед глазами, до болевого спазма и практически до крови, потому что совсем не понимаю, как этот вопрос вырвался на свободу.

Боюсь ли я, что сейчас он сознается, что десятки лет счастлив в браке? Нет, не боюсь. Мои чувства сейчас вообще не поддаются описанию, до такой степени в сложный узел сплелись.

Просто мне бы не хотелось вдруг узнать, что Карл не одинок. Что дома, где бы этот дом ни находился, его ждёт тёплый ужин, заботливая жена и ватага бойких светловолосых ребятишек. Просто не хочу. Это уже слишком. Во всяком случае, сегодня.

— Ты в своём уме? — спрашивает, выкручивая руль и увеличивая скорость на максимум.

Сумасшедший, не иначе. Бесстрашный до одури, до тошноты и мурашек по телу, но мне нравится то, каким он стал. Слишком нравится, и ничего с этим поделать не могу.

Влюбленная дурочка, но счастливая дурочка.

— Не знаю. В последнее время у меня нет ответа на этот вопрос.

Пожимаю плечами, но не могу отвести взгляда от профиля Карла. Белоснежные брови сведены к переносице, а губы сжаты в тонкую линию.

— Ты сердишься? Не надо, я не хотела.

— Да, блядь, я сержусь! Да я, мать их, в ярости!

Карл жмёт на тормоза, и машина с визгом проезжает по пустой дороге, останавливаясь у широких железных ворот.

Резко поворачивается ко мне, а я инстинктивно съёживаюсь, замечая, какой дикий огонь плещется на дне прозрачных глаз.

— Слушай меня внимательно. Поняла? Внимательно.

Киваю, потому что слова застревают в горле, не в силах прорваться на свободу.

— То есть ты думаешь, что я, имея детей, жену, собаку или ещё какую-то подобную хрень, связался бы с тобой? Считаешь, я херня на постном масле, а не мужик? Такой, кобелёк среднестатистический, который размахивает своим хозяйством направо и налево?

Он щурится, а я вижу, насколько он взбешён.

— Нет, я так не думала. Просто спросила.

— Просто спросила она… — хмыкает и распахивает водительскую дверь.

Пара мгновений, пока он обходит по длинной дуге автомобиль, сижу, словно пыльным мешком по голове прибитая. Я не хотела, чтобы он злился, совсем не хотела. Видит бог, просто выскочило. От усталости, невыносимой насыщенности предыдущих дней, отчаяния.

Лёгкий ветер врывается в духоту салона, а Карл хватает меня за руку и вытаскивает на улицу. Чёрт, так задумалась, что даже не заметила, как он рядом оказался.

Впечатывает меня спиной в корпус машины, хватает пальцами за подбородок и резко поднимает вверх моё лицо, впиваясь глазами. Он смотрит в саму суть, гипнотизирует, а губы, сжатые в тонкую линию, совсем белые.

— Маргаритка… — говорит, вздыхая, — у меня нет никаких детей. У меня нет и не было жены. У меня даже любовницы постоянной не было никогда.

— Прости, я ведь совсем не хотела тебя обидеть. Я сама не знаю, зачем ляпнула это. Но ты… ты ведь закрытый. Почти ничего о себе не говоришь.

— А что ты хочешь знать обо мне? — интересуется, поглаживая пальцами кожу на моих скулах. — И нужно ли тебе это?

— Нужно. Очень нужно, — киваю, даже не задумываясь, потому что и правда, испытываю острую потребность знать о Вороне больше.

Карл запрокидывает голову, смотрит в ясное утреннее небо, а грудь тяжело вздымается и опадает в такт дыханию. Ворон так и остался с голым торсом, и сейчас особенно ярко на его коже выделяются шрамы и татуировки — несмываемые метки прошлого. Прошлого, о котором я совсем ничего не знаю.

— Ты говорила, что искала меня, — вдруг вспоминает, но в глаза по-прежнему не смотрит. — Зачем?

— Потому что… потому что мне это нужно было. Очень нужно. И ещё, я хотела узнать, почему тебя посадили. Воспитатели так нам ничего и не сказали, все будто бы вычеркнули тебя из жизни. Но я не могла, понимаешь? Не получалось.