— Потому что ты мне снова нужен, друг. — Куруса хохотнул и сделал еще пару больших глотков. Вытер рот рукой, продолжив. — Потому что ты должен взять сотню доверенных людей и, как встарь, провернуть со мной небольшое дельце. Потому что у меня есть кое-какая идея, которая решит все мои проблемы!

— С Кхато или с Шугабой?.. — Не понял Буру.

— И с Кхато, и с Шугабой, и с лунными братьями, и с дырой в казне. — Ухмыльнулся Куруса. — На правах сюзерена и твоего повелителя, я приказываю тебе, Буру, тряхнуть стариной. Мы отправляемся на рассвете — времени слишком мало!

***

— Правом Хозяина Великой Тонго, правом Повелителя рода Клалва, властью, данной мне кровью отца, деда и прадеда, буквой закона и духом традиций, я, Куруса Фарусид, объявляю Саггота Клалва, низложенного Хозяина Клалва, виновным в предательстве, измене и ереси. Своим словом я приговариваю его к казни священным огнем.

Саггот лишь молчит и улыбается, невидящим взглядом смотрит за горизонт и зрит там одно ему ведомое будущее.

На моих глазах Мунаш, нараспев читая молитву, заставил факел вспыхнуть священным пламенем. Под взгляды собравшихся на амфитеатре, он поднес его в самый центр Костяной Обители, к хворосту. Огонь обуял его, все ближе и ближе подбираясь к телу Саггота, вылизывая ноги, начав освобождать душу от оков плоти.

Среди собравшихся я вижу Ннамбди и Олэйинку — они держатся за руки.

Вдалеке, в окружении верной стражи, морщит лоб Зарбенгу, что-то шепча Дакару.

На возвышении, рядом с Курусой, бледный как смерть, сидит Буру, закрыв глаза, шепча молитву.

Позади них — Адед, Кэйод и Анкома Клалва.

Ожидают казни пособники — связанные выжившие Рабы Раввы, слуги Саггота и даже Унати, но…

Нигде нет Тхопо. Нигде нет Эбеле.

Наши с Буру взгляды встретились. Облизнув губы, я опустил голову в еле заметном поклоне.

***

Предателей казнили, собравшиеся разошлись, на небосводе сияет луна, а ритуальный зал очистили.

Я лежу в углублении в центре, потолок уходит далеко ввысь. Мунаш с аколитами заканчивает все приготовления. Отвратительный верблюжий запах щекочет ноздри. На костяных скамьях амфитеатра сидят друзья — Зарбенгу, Ннамбди, Олэйинка и Сепу. Веселое стрекотание их разговора щекочет мне уши. Нервно вздыхаю.

— Долго еще?.. — Лежать в центре пятиконечной звезды неприятно. Я обнажен и тело начинает немного знобить — то ли от холода, то ли от волнения. К тому же оказалось, что я слишком велик для ложи. Желобки к ней отходят от пяти концов звезд — верблюд и квагга уже лежат стреноженные, а буйвол усыплен зельем. На четвертый конец вывели связанного человека — одного из пленных Рабов Раввы.

— Жди носорога, Аджо! — Крикнула со скамейки Олэйинка.

— Сегодня — важнейший день в его жизни. — Строго одернул её Мунаш, зажигая последнюю свечу ритуала. — Сегодня он будет как никогда близок к Равве.

Я кивнул, зная, что старик не смотрит на мое лицо.

Наконец, спустя минут десять, когда меня начал бить уже озноб, носильщики выносят тело спящего носорога — не представляю, как ритуал проводили раньше, в древности, когда мудрецы не владели столь обширным арсеналом снадобий.

Аколиты встали меж амфитеатром и исполинской вырезанной в полу пятиконечной звездой, их пение отражается от стен и заполняет зал. Скукоживаюсь в ложе в центре и смотрю наверх. Я вижу перед глазами лишь крышу, но за ней небо, а в нем — отца, Старика, Вепря, Адонго, Готто, Дубаку, Чакайда, То…

— Душа верблюда спокойна, а тело выносливо. Прими их в себя! — На левое плечо, через желоб, потекла густая кровь. Озноб пропал, я обмяк и закрыл глаза.

— Душа квагги свободолюбива, а тело быстро. Прими их в себя! — Правое плечо коснулась теплая жижа. Истинное счастье в свободе, но истинная свобода — выбор пути, которому нужно служить до смерти.

— Душа буйвола яростна, а тело могуче. Прими их в себя! — Я плаваю в крови, она смешивается и ласкает кожу. Мой путь — мой долг. Я буду верен своему господину, буду сражаться и умру во имя людей Клалва, их безмятежности и счастья.

— Душа носорога мудра, а тело непоколебимо. Прими их в себя! — Кровь окутывает тело, поднимается все выше. Я больше никогда не буду один — за спиной будет господин, будут друзья. Семья.

— Душа человека верна, а тело умело. Прими их в себя! — Кровь в ушах, кровь на лице, кровь в теле. Она теплая, липкая, обволакивающая. Отныне, столь малый, я навсегда стану частью чего-то несоизмеримо большего, чем я сам.

— Встань, Аджо из Желтоцветья. Встань, Аджо Мвези! — Закончил ритуал Мунаш.

Кровавые брызги. Пять бьющихся в конвульсиях мертвых тел священных животных. Восхищенные глаза Ннамбди, ошеломленный взгляд Олэйинки, благоговение на лице Сепу и греющая душу теплая улыбка Зарбенгу.

Я — вассал Буру.

Я — сюзерен Желтоцветья.

Я — Аджо Мвези, владетельный бвана Арфии.