Просыпаюсь от лютого ночного холода и стойкого запаха навоза. Луна достаточно освещает мощеную дорогу — можно разглядеть конвой. Пятеро всадников — двое на верблюдах, трое на кваггах. Инкрустированные самоцветами рукояти дорогих парадных мечей покоятся в ножнах, у седла — свернутая тетива.

Мою деревянную клетку везут две квагги, хозяин которых, старик-возница, спокоен — бежать мне не даст засов и массивный звякающий замок.

Что за всадники? Бритые головы, рельефные мышцы, молодость — у всех, кроме лидера. Управляют кваггой одними ногами, значит они — народ саванн, не песков. Татуировки на теле рассмотреть при луне сложно, но у лидера, едущего первым, краска пурпурная. Из всех кланов только два пользуются ею.

Конечно, дорога может быть любой — вести в село, в столицу, к реке. Но не клейменого простолюдина в клетке везут только для одной цели — на ритуал. И парнишка на верблюде с пушком вместо усов явно готовится стать мужчиной.

— Эй, приятель… Где я? Кто вы? Куда меня везут? — Притворяюсь увальнем, нужно привлечь внимание этих тварей.

Начинаю стонать — скручиваясь, держусь за живот. Дергаю ногами, скулю. Главарь с пурпурной краской остановил конвой. Вздохнув, слез с квагги и подошел ко мне. Быстро бросаю взгляд на татуировки. Пурпуром выточена только кайма, основные цвета — оранжевый и желтый. На медной коже внешней стороны кисти два треугольника — символ богатого и могущественного великого клана Клалва, суверена этих земель. А стоящий передо мной человек, судя по пурпурной кайме — один из его предводителей. Перехватываю взгляд — презрительный, но беззлобный. Подобострастно склоняюсь, как подобает простолюдину, слушающего откровения господина.

— Всех мучает голод. Старики уходят, деревни пустеют, а увальни вроде тебя, видя гибнущую от засухи дагуссу, уходят в банды. Ты не виноват в своей участи и на привале мы тебя накормим. Гордись — ты встретишь смерть, породив нового мужчину великого клана — моего сына. Но смирись — участь бандита неизбежна. Зови меня хозяин.

Спустя две тысячи триста двадцать звяков замка главарь остановил конвой на привал. Молчаливый старый возница, кряхтя, подошел к клетке, быстрым движением сунул руку под джеллабу и достал висящую на ремне-ошейнике связку ключей. Выбрав среди них нужный, он приступил к делу. Лязгнул открывшийся замок, скрипнул отходящий вправо засов, бесшумно отворилась деревянная дверь. Провожая взглядом тюремщика, я отложил в памяти знак на нужном мне ключе. Два треугольника.

***

Вотчины великих кланов нередко простираются на сотни суточных переходов квагги. Владение неделимо и завоевания включат новые территории в границы семьи. Каждый, даже самый маленький клан дробится на уделы, кормятся с коих и правят в которых первенцы — старшие сыновья от каждой законной жены умершего лидера клана. Ежегодно они собираются на совет, где могут пожизненно избрать лидера, посадить его на престол, вручив церемониальные артефакты и заклеймив править.

Что забыл первенец великого клана Клалва в караване из пяти домочадцев и слуги? Неужели он столь сильно любит сына, что жаждет лично проводить его на ритуал посвящения? Но тогда зачем ему было так рисковать головой домочадцев, выслеживая и истребляя мою банду?

Утро вечера мудренее. Проснувшись, надеваю начавшую пованивать дашики, вытираю холодный пот. Клановые твари собирают пожитки и горланят на своем языке, я же принимаю у молчаливого возницы бурдюк из верблюжьей кожи с водой и напиваюсь досыта — себе на счастье, им назло. Судя по клейму дикого двугорбого верблюда на лбу с оранжевой татуированной каймой, их слуга не просто простолюдин, но принадлежит клану. Служит господам преданнее собаки, но и долю имеет лучшую.

Возница щедрым жестом приглашает войти в клетку. Ожидаю увидеть в его глазах насмешливую улыбку, но читаю лишь холод на шрамированом лице.

— Мы держим путь в хекалу Белое Гнездо, не так ли? — Спрашиваю невзначай, заходя внутрь. Возница поджал губы и молча закрыл деревянную клетку на засов. Угадал.

Совпадение ли, но, по моим расчетам, туда со дня на день нагрянет караван церковных сборщиков налогов, вот уже много месяцев собирающих налоговые недоимки. Если бы мы с братьями срезали кошель с десятком серебряных лир, нам бы хватило на год кутежа. А в церковном караване, должно быть, не меньше нескольких десятков сундуков. Солидный, должно быть, куш.

Под мерную качку клетки, смыкаю еще сонные глаза.

Просыпаюсь от лютый криков. Остановились. Первенец выслушивает взволнованные крики отпрыска, терпит его жестикуляцию, останавливает, ровным голосом отвечает и указательным перстом требует вернуться на верблюда. От палящего летнего солнца дашики пропотела насквозь. Отвратительная кровососущая мошкара, раздраженные конвоиры и молчаливый невозмутимый возница. Впадаю в дрему.

Потеряв убаюкивающее позвякивание замка, разлепил глаза и привстал, оглядываясь. Деревянный мост через утлую речку в четверть полета стрелы, а перед ним, ощетинившись частоколом из копий, глиняная крутая трехэтажная пирамидальная башня-сторожка. Ее гордый хозяин с обсидианового цвета кожей стоит перед нами, одетый в простецкий плетеный из конопли нагрудник, на голове — легкая шапочка-куфи. В руках — короткий готовый к бою лук, за спиной — колчан с девятью стрелами. Жестом он останавливает конвой, начиная говорить — речь плавная, мягкая, насыщенная шипящими звуками — церковное наречие. Первенец отвечает ему высокомерно на родном, гортанном. Замешательство.

Иноземец, осторожно подыскивая слова, переходит на более гортанный старошайянский — его учат аколиты в хекалу. Первенец небрежно мотает головой, но я знаю, что твари из Клалва его учат. Что он задумал?

Первенец, не отворачиваясь от собеседника и не слезая с квагги, показывает большим пальцем на меня, после чего медленно проводит им по шее. Стражник медленно кивает, после чего разводит руками, тыкая пальцем на свой лоб — на нем красный пентакль, символ Всемогущего Раввы.

Сглатываю. Сквозь летнее марево, вижу далеко на горизонте очертания величественного Белого Гнезда. Видимо, церковники усилили охрану и каким-то чудом договорились с местными хозяевами о своих стражниках на подходах. Очевидно, Белое Гнездо переполнено гостями — караванщиками-налоговиками, богатой обслугой, учениками-аколитами. Представляю, что там творится — пиршество карманников, что ближайшие дни будут в каждом приезжем видеть зажиточного гостя с Запада.

Вздохнув, первенец достает из кожаного кошеля одну серебряную лиру. Стражник хмурится и качает головой.

После небольшой паузы первенец вынимает еще две серебряных лир. Стражник свободной рукой касается оперения стрелы.

С львиным спокойствием первенец ссыпает лиры в кошель и театральным движением вытягивает из него золотую драхму. Осторожно поднимая отвисшую челюсть, перевожу взгляд на стражника. Тот мнется.

Первенец метким движением кидает драхму в иноземца. Тот, роняя лук, ловит золото. машет ладонью конвою и мы двинулись дальше. Ошалело провожу взглядом потирающего затылок стражника, качая головой.

***

Паренек кинул мне с верблюда кусок вяленой верблюжатины. Хватаю, истекая слюной, благодарно киваю ему. Возница неодобрительно качает головой, но молчит. Впиваюсь зубами, чувствую приятную прохладу и неожиданно пряный вкус — поражаюсь расточительности богатеев, с благодарностью принимаю бурдюк с водой и вдоволь напиваюсь. А ведь эти твари даже не испытывают ко мне зла, для них мое убийство — всего лишь обычай. Ритуал богоравности требует принесения в жертву пять священных животных — квагги, верблюда, буйвола, человека и носорога. По законам Востока уже давным-давно нет нужды каждое поколение резать людей — титул передается по наследству. Но великие кланы продолжают отмечать любимых отпрысков могущественных первенцев, подчеркивая их особый статус даже среди своих. Многие набожные простолюдины действительно мечтают отдать жизнь повелителям — ведь тогда у них появляется шанс переродиться в более состоятельной семье. Не думал, что однажды попаду в этот порочный круг и я.