В доме, в котором произошла трагедия, часто кипятили чайник. Это то, что делали, когда ваш мир перевернулся с ног на голову из-за неожиданной смерти или ужасной травмы или, в этом случае, внезапного исчезновения вашей дочери с вероятностью, что она вернется целой и невредимой, один на миллион. Вы ставите чайник, делаете всем по чашке чая, а затем снова ставите чайник на огонь. Том по своему опыту знал, что не стоит предлагать помощь, никогда не пытался забрать труд по приготовлению всем по чашке чая у человека, который предложил их сделать. Это они испытывали сильнейшую боль, пытались понять, почему все, что они когда-либо планировали, о чем мечтали годами, внезапно пришло к резкому и шокирующему концу. Наполнить чайник, вскипятить воду, положить чайные пакетики в чашки и отнести напитки на подносе с сахарницей и ложкой было единственным, что им удавалось сделать между приступами плача, проклятием судьбы и сетованиями на Бога. От этого они чувствовали себя снова полезными примерно на две минуты.

Том стоял один в комнате Мишель Саммерс, пока ее мать делала чай. Он знал, что прийти сюда, чтобы встретиться с Фионой, было как хватка за соломинку, но, может быть, он за этот визит обнаружит что-то и, если оно окажется тупиком, тогда оно, вероятно, будет одним из очень большого их числа, прежде чем кто-то, наконец, не сделает прорыв в этом деле.

Том должен был встретиться с Хелен у дома Мэри Кольер во второй половине дня, но он всерьез сомневался, покажется ли она. Пока он ждал возвращения Фионы, Том осматривался в комнате пропавшей девушки, но ни к чему не прикасался. Место уже выглядело как алтарь умершей девочки. Он пробежался глазами по постерам, по дешевым украшениям комнаты, для которых она, вероятно, уже теперь выросла: снежному шару, старой музыкальной шкатулке с балериной на крышке. Комната рассказывала о тяжелом детстве, которое он узнавал. Это была не совсем бедность: на тарелке лежала еда, и они, вероятно, могли позволить себе отопление, но после оплаты счетов оставалось не так много денег. Вещи, принадлежащие Мишель, вероятно, были куплены на дешевых распродажах. Том знал это, потому что он пережил нечто подобное.

― Я не знаю, пьете ли вы с сахаром.

Фиона вручила ему чашку чая с очень большим количеством молока.

― Забыла спросить, ― добавила она, такой интонацией, которая, казалось, говорила, что в настоящий момент она забывает многое.

Том никогда раньше не встречался с Фионой, но она выглядела такой изможденной, что он готов был поспорить, что она состарилась на десятилетие за прошедшие несколько дней.

― Так отлично, спасибо, ― сказал он, делая глоток.

Фиона смотрела на него сейчас, будто он вдруг попал в резкий фокус. Он задумался, была ли она на сильных антидепрессантах.

― Чего вы снова хотите?

Она, казалось, то и дело отключалась и, если и заметила на нем синяки, очевидно, решила, что не стоить их никак комментировать. Вместо этого, она безропотно впустила его в дом, когда он сказал, что являлся журналист.

― Я подумал, что у вас может быть более свежая фотография Мишель, ― сказал он. ― Та, что использует полиция выглядит слегка устаревшей. Новая фотография может помочь найти ее.

― Мы перестали покупать школьные фотографии, ― призналась она. ― Они всегда такие дорогие. Я не знаю, есть ли у меня ее недавние фотографии.

Ее губы задрожали, когда понимание поразило ее. У нее не было свежих фотографий своей дочери и больше может никогда не быть шанса исправить это.

― Могу я взглянуть на эти? ― спросил Том, показывая на ряд из четырех фотоальбомов, которые занимали половину полки в покосившемся деревянном книжном шкафу.

Фиона кивком выразила свое согласие.

― Это лишь глупые фотографии ее и ее приятелей, ― сказала она.

Том взял ближайший альбом и пролистал его. Девушка, у которой был день рождения, выглядела лет на пятнадцать, как и другие дети, улыбавшиеся с первых четырех фотографий. Их сняла Мишель, и они были аккуратно размещены на странице, а затем покрыты прозрачной пленкой. Девушки сделали попытку нарядиться, но они все еще учились тому, как хорошо выглядеть. Макияж либо отсутствовал, либо его было слишком много. Мальчишки корчили рожицы перед камерой или боролись на снимках. На фотографиях были радостные лица и смех, но в их возрасте парни и девушки то же самое, что два инопланетных вида, которые с настороженностью друг к другу относятся и не знают, как общаться. Том перевернул страницу и затем другую, пока, наконец, не узнал ее.

Мишель Саммерс стояла рядом с подругой, улыбаясь на камеру. Ее поза и улыбка были еще слегка неуклюжими, но это была совсем другая Мишель в отличие от девушки на снимке, который украшал страницу каждой газеты в стране. С таким макияжем, с тщательно уложенными волосами, она выглядела больше как женщина, чем девушка. Она неловко скрестила руки на груди для фотографа, как будто была не совсем уверена, насколько хорошо выглядит. Мишель Саммерс все еще была ребенком, но она не была похожа на других жертв Ловца детей.

― Могу я это забрать? ― спросил Том, ― у меня есть связи в «Дэйли Миррор». Они напечатают это.

― Если вы думаете, что это поможет, ― сказала она.

Он не знал, поможет ли, но все равно отогнул защитную пленку и положил фотографию в карман.

Они спустились вниз по лестнице вместе и поговорили еще немного о Мишель. Он знал, что то, что он слышал, было отредактированной версией жизни молодой девушки обезумевшей матерью: улыбка с хитринкой, озорное чувство юмора, любовь к природе и случайное воспоминание из детства из давным-давно прошедших каникул. Это не давало ему ничего, что может раскрыть причину, по которой она сбежала из дома или была кем-то убита. Мишель и Дэнни «поладили», как сказала ее мать. Парень Мишель был «порядочным, как я думаю, но она встречалась с ним не так долго».

Они проговорили пять минут или чуть больше, пока тема разговора не перешла к школе, которая Мишель не нравилась.

― Но, когда они ее любили, дети, имею я в виду? Не могла дождаться, когда выберусь оттуда, я была такой же в ее возрасте.

Том позадавал ей вопросов о младшей школе, чтобы заполнить тишину в разговоре, пока он допивал свой чай.

Фиона, казалось, оживилась при воспоминании.

― Мишель совсем его не любила. Имел ли он на нее зуб? Имел.

― Кто?

― Нельсон, директор. Он притеснял ее. Я ездила туда однажды.

― Что случилось?

― Он ударил ее, ― сказала Фиона.

― Нельсон ударил Мишель?

Том воспитывался во времена, когда учителя регулярно били учеников тапочками, тряпками для доски и даже книгами в твердом переплете, но Мишель была ребенком, рожденным в поздние восьмидесятые, такого рода вещи уже к тому времени прекратились.

Фиона кивнула.

― Дал ей пощечину. Я даже не помню, почему, было ли это за что-то или просто так. Я пошла прямиком к нему, чтобы разобраться, в чем дело. Я угрожала заявить на него, он не стал сразу же извиняться: сказал, что его спровоцировали, но признал, что не должен был делать этого, а затем извинился.

Она думала, что вопрос был разрешен к ее удовольствию.

Том достаточно хорошо знал Нельсона, и такое поведение было для него не характерно, что означало, что Мишель каким-то образом удалось довести директора до той степени, когда он совершил нечто, что могло стоить ему всей карьеры.

Фиона взяла пустую чашку у Тома и исчезла с ней на кухне. Пока ее не было, Том заметил лист бумаги в линейку на обеденном столе поблизости. Он был сложен вдвое, но мужчина все же смог различить слово, которое было написано поверх записки ручкой: «Фионе».

С кухни доносились звуки звенящей посуды и работающего крана.

Том сделал шаг по направлению к столу, оглянулся на дверь и, когда никто оттуда не вышел, приподнял верхнюю часть записки пальцем, чтобы иметь возможность прочитать слова, которые были торопливо нацарапаны на другой стороне: «Мне очень, очень жаль, но я больше не могу здесь оставаться. Пожалуйста, прости меня. Д».