Они вонзили в повелителя полные обожания взгляды.

— Олэйинка, ты будешь личным стражем Саггота. Сутки не спускай с него глаз. Ннамбди, бери свой десяток и охраняй подступы к его темнице. Дакар, правь ими и следи в оба.

— Да, господин. — Нестройно пробормотали два голоса — Дакар промолчал, кивнув отцу..

— Зарбенгу, Аджо. — Взглянул он на нас. — Сегодня стражей Нижнего Города командуете вы. Возьмите каждый по два десятка солдат. И… Анкому возьмите с собой.

— Да, хозяин. — Склонив голову, отвечаю ему.

— Тхопо. — Посмотрел он на среднего сына. — Зная о твоей дружбе с Эбеле, я счел важным, чтобы ты успел с ней попрощаться. Охраняй её этим днем.

— Как прикажешь, отец. — Поклонился Тхопо. — Но разве не разумнее было бы…

— Я доверяю тебе, сын. — Отрезал Буру. Вздохнув, он добавил. — Нельзя подозревать даже сыновей, Тхопо. Мы — семья.

— Саггот тоже наша семья. — Невозмутимо ответил тот. — И Эбеле. Но не эта чернь. — Кивком указал он на нас. — И, тем более, не Куруса.

— Довольно! — По столу ударил Дакар. Сжавшись под взглядом старшего брата, Тхопо словно стал меньше… — Отец, если ты доверяешь этим двоим, то и я — тоже. — Указав на Ннамбди и Олэйинку, проговорил Дакар. — Мы не обманем твое доверие.

***

Сначала забили большие барабаны. Удар, удар, удар, гулким эхом отдающиеся в наполненных людом лицах. По уговору с Зарбенгу я встал близ ворот и теперь о том жалею. Меня словно засадили в шуршащий звуками ночной лес, ибо простолюдины, высокомерные и обеспеченные, взволнованно перешептываются между собой. Главная улица пуста — из окон выглядывают женщины, держа на шее младенцев, дабы видели они лик повелителя, что вот-вот войдет в Кважье Копыто во главе беспощадной победоносной армии. На стену взошли музыканты, а у их подножия, теснясь в давке, стоят зажиточные горожане, надеясь первыми застать ожидаемого ими Гана Великой Тонго — Куруса Фарусида.

Следом забили малые барабаны. Удар — стуки, удар — стуки, удар — стуки. Возвышенность момента рвет воздух, шепотки смолкли, словно волна почтения ливнем сезона дождей обрушилась на город, приказывая проявить уважение и смирение перед повелителем. Мои стражники напряглись — эти идиоты пусть и сыны бван, и с оружием обращаться умеют, но строя и команд не знают. Оттого чудно, как за эти дни мне удалось сделать из них подобие стражи! Оцепив толпу по обе стороны от мощеной дороги, подхожу к двустворчатым дверям, уже подготовленных к торжественному моменту.

Наконец, затрещали трещотки. Удар — стуки, треск. Удар — стуки, треск. Удар — стуки, треск. Медленно толкаю ворота — намедни смазанные, створки идут легко и без скрипа.

В голове смешивается музыка, чувствую на спине пытливые взгляды горожан, ноги дрожат от страха совершить ошибку, но врата открываются…

За ними — квагги, одоспешенные плотной тканью. На них — бваны в тяжелых доспехах из кожи буйвола, в шлеме с падающей на шею тканью, в плотных сапогах — прямые вассалы из личной гвардии Гана. И сам повелитель сидит в броне, по правую руку от него Адед. По левую — воин без шлема, чьи карие глаза настороженно оглядывают толпу. На лбу — два треугольника с голубой каймой. Не первенец.

Поклонившись, отхожу в сторону, вверяя город длани повелителя. Мои колени подломились и я поклонился Гану, а следом — стражники и весь собравшийся люд. Лишь когда повелитель взмахнул рукой, я встал, следуя ритуалу, почерпнутому в книгах Мунаша, а следом за мной — весь город.

Адед, в сопровождении неизвестного доверенного Гана и с пятеркой лучших всадников, двинулась первой, образуя круг воинов вокруг Курусы Фарусида. Ужасающие в своем великолепии и мощи идут гвардейцы Гана — стройные ряды квагг, бесконечные, чеканящие шаг пикинеры, положившие на плечо арбалет застрельщики, копейщики и меченосцы. Защищая армию от людей с двух сторон, мы двинулись на ярмарочную площадь, расчищенную и готовую к приему почетных гостей.

***

Ярмарка преобразилась до неузнаваемости. Лишь на ее далеких границах остались торговцы, но продают они то, что нужно собравшимся за пиршественным столом — выпивку, снедь и наложниц. От края до края ломятся от подарков Буру столы — жареные на пульке бананы с карамелью и изюмом, приготовленные на меду ножки канги под маринадом из восточных горных трав и западных специй джунглей, бесчисленные плоши с мясным рагу и утки с овощами, кувшины с пульке, брагой ягодной и травяной, медовухой; знаменитое гнандийское сорговое пиво и даже вино из пальмового сока с далекой Великой Банг, а для знати — кофе, привезенное кораблями с Великой Мбару. Богатство на столах — залог довольства на лицах гостей. Гриоты согнаны со всего города, дабы за золотую монету играть для гостей на барабанах, корах и, конечно же, на лютнях. То здесь, то там воины бросают драхмы сказителям и те, уходя от услаждения всех, поют лишь им песни и сказания. С едой в желудки гостей упала доброта, с вином — лихость, с музыкой — радость. Говор гулом раздается по ярмарке — солдаты дурачатся, братаются с местными бванами, меряются силой и обсуждают живой товар.

За главным столом, чуть поодаль от всех — ближе к Порту — собрались хозяева всея земель — Буру и Куруса. По правую руку от хозяина стою я, по левую — Зарбенгу. Сидя напротив вассала, Ган держит по правую руку от себя Адед, по левую — гиганта. Досыта наевшись, Буру потягивает ягодную брагу, а Куруса — медовуху.

— Я рад тебя видеть, дорогой друг. — С улыбкой давным-давно уставшего человека, проговорил Буру после долгого, но спокойного застольного молчания. — Мне кажется, тебе суждено умереть молодым — не думаю, что ты когда-нибудь постареешь!

— Это угроза, Буру? — Улыбаясь ответил тот. Изучая Гана, я понял всю нескладность его тела. Куруса чрезвычайно короток ростом — он ниже меня на голову. Его лицо юно и не тронуто морщинами, кожа мягкая, а пальцы тонкие. Но он ровесник Буру, это я точно помню — моего господина, тронутого старостью.

Они расхохотались.

— Милостью Раввы, живи долго! — Произнес Буру.

— Его волею! — Шутливо произнес священную поговорку Куруса. — Не юли, Буру. Ты вызвал меня с армией не в лучшее время. Сарра вновь ввязались в свару с Наура на восточной границе и мне пришлось лично разгребать те проблемы.

— До меня доходили слухи об этом. — Осторожно проговорил Буру. — Но дела особые творятся здесь, на Западе. Клалва никогда не была… Тихим местом.

— И кто в этом виноват?.. — Куруса отпил медовухи. — Неужели я, забравший лучших сынов вашего клана к себе во дворец? Или Кхато, живи он вечно, хапнувший себе оставшихся?!

— Боюсь, что дело действительно в тебе, Куруса. — Вздохнув, ответил Буру. — Прости, но я должен напомнить о твоем отце…

— Другой бы уже был обезглавлен, но тебе я отвечу — мой отец был великим человеком, способным вести армии.

— Но не достойным. — Напомнил Буру. — Ган Великой Банг правит уже в восемнадцатом поколении, твой же дед был рабом у Сарра. У ведьм…

— Мой дед тоже был великим воином! — Хохотнул Куруса. — И все, кто считают иначе, давным-давном сожраны стервятниками. Так что, здесь, в Клалва, остались еще недобитки, считающие, что моя мать была взята силой?..

— Да. — Мрачно ответил Буру.

Куруса посерьезнел.

— Ладно. Я понимаю, речь идет о твоей семье и я не могу поступить с ней как отец в Гнанда. Расскажи всё, что знаешь.

— Да. — Вновь ответил Буру. — Зачинщик заговора у меня в плену — мой родич, Саггот. Он списывался с неким Элаэм Ордо и в его планах было дать присягу верности Гану Великой Банг. А еще… Нападение лунных братьев спланировано — среди Клалва есть не только предатели, но и еретики. Будучи сюзереном, ты должен назначить меня Хозяином Клалва, судить Саггота и дать мне армию для усмирения отщепенцев.

— Это всё? — Облокотился на спинку кресла Куруса, после чего кивнул в сторону своих приближенных. — Я дам тебе Адед и Кэйод, армия же нажирается. У тебя три сына, доверь эту работу кому-нибудь из них…

— Зачем?.. — Нахмурился Буру.