Смотрю на сына, а в глазах лукавые огоньки. Мне сложно представить, что он пережил, но Миша — сильнее всех, кого я знала. И милосерднее.

— Вот ключи, быстро домой! Я скоро! — прошу, вкладывая связку ключей в тёплую ладонь. — Ты точно в порядке? Только скажи!

— Мама! — хмурится, целуя меня в лоб. — Я не знаю, что у вас с ним, но одно я понял: он любит тебя, а иначе нужен был бы я ему. Потому беги, ты ведь этого достойна

И я срываюсь с места, словно мне снова четырнадцать. Мне нужно поговорить с Карлом, нужно увидеть его и понять, почему он не показался. Что его остановило?

— Ворон! Где ты? — кричу, но в ответ тишина.

Неужели бросил? Неужели решил, что я ему не нужна? Но в таком случае я хочу услышать это от него. Пусть скажет, что наши отношения для него ничего не значат. И я всё пойму, но только если услышу это лично.

Выбегаю из арки, а рядом с моим сгоревшим баром замечаю Ворона. Он стоит, глядя на испорченный чужой волей фасад, и курит. Выпускает струйки дыма в тёмное небо и кажется полностью ушедшим в себя.

— Карл… — говорю, делая шаг в его сторону, а в горле снова ком.

Он дёргается, переводит на меня расфокусированный взгляд и сплёвывает на землю. Не знаю, что с ним творится, но мне до одури хочется коснуться почти прозрачной кожи.

— Маргаритка, — выдыхает, а на лице такая боль отражается, что впору расплакаться.

Делаю ещё шаг, второй, сокращая расстояние между нами. Я не дам ему закрыться, не дам уйти. Он значит для меня слишком много, потому просто не смогу его отпустить. Не тогда, когда снова нашла.

— Я люблю тебя, — вырывается на свободу, но я совсем не боюсь того, что сказала сейчас. Чувствую, что так правильно.

Карл вздрагивает и смотрит мне в глаза невыносимо долго. В его взгляде боль и щемящая тоска, ураганы и тихие сопки. Ворон весь — сплошное противоречие и самый лучший мужчина. И я люблю его до боли под рёбрами, до невозможности дышать, когда он не рядом. Желание коснуться его сейчас невыносимо, и я позволяю себе это.

— Что это за хрен тебя касался? — выдыхает, а я не сразу понимаю, о чём он. — Я, блядь, хотел убить его.

И тут до меня доходит.

— Ты ревнуешь, что ли? — не верю я своей догадке. — Да? Ревнуешь?

Карл молчит, но его тело говорит лучше слов: он сжимает меня в объятиях до хруста, до боли, а я радуюсь этому, потому что так могу чувствовать, что он со мной.

— Карл… я люблю тебя. Просто потому, что ты такой существуешь. Не за прошлое, понимаешь? Не в знак благодарности. Просто люблю и совсем не хочу ничего менять. Ты нужен мне, весь без остатка. Слышишь меня? Нужен.

— Любит она, — говорит, склонившись к моему уху, а у меня мурашки от обжигающего кожу дыхания. — Меня? Я же недостоин. Это же из-за меня твой бар сожгли. Понимаешь? Из-за меня.

— Отремонтируем. Слышишь меня? Всё можно исправить, всё. Главное, захотеть.

— И ты хочешь быть со мной? Несмотря ни на что… просто быть.

— Я и так с тобой. С первого взгляда. Всё, что было между встречами — было прекрасно. Но только рядом с тобой я чувствую себя счастливой. Бесконечно и безгранично.

— Блядь, Маргаритка. Выходи за меня. Без тебя я сдохну.

Он выдыхает это мне в губы и, не дав ничего ответить, целует: жадно, напористо, вкладывая всю боль прожитых лет и предвкушение будущего счастья.

И я отвечаю на поцелуй, подаюсь вперёд, потому что всё, что мне нужно сейчас: мой Ворон.

У ног плещется море, лижет ленивыми волнами голые стопы, вязнущие в прибрежном песке, а ветер треплет волосы, забирается под рубашку, щекочет кожу. Я смотрю на восходящее солнце, впервые наплевав на боль и жжение в глазах. Пока оно не взошло высоко, я могу им любоваться. Пока ещё могу.

Вся моя жизнь — борьба. С обстоятельствами, чужой волей, судьбой, кем-то выбранной для меня. Но самая серьёзная борьба — безжалостная и беспощадная — всегда лишь с самим собой. Только лишь с собой.

Со своими демонами, слабостями, неверными решениями, болью, что неотступно преследует меня всю жизнь.

Однажды я выбрал свой путь, когда казалось, что ничего другого мне ждать не сто?ит. Поставил на светлом будущем крест, убедив самого себя, что такой я — страшный и изломанный — никому не нужен.

Отрастил за спиной крылья, пытаясь взлететь всё выше и выше, но по сути всю свою жизнь искал то, что казалось навсегда потерянным.

Я искал себя.

В болезненных воспоминаниях, в глубине чужих глаз, на дне случайных душ. Искал себя, зная, что навсегда остался неполноценным, разбитым на сотни осколков.

Каждое чёртово утро я просыпался — если, конечно, мне вообще удавалось ночью заснуть, — думая о том, что потерял однажды слишком много. Я не жалел о своём выборе, я только жалел, что такой, каким стал, уже не нужен буду своей Маргаритке.

Я не хотел ломать её жизнь, врываясь на полном ходу, хотя сотни раз порывался найти и забрать с собой. Чтобы она была рядом, чтобы уже никто и никогда не смог её обидеть.

В этой девочке с огромными чёрными глазами, в которых плескалось полноводное море эмоций и чувств, соединилось всё то, что нужно было мне, чтобы чувствовать себя живым: доброта и нежность, внутренняя сила и сострадание. Было ли уже тогда это любовью? Не помню. Единственное, в чём точно уверен: мы стали родственными душами, а это всегда значит намного больше, чем все гормональные бури, страсть и похоть одновременно.

С её появлением в моей жизни мне захотелось о ком-то заботиться, захотелось жить для другого человека, ничего не требуя взамен.

Я мало во что верю, но в то, что однажды мы должны были встретиться вновь, верил всегда. Старательно отгонял от себя эту мысль, не позволяя себе надежду, не ища, но так и не смог избавиться от этого тайного знания, согревающего сердце.

Размышляя, опускаю руку в воду, а волны ласкают кожу, согревают, и я улыбаюсь, сам не понимая чему. Но в последнее время я стал преступно много улыбаться, но это меня не волнует. Позволяю себе эту слабость, потому что впервые за долгие годы чувствую себя по-настоящему свободным. От обязательств, долга, условностей и братских законов. Уже некоторое время я просто человек — как миллионы в этом мире. Обычный мужик в белых шортах, встречающий рассвет на морском берегу. Только татуировки, шрамы и память всё ещё как клеймо на сердце, и, боюсь, от этого мне уже не избавиться. Да я и не пытаюсь, потому что, лишённый наивности, знаю, что есть вещи, неизменные в своей сути. Да и пусть, я стараюсь избавляться от лишней рефлексии.

На пляже тихо — ранним утром здесь почти никогда не бывает посторонних. Я выкупил эту землю месяц назад, но не закрывал её высокими заборами. Случайные люди перестали меня раздражать, словно, обретя снова свою Маргаритку, я избавился от страхов открытых мест и чужих людей.

С ней я медленно становлюсь другим. Смогу ли измениться когда-нибудь полностью? Стать более общительным, открытым, радостным? Не уверен. Но с ней мне хочется попробовать что-то в себе поменять. Ради того, что она даёт мне, я готов на многое.

Лишь бы улыбалась.

Тёплые ладони касаются моей спины, путешествуют вверх, исследуют, а я приподнимаю руку, и Марго ныряет под неё, обнимая за талию. Прижимаю к себе так крепко, насколько позволяет здравый смысл без риска покалечить её. Те два месяца, что минули со смерти Спартака, всё чаще ловлю себя на мысли, что мне на глубинном уровне необходимо постоянно касаться Марго, ощущать её рядом, слышать голос и впитывать дыхание.

— Доброе утро, — говорит, сонно щурясь, и улыбается мне, тянется губами, чтобы получить свой поцелуй.

Приподнимаю пальцем её подбородок и касаюсь губ — нежно, никуда не торопясь. Нам и правда, некуда спешить. Не знаю, сколько лет отмерено, но все они будут посвящены тому большому, что живёт в нас.

— Как ты?

— Проснулась одна, испугалась, что ты ушёл, — говорит и теснее прижимается к моей груди. — Я до сих пор иногда вздрагиваю, когда думаю, что тебя не будет рядом.