Ну конечно! Дрова сложились в общую поленницу в моей голове — Саггот страхом повелевает бванами Клалва! Его рабыни, его слуги — клейменные и не клейменные — снуют в трущобах и узнают тайные слабости его врагов!

— Я не видел еще ни одного тайного логова Рабов Раввы… — Признаюсь проводнику. Старик лишь усмехнулся:

— Скоро увидишь. Они в самом сердце Трущоб, мой мальчик. В Башне!

Наконец, спустя еще час блужданий по лабиринту канализации, мы дошли до дыры в потолке с приставленной к ней грубо сколоченной деревянной лестницей.

Я потянулся к рукояти меча, но Сепу положила свою ладонь на мою. Наши глаза встретились и я увидел, как она беззвучно и незаметно качнула головой. Сжав зубы, убираю руку с рукояти.

— Доброго здравия, старец. — Поклонилась ему Сепу. Тот заулыбался, его голос изошелся в ласке. До тех пор пока, пятясь назад и отдаляясь на безопасное расстояние, старик не развернулся и не ушел к рыбалке.

— Зачем мы его отпустили живым? — Наконец, спрашиваю у нее.

— Потому что люди должны жить, Хаж. — Ответила она мне и начала подниматься по лестнице, не замечая молний ярости, бьющихся в моих глазах. Глупейший поступок!

***

Поднявшись, мы вышли из темноты к утреннему полумраку. Светает. Из дыры в потолке бьется свет, падая и в дыру вниз. Коридор грязный, вонючий, в животных отходах. Путь направо завален спустя метров пять, путь налево — спустя метров десять. Почувствовав себя в каменном мешке, мне стало дурно, но Сепу пришла в себя первой.

— Лестницу подними, мой господин. — Указала она пальчиком вниз. Хлопнув себя по лбу, забираю из канализации тяжесть и соединяю пол с крышей. Сепу полезла первая.

— Видишь что-нибудь? — Шепчу снизу, гладя взглядом оголенные бедра.

— Поднимайся! — Слышу ответ.

Лезу, видя, как рабыня переходит на опасно крошащуюся крышу.

Эйфория от открытого пространства стрелой ударила в голову! Пылающее алыми, розовыми, оранжевыми огнями утреннее небо завораживает красотой. Бесчисленные скручивающиеся в лабиринты каменные развалины кажутся беспредельными, ибо край их теряется на горизонте. То тут, то там преображаются заросшие травой внутренние дворики, открывая картины быта — там нищие собирают утренний урожай, здесь Рабы Раввы воздают молитвы, вдалеке тренируются с копьем воины, а через развалину бегают, играя, дети. На многих впадинах и крышах просыпаются люди — ступают бесстрашно, одеваются, наряжаются. Зачарованный зрелищем замираю, пораженный догадкой.

— Они не боятся друг друга! — Прошептал я в пустоту. И она мне ответила:

— Да, Хаж. Они знают, кто где живет, у них нет закона и нет стражи, нет будущего, но нет и прошлого. Они радуются новому дню и не ищут иного. Их не нужно убивать.

— Счастливцы… — Глядя, как в двадцати метрах от меня, на крыше второго дома, мне приветливо улыбается женщина, вскармливая грудью младенца. Мужчина подле нее будит старшего сына. — Но как они живут, в беззаконии?..

— Думаю, они платят Рабам Раввы за защиту. — Усмехнулась Сепу и добавила. — А вот и наша Башня.

Косая, полуразрушенная каменная пятиэтажная развалина старого замка высится в полусотне метрах к востоку, пронизывая возвышенностью и давя монументальностью. Пик, пятый этаж, полуразрушен, но в нем, словно в маяке в пустыне, горит свет масляных ламп, словно твердя — там сосредоточена сила, там власть. Даже отсюда видна винтовая лестница с изящными перилами, обвивающая Башню. Окна четвертого этажа отремонтированы и закрыты ставнями — роскошь для трущоб. Там поместятся все семь лачуг сандальника, у которого мы ночевали! С третьего этажа слышно многоголосье, оттуда, из дыр, бьет дым — топят по-черному. В него поместится трактир Тафари! Второй этаж и вовсе огромен настолько, что срастается с первым — дыры в потолке аккуратно округлены, по крыше бродит пара дозорных. Первый же этаж имеет три входа — с запада, севера и юга — и каждый из них выделяется иным оттенком камня — арочные ворота в два человеческих роста на глиняном возвышении, влева и вправо от которого отходят лестницы. Башня напоминает огромный термитник, источая дым, запахи, голоса, свет.

Мы легли, дабы остаться незамеченными.

— Смотри, Хаж! — Толкнула меня Сепу, указывая пальцем на врата первого этажа Башни. Около сотни нагих мужчин, склонив головы к земле, молятся на утренней молитве в извращенной еретической манере. Перед вратами в Башню, на возвышении, стоят шесть фигур. Два арбалетчика, сгорбленный под тяжестью свитка и пера писарь, записывающий слова — в этот момент у меня скрипнули зубы — бородача-сторожа, а также могущественный мужчина, обращающийся словом к молящимся ему рабам. В доспехе из кожи буйвола поверх изумрудного искусно сшитого тканевого наряда, в церемониальном рогатом шлеме, с обсидиановым кинжалом на поясе, в тончайших шелковых перчатках, закрепленных обручами на запястье и в высоких кожаных сапогах.

— Это Святейший, Хаж, я уверена! — Возбужденно защебетала Сепу. — Смотри, никто в Башне не движется по винтовой лестнице! Я уверена, что они пользуются внутренними переходами. Мы легко затеряемся в джеллабах — смотри, в другие ворота въезжают телеги. Ну конечно, им же нужно есть, пить. Помнишь, на два этажа Башня опускается под землю, в канализацию? Если переползти чуть дальше, мы сможем спустить с крыши и обогнуть Башню с востока. Поищем там подземный путь. Хаж? Хаж, ты меня слышишь?..

С пятого этажа Башни забил барабанный набат. Я вздрогнул. Оцепенение спало.

Шестым человеком, по правую руку от Святейшего, стоит Эбеле.

Веткой и найденной в углу тряпкой Сепу смогла вычистить каменный мешок от животных отходов. Пустыми глазами смотря на ее суетливое мельтешение, вновь и вновь прокручиваю события минувших месяцев. Попасть в Башню сейчас невозможно — нужно дождаться ночи и смены дозорных. А пока можно посидеть в каменном мешке меж крышей и канализацией.

Эбеле — мхарану клана Клалва и дочь владетельного первенца, дочь самого Буру. По словам Готто, она получала письма с Запада — от Шугабы или его прихвостней. И я лично видел ее в Белом Гнезде! И теперь, получив наказ от господина оставаться в Желтоцветном граде, она здесь — рядом с повелителем Рабов Раввы.

Эбеле. Дыхание остановилось, но лишь на миг. Закрыв глаза, я заставил грудь вдохнуть побольше воздуха и выдохнул, сохранив спокойствие на лице и в мыслях. Тогда, незадолго до нападения Лунных братьев, именно ей Буру вручил власть над деревней… И над нами. Готто подозревал ее и это объясняет жгучее недоверие к ней Зарбенгу. И когда Адонго встал на их сторону, мне следовало сначала задать один-единственный вопрос: “Почему?”

Когда мы с парнями попали в плен к Старику и я чувствовал на себе его всевидящий взгляд, что раз за разом предотвращал мой побег. Позже, когда я встал вровень с его сынами, то расспросил его. Усмехнувшись, Старик ответил: “Змея нападает стремительно и одним укусом отправляет к Равве. Буйволу надо разогнаться, но в атаке он стремителен и неостановим. Гиены сражаются стаей — жди удар в спину. В каждом человеке живет зверь — ищи их в глазах. Так ты познаешь его повадки задолго до боя.”

Закрыв глаза, вспоминаю нашу первую встречу. Тогда еще неузнанная мной, Эбеле шла в трактир, представившись чужим именем. Нкемдилим. Изящество и манерность, бледно-бурого цвета кожа, тонкое высокое тело, расписанное витыми узорами. И наша вторая встреча — в зрительском зале, где празднующий сын главаря банды наслаждается ее нагим, лишенным узоров телом, пока на арене льется моя кровь.

И наша главная встреча — в ее спальне, в особняке Желтоцветья.

— Стемнело, господин. — Еле слышно подала голос Сепу, не решаясь дотронуться до меня.

Медленно встаю, растираю затекшие конечности и лезу на крышу. Солнце садится — сумерки продлятся недолго, скоро на плато трущоб опустится непроглядная мгла.