— Почему здесь клеймены все? — Не выдержав, спросил Ннамбди. Благодарно посмотрев на него — мне-то не по статусу задавать столь глупые вопросы — перевожу взгляд на остальных. Зарбенгу закатил глаза, а Буру, мягко улыбнувшись, потягивая ягодную брагу, ответил:

— Хороший тон благородного клана — клеймение всех своих простолюдинов. Когда бвана ставит личную печать на человека, он принимает его присягу верности, в ответ обязуясь защищать, помогать и справедливо судить. Тринадцать героев в сей момент видят нас, а благочестивые предки улыбаются, ведь истина торжествует в сей момент. Но вот нерадивые или… — Буру на мгновение замялся. — …Прагматичные бваны клеймят крест-накрест. Например, из всей семьи лишь мужа да старшего сына, дабы те приходили в его войско по первому требованию, а также следили, чтобы их семья платила налоги. Клеймить же их жен и дочерей бванам нет смысла.

— Но ведь на границе почти никто не клеймен… — Проговорил Ннамбди. Его это сильно тронуло. — Мою деревню сожгли лунные братья пять лет назад. Никто нас не защитил!

— Поэтому и не клеймят. — Вздохнул Буру. — Потому что защитить не могут.

***

Вторую ночь снится Готто. Глядит молча, за ним, в дымке — Рудо, Адонго, Этан… Все они были мне родны — одним клеймом, одной борьбой. Кто-то погиб сам. Кого-то убил я. Совесть глушится, ведь везде я действовал во благо — спасал город. Но Готто продолжает смотреть. Мои глаза наливаются влагой.

Утром мне говорят, что я кричал. Нет больше Оо, есть лишь снисходительный взгляд Зарбенгу, испуганный — Ннамбди и равнодушный — Буру.

За день до приезда в Кважье Копыто я в восторге смотрю за тучными стадами, колосящимися полями и не огороженными частоколом деревнями. Яркий красный, синий, зеленый и желтый орнаменты играют на глиняных стенах, в некоторых окнах — настоящее стекло, а многие женщины орудуют на кухне железными ножами. Нередко видны двухэтажные дома — там проживают особенно богатые простолюдины. От села к селу рукой подать — два часа езды, не больше. Множество ключей собираются в мелкие речушки и несутся с вершин вниз, впадая в реки побольше, пока, наконец, их течением не донесет до Великой Тонго, величайшей из водных путей. Зарбенгу поведал как-то, что давным-давно, во времена Великой замятни, Первородный снарядил могучий флот и корабли его от истоков к устью плыли в ней как по морю, столь она широка.

Стены Кважьего Копыта я приметил издалека. После обрывистых и холмистых путей вид ровного, как стол, плато шевельнул радость в душе — стало понятно, почему великая древняя битва шла именно здесь. С южной стороны столицу подпирает каньон, с северной — шесть обрывистых холмов с крутым подъемом и седьмой, что одной высоты с северным плато; с восточной — плавный спуск в каньон с речным портом; с западной — плато на тысячи шагов от каньона на юге до скалы на севере.

Издалека видны стены — высочайшая кирпичная твердыня защищает Кважье Копыто с запада. Более древняя стена, как я потом увижу, белокаменная, хранит покой горожан с востока — слишком долго оттуда не шел враг, потому врата извечно открыты, дабы впускать купцов с речного посада. На севере же три кольца защиты — каменные стены защищают детинцы первенцев на холмах, кирпичная стена защищает их всех, расположившись еще севернее; а тысячи шагов вдаль стоит низенький глиняный вал, вышедший на три тысячи шагов вперед, дабы прикрыть от бандитских набегов муравейник бедноты.

Меня начали нервировать местные жители задолго до приближения к главным вратам. Их кожа бронзовая, они предпочитают завивать волосы в косички — даже мужчины — а носят вместо просторных тканевых халатов рубахи да штаны. Пусть я и оделся в скромную джеллабу, они сразу раскусили во мне жителя приграничья с запада и смотрят снисходительно, высокомерно — даром, что я верхом на квагге. Но больше всего раздражают их татуировки — затейливые, почти на все тело, с запутанными линиями и цитатами из священных текстов, на разных языках. Эти горожане не воюют — у них древние семьи, достижения великих предков, оскорбления, нанесенные сотню лет назад соседом, поколения взаимовыручки и грызни. А кто был мой прадед? Ну ладно, его я помню, а вот прапрадед?.. У этих же хорохорящихся канг всё записано!

Клеймо Буру заприметил стражник, поэтому впустил нас не через главные ворота, а в особый ход в двадцати шагах к северу. Кланяясь первенцу, он искоса посматривал на нас. Я узнал его кайму — господская, он принадлежит лидеру клану Клалва. Не лично Сагготу, но его титулу. На нем тяжелый панцирь из кожи буйвола, в руках — самострел, сам высок, зрел и мускулист.

На кваггах мы выехали на городскую улицу и я обомлел от благоденствия, царящего на ней. Всякий дом не ниже двух этажей, но не глиняная раскрашенная коробка, а неповторимый шедевр архитектурной мысли. Вот один дом — арочный вход, уходящие вверх мягкие дуги, желтоватый оттенок стены, стеклянные окна и разбитые на балконе второго этажа благоухающие сады. Вот другой дом — три соединенных общим сводом прямоугольника, монументально уходящие ввысь; окна, больше похожие на бойницы и страж у ворот. Вот третий дом — хаотичное буйство красок на стенах, сушащиеся на подоконнике второго этажа цветные одежды, запахи стряпни и детские крики. Но теснятся они столь сильно, что нет места ни для ограды, ни для сада, ни для огорода.

Скрепленные исполинскими домами улицы наполнены людьми — татуированными, клейменными, со вкусом одетыми, неспешными, идущими единым потоком в две стороны, словно не замечающие полумрака, приходящего от прикрытого крышами солнца.

— Повторяй себе чаще, что ты особенный. — Шепнул мне, поравнявшись на квагге, Зарбенгу. И правда — я же верхом! Я — личный слуга Буру, я…

— Прошу прощения, Хозяин Дворца. — Перед Буру склонили голову в легком поклоне два стражника, явно не выказывая никакого уважения. — Но, именем Хозяина Клалва, правом ездить верхом в стольном граде обладают только хозяева.

— Зарбенгу, Аджо и Ннамбди — Клеймённые-Господином. — Нахмурившись, ответил Буру. — По законам и традициям предков, они уравнены со мной в правах.

Вперед вышел один из стражников, старший.

— Сожалею, Хозяин Дворца, но мы лишь смиренные слуги закона.

Буру молчит. Стражники — тоже.

Мы ждем.

Молчание затянулось.

— Ничего-ничего, я слезу, господа! — С сильным наигранным акцентом и улыбкой бросил Зарбенгу солдатам, сползая с квагги. Взглянув на него, Ннамбди быстро-быстро последовал его примеру. Я, тяжело вздохнув, слез последним.

— Аджо. — Рявкнул Буру. Я поспешил к нему. — Зарбенгу и Ннамбди отведут ваших квагг в гостиницу Пьяная Канга. Возьми поводья моей квагги и отвези меня к Старому Яву.

— Хозяин Дворца не желает разве отдохнуть в… — Начал было удивленно молодой стражник, но старший остановил его ударом локтя — из носа пошла кровь.

— Прошу прощения за моего сына, Хозяин Дворца. — Поклонился он на этот раз ниже. — Он ни разу в жизни не покидал столицу.

— А стоило бы!.. — Издевательски хохотнул Зарбенгу.

Взяв поводья хозяйской квагги, я повел ее дальше по улице. Не знаю, что задумал Буру, но он знает это место лучше меня. Ненавижу города!

***

Подъехав к величественному пятиэтажному зданию гостиницы Старого Явы, что в десяти метрах от южного обрыва, я помолился Равве о спокойной земле. Заметив, как Буру улыбнулся уголками губ, мысленно выругал себя — ну конечно, если надстроили пятый этаж, то от гостей отбоя нет! Отдав кваггу в громадные стойла, открываю массивную деревянную дверь, в двух шагах от нее — решетчатая железная дверь. Привратник — здоровенный детина с самострелом и личным клеймом Буру — оглядывает нас, кланяется хозяину и ключом открывает замок.

Захожу в клубы дыма и смрад алкогольного угара. Добротные деревянные столы и стулья, смягченные нежной воловьей кожей, украшенные костями и зубами стены, за стойкой — двухметровый амбал. Всюду разноцветный люд пьет, хохочет и болтает на разных языках, но всех объединяет личное клеймо Буру.