— Я — хозяин твой, ты — клеймённый мной и воля моя — не брать твою дочь. — Так же церемониально ответил Буру. — Фарадж, я принимаю твое гостеприимство, как принимают и рабы мои — Аджо, Зарбенгу и Ннамбди.

— Субира, распорядись подготовить ягодную брагу и зажарить ягненка Господину! — Бодро отдал приказ жене Фарадж. — Ифе, принеси перец для трапезы. Хленджив… — Хозяин караван-сарая внимательно посмотрел на сына и вздохнул. — Помоги матери.

Они встали, поклонились хозяину и Буру и ушли. Мы с Зарбенгу вздохнули спокойно — церемониал закончен.

Фарадж с удовольствием привел нас в каменные покои, поднявшись по лестнице на третий этаж. В центре — колоссальная постель, за бумажной шторой — несколько небольших кроваток для прислуги. Вдоль стен — резная деревянная мебель, сундуки, умывальный таз, письменный стол, на полу — удивительный широчайший ковер из нежнейшего меха, дабы наслаждаться им босым. Холоден не зажженный камин.

— Мне не нужны ни женщины, ни слуги. — Негромко приказал Буру. — И рабов моих посели с той же заботой, что и господина, в отдельных покоях. Ты же мне нужен. Сейчас.

Фарадж низко поклонился. Мы увидели Ифе — одетая в шелковое платьице, открывающее девичьи тонкие бедра, она вспорхнула по ступенькам следом за нами, держа в руках шкатулку с перцем.

— Дочь, покажи гостям их покои и размести. — Приказал ей Фарадж, повинуясь требовательному взгляду Буру. — Господин требует меня.

Они зашли внутрь и плотно закрыли дверь. Мы с Зарбенгу тревожно переглянулись, стараясь не замечать ничем не прикрытого вожделения Ннамбди, не сводящего взгляда с Ифе.

***

Вечером, когда Фараджа и след простыл, а мы, борясь с искушением, отпустили Ифе восвояси — дабы не обижать гостеприимного хозяина — поев, двинулись к господину. Встав у закрытой двери мы переглянулись. Поймав взгляды друзей, вздыхаю и открываю.

Ожидаю, что господин кушает. Не удивился бы, если бы Буру писал письмо сыновьям. Сохранил бы самообладание, увидев внутри нагую Ифе, услаждающую первенца Клалва. Но…

Склонившись в поклоне, он заканчивал вечернюю молитву. Зрелище настолько неожиданное, что я замешкался и начал было закрывать дверь, но поймал взгляд Буру. Он медленно встал и движением руки пригласил меня войти.

Когда мы зашли, сели на ковер близ камина, поджав колени. Буру же — в нескольких метрах перед нами, свободно и ухмыляясь. Молчим.

— Ифе вот уже два года не может забеременеть. — Неожиданно сказал он. — Ее отец ищет парней с хорошими мозгами и сильными мышцами, ожидая получить достойное… Или хотя бы крепкое потомство. Но, как видите, сам Равва против него.

Мы с Зарбенгу улыбнулись, расслабившись, глядя на удивленное лицо Ннамбди. Буру продолжил.

— Фарадж передал мне письма сыновей. Лунные братья разорили не только Белое Гнездо. Восемнадцать деревень и Тастала стали их жертвами, последняя даже сменила подданичество и теперь принадлежит Врагу. Караван же Патриарха встал в Кважьем Копыте, запертый дождями.

Мы молчим. Буру смотрит в языки пламени.

— У меня много вассалов. У меня есть сыновья. Но мне были нужны другие люди — надежные, чужие и зависимые. Для… Для действительно трудного дела. Упрям как Клалва — так говорят про нас. — Слова даются ему тяжело. — Слушайте меня внимательно, рабы. Четыреста восемьдесят пять лет назад родился Кхато. Ему суждено было стать последним, тринадцатым из героев, из богорожденных — людей, несущих в себе кровь Раввы Всемогущего. Лишь к двадцати годам принял он родство с Богом и тогда же первосвященник всея правоверных провел над ним первый из обрядов — ритуал богоравности. Для праздничных ежегодных ритуалов достаточно одного священного животного — верблюда или квагги. На свадьбах и похоронах режут их обоих. Воззвание к герою с мольбой о защите рода или села требует зарезать трех священных существ — еще и буйвола. Когда взывают к Равве, умерщвляют четырех животных — еще и человека. И, наконец, на важнейшем из ритуалов — ритуале богоравности — нужно зарезать пятерых тварей, имеющих душу. Кваггу, верблюда, буйвола, человека и носорога. Знаете, что означает ритуал?

— Человек становится хозяином, по образу и подобию Раввы. — Смиренно ответил Зарбенгу.

— Патриарх рассуждает иначе. В священных текстах более двухсот лет на старошайянском было писано: “В центр звезды из пяти священных концов возлег Кхато и кровь пяти священных тварей омыла его тело, а души — душу. И так, плоть от плоти Раввы Всемогущего, тринадцатый и последний из героев был скован волею человеческой, что обязала его служит себе”. В центре Арфии — к западу от Клалва — раскинулась его священная империя. И росла она до тех пор, пока Первородный не потребовал от Патриарха клятвы верности.

Буру на несколько томительных мгновений замолчал.

— Великая замятня истребила много великих родов и закончилась всеобщим разорением. Всесильный Патриарх по прежнему держит руках право лишать бвану богоравности, но отныне Первородный может встать на защиту своего вассала. А его вассал — на защиту своего вассала. И каждый хозяин обязуется защищать своих рабов, как я защищаю вас. И каждый раб обязуется приходить на зов хозяина, как вы приходите на мой. На том стоит порядок. И никто не восстает, ибо восстание — смерть, ибо мятеж сулит лишь поглощение ложным учением Патриарха.

Мы слушаем внимательно, не перебивая.

— Клубок противоречий начал закручиваться еще во времена моего деда. Сколь бы ни были огромны мои владения, все они — десятая доля Клалва. Как бы ни простирались от горизонта до горизонта земли Клалвы, но правим мы лишь на стыке Нижнеземья и Среднеземья полноводнейшей из рек — Великой Тонго. И хозяин наш — Ган всея Великой Тонго, Его Высокородие Куруса, сын Малвахира, внук Фаруса из рода… — Буру запнулся на мгновение. — …Фарусидов. Золотой единственный сын двадцати четырех лет от роду, он меньше года назад взошел на престол, заботливо уступленный ему папашей. Забыв заветы предков, он впустил караван Патриарха на земли Великой Тонго, поправ древние обычаи и соберет он со всей Великой Тонго священную десятину. Десятки тысяч золотых драхм потекут не в сундуки Властелина, а в казну Врага. — Голос Буру стал жестче, он повторяет то, что давным-давно обдумал. — Чернь с любовью встречающая караван и молящаяся на Запад, не понимает, что лунные братья кормятся с ладони Патриарха, а все наши беды проистекают из его Престола.

Я прерывисто вздохнул. Случайно поймав встревоженный взгляд Зарбенгу, дернул головой. А Буру, не отрываясь от языков пламени, продолжил:

— Сейчас лидер Клалва — мой младший брат, Саггот. Он поклялся мне именем Раввы, что поднимет восстание и сбросит иго внука горного дикаря и сына раба, что волею судьбы стал Ганом. На юге же правит достойнейший Ган, чей род велик, праведен и уходит корнями в века, чей отпрыск величав и мудр. Саггот… Он приказал мне отправить сыновей за первенцами и поднять мятеж против Гана Великой Тонго. Против Курусы Фарусида. Против моего сюзерена.

Буру замолчал вновь. Мгновение шло за мгновением, пока он, наконец, не прошептал:

— Но никто не должен идти против господина. На том стоит порядок.

Я непонимающе посмотрел на Зарбенгу и заметил его широко раскрытые глаза. Он всё понял.

— Саггота надо убить. — Прошептал Буру.

С каждым часом езды тракт от Чаши-на-Роднике становится всё шире, пока наш караван не теряется на его фоне. Привыкнув к одиночеству, тишине и безмятежности в пути от Желтоцветья на восток, я с удивлением замечаю все больше купеческих повозок, да еще и без всякой охраны. По обе стороны пути ровная, как стол, саванна, обросла холмами и впадинами, меж которых колосится сорго и в которых пасутся буйволы, коровы, квагги. За двое суток до Кважьего Копыта Буру приказал остановиться в трактире. Сказать, что я удивлен отсутствию забора — это ничего не сказать. Вдалеке, в пятиста шагах от трактира, на пригорке возвышается открытая всем ветрам мельница, а клейменный давным-давно знаком Буру трактирщик с удовольствием накормил нас отменным мясом и свежеиспеченным хлебом. Я было подумал ущипнуть девку, что принесла нам пульке, но передумал, взглянув на ее клеймо — с незнакомой каймой, но два треугольника.