— Ты только хуже делаешь, — хмыкаю, заводя мотор. — Прими добрый совет: не трепыхайся.

Выруливаю на дорогу, а машина развивает скорость, всё дальше унося меня от Промзоны. Бумага с адресом жжёт карман, и я боюсь не успеть, потому что время — слишком дорого сейчас.

— И давно у вас любовь? — интересуюсь, скорее, чтобы отвлечься от глупых мыслей, которые крутятся в голове. Мне трудно, потому что думал, что разучился бояться. Оказывается, и мне страх не чужд.

Алёна встряхивает головой, и волосы падают на лицо. Я вижу, что она плачет, но меня меньше всего сейчас волнуют её слёзы. Пусть хоть урыдается, не мои проблемы.

— Я жду, — напоминаю, поглядывая на неё в зеркало.

— Год.

— Прям долго, — усмехаюсь, представляя рядом с этой нимфой Спартака.

Алёна пожимает плечами и шмыгает носом. Не знаю, о чём думает сейчас, да и не очень интересно. Понимаю, что ненавидит меня — больше всех в жизни, наверное, — но это мелочи. Ерунда, о которой мне лень переживать.

Скоро всё кончится. Так или иначе, у любой истории бывает конец.

— Отдайте телефон! — взвизгивает Алёна, когда я достаю из кармана её аппарат. — Зачем забрали?

— Сиди смирно!

— Вы не имеете права!

— Как же ты меня достала, красавица. Просто заткнись и не лезь под руку.

Я устал от всего этого фарса, мне надоела эта истеричка, но пока что она нужна мне, потому придётся потерпеть.

Останавливаюсь у обочины и набираю номер Роджера. Тот хватает трубку после первого же гудка, точно только моего звонка и ждал.

— Отбой, — говорю, а Роджер шумно выдыхает в трубку. Непонятно только: облегчённо или встревожено. — Я сейчас адрес скину сообщением. Пацанов отпускай, нечего им делать там. А вы с Виком подстрахуйте. — И добавляю, хотя слова с трудом удаётся пропихнуть на волю: — Веришь, только вам и могу довериться.

— Верю, — легко соглашается и продолжает: — жду адрес. Сразу стартуем.

Умом я понимаю, что не должен их теребить, но мне нужны они сейчас. Наверно, никогда так сильно мне не требовалась их поддержка, как в этот момент.

— Вы меня точно не убивать везёте? — подаёт голос Алёна, о которой уже и забыть успел.

Что за беспокойная идиотка. И как Спартак её терпит?

— Я баб не трогаю, но для тебя могу сделать исключение, если не заткнёшься и не перестанешь на мозги капать.

Я блефую, но Алёне об этом знать не нужно. Слишком много она болтает, слишком часто что-то от меня требует, будто право имеет, — утомила. Зато, гляди, притихла, точно дохлая бабочка под стеклом замерла.

Отправляю сообщение, сверившись с адресом, и понимаю, что, сам не заметив как, почти добрался до пункта назначения. Ещё пара километров и финиш.

Снова беру в руки телефон припадочной девицы. Пролистывая список контактов, открываю перечень звонков, и вижу то, что мне нужно: номер Максима. Вернее, Максимки, но, судя по всему, его такое положение вещей не коробит. В детство, что ли, впал? Видать, сильно идиота любовь скрутила.

Не удерживаюсь и открываю галерею. Алёна, похоже, любитель фотографировать ненаглядного. Особенно, когда он спит.

Листаю, понимая, что Спартак почти не изменился: такая же причёска, выражение лица и злость в глазах. Это хорошо видно на тех фото, где он смотрит в объектив и даже улыбается. Скалится, вернее сказать.

Случайные кадры, призванные сохранить на память моменты обычной жизни.

Этих фотографий в телефоне Алёны целая куча: сотни, если не тысячи, а я криво улыбаюсь, размышляя, как бы отреагировал на мои изображения Спартак. Забавное, похоже, могло бы получиться зрелище: его перекошенная в приступе ярости физиономия.

Закрываю галерею, потому что от рожи Максимки уже тошнит, и выхожу из машины. На улице такая жара, что на спине мгновенно выступает испарина. Снимаю жилет, бросаю его на водительское сидение, хотя это мало помогает, но дышать становится немного проще.

Подсознательно жду услышать звук моторов. От моста до этих тихих мест — рукой подать, а, зная своих друзей, уверен, что приедут они с минуты на минуту. Резвые парни.

Подставляю лицо обжигающему ветру, закрываю глаза и прячу их за стёклами очков. Слишком яркое солнце, ослепительное.

Когда вдали показываются два байка, я машу рукой и набираю номер Спартака. С телефона Алёны. Уверен, для него мой голос станет очень приятным сюрпризом.

Когда Вик с Роджером тормозят рядом, я слышу голос того, кто выпил у меня так много крови за жизнь, что не измерить.

— Детка, я же просил мне пока не звонить, я занят, — шипит в трубку, а я усмехаюсь.

— Детка твоя с перерезанным горлом в канаве окажется с минуты на минуту, — говорю прежде, чем Спартак психанёт и повесит трубку.

— Мать твою, — выплёвывает, а я смеюсь, не сдерживаясь.

— Советую поторопиться, а то хуже будет.

— Гонишь, — утверждает, но в голосе замешательство.

— Рискни проверить.

— Где она?

— Возле окружной дороги, рядом с рощей, у спуска.

— Только тронь её, сука, пальцем…

— Баш на баш, Максимка, — говорю, останавливая поток ругательств и угроз в свой адрес. — У тебя есть тот, кто мне нужен, у меня твоя девка. Решайся.

И вешаю трубку.

Теперь я знаю: счёт пошёл на минуты.

— Нам-то что делать? — спрашивает Роджер, когда я прячу телефон Алёны в задний карман. Больше он мне не нужен, но и отдавать его девице желания не имею. — Снова в кустах прятаться?

Узнаю своего друга, летящего всегда голой грудью на амбразуру, готового закрыть своей широкой спиной всех и каждого. Но мне меньше всего нужно, чтобы они с Виком рисковали своими жизнями ради меня — не хватало ещё, чтобы с ними что-то случилось только потому, что мы со Спартаком не можем поделить игрушки в песочнице. Мне лишь нужно чувствовать их поддержку, потому что один боюсь не справиться. Нет, не струсить, а сорваться и убить кое-кого.

Марать руки в крови этого подонка не хочется. Не тогда, когда моя жизнь наполнилась смыслом. Точно не тогда.

— Нет, просто будьте рядом, но никуда не лезьте. Ясно? — Перевожу взгляд с задумчивого Викинга на раздосадованного Роджера, и они не спорят. Только кивают, а Вик тихо говорит:

— Это же уже всё было когда-то… помните?

Помним ли мы? Однозначно. Когда-то Спартак снова попытался вернуться в город. Тогда пострадало ещё больше людей, чем сейчас, и однажды ночью, на пустыре за Текстильной фабрикой, мы с ним встретились лицом к лицу. За нашими спинами были члены клубов, и рубилово началось колоссальное. Тогда Фома получил свой шрам — не только на лице, но и на сердце. Второй оказался, хоть и невидимым, но куда более страшным и глубоким.

Раны на сердце никогда до конца не заживают. Лишь гниют и медленно кровоточат, постоянно напоминая о себе.

Тогда, за моей спиной, двумя крыльями маячили Вик и Роджер — люди, которые не обязаны были закрывать меня собой, но не умеющие по-другому.

И пусть я не умею много и красиво говорить, верю, что они знают, как важны для меня.

— Смотри! — говорит Роджер, указывая рукой вдаль.

Там, поднимая из-под колёс сухую пыль, едет машина. Огромный чёрный внедорожник, номера которого заляпаны грязью — не разобрать. Нутром чую, что в нём мчит Спартак, и чем ближе к нам машина, тем легче мне становится. Словно именно сегодня, именно эта встреча может окончательно расставить все точки на системе наших координат.

Внутри отчего-то всё скручивается тугим узлом. Это не страх, нет. Предвкушение.

И правда, не проходит и минуты, как внедорожник с оглушительным скрипом тормозит. Такое чувство, что корпус, несмотря на кажущуюся надёжность, вот-вот на куски рассыплется.

Секунда, и водительская дверца распахивается. Мгновение, и Спартак возникает пред очи, медленно обводя нас взглядом. Хлопает дверца со стороны водителя, но Макс не торопится идти к нам. Просто стоит и смотрит на нас, пытаясь просверлить дыру тяжёлым взглядом. Ну-ну.

Он бледный, хотя и горят вызовом глаза, а на губах застыла хищная ухмылка. Он мало изменился за годы: всё такой же лощёный позёр.