— Принеси-ка мне еще пульке! — Прикрикнул Готто. Парниша-Ннамбди ринулся в погреб, к высоким кувшинам. Всего за пару дней гостиница преобразилась — масло перестали экономить, ароматические палочки сделали атмосферу уютнее, столы переставили, образуя широченную, огороженную границами многометрового круглого ковра, танцевальную площадку. Я же, ни свет ни заря, ранним утром сижу у барной стойки и вливаю в себя пойло кружку за кружкой. Готто услужливо стоит напротив, как когда-то в ямах Белого Гнезда. — Как прошла вчерашняя встреча с Госпожой?

— Эбеле оценивает нас как мы — Ннамбди. — Буркнув, делаю глоток. — Сказала, что при всей любви к отцу защиту города оборванцам не доверит. Стержня, мол, у нас нет — бросим мы Желтоцветье при первой же возможности. Вот я и… Был отправлен к тебе с горстью лир. Напейся, говорит, толку будет больше.

— Дура чванливая! — Хлопает по столу Готто. Его дежурная улыбка на миг сменяется разъяренным оскалом, дабы уже в следующую секунду вернуться на место. Вздохнув, трактирщик добавил примирительным тоном. — И как она собирается одолеть несколько десятков закованных в сталь всадников? Я бы предложил молиться Равве, да только главный молельщик у лунных братьев на стяге вышит!

Мы улыбнулись.

— Скоро в Белое Гнездо отправится гонец. Город поставит нам несколько сотен арбалетчиков и пикинеров. Население устрашит показательными казнями, принесет в жертву самых буйных и дело с концом. А влияние сбежавших бван ослабит клеймением парочки славных парней. В общем, Готто… — Молча развожу руками, не имея возможности говорить заплетающимся языком.

— Ладно. — Примирительно махнул рукой трактирщик. — В любом случае, нам меньше лишней мороки. Когда будешь себе стражу набирать?

— Как просплюсь! Здесь много дюжих парней из средних сынов, а мне и надобны лишь верные да храбрые.

— Тогда тебе на второй этаж. Ннамбди!!! — Рявкнул Готто. Взъерошенная голова паренька появилась в дверях, закрывая собой вид на лестницу. — Отведи Аджо на второй этаж, в десятую комнату.

Тот быстро-быстро закивал, подбежал ко мне, подхватил за ручки и аккуратно повел по лестнице. Не помню, кажется, я даже не буянил…

***

Открываю глаза. В голове пустота, к горлу подкатывает ком — меня тошнит и мутит. Бегу к глиняному горшку, опорожняю желудок, умываюсь из рядом стоящего заботливо поставленного горшка с водой. Без сил падаю в кровать.

***

Просыпаюсь, нещадно вдавливая веки в глазные яблоки. Солнце почти в зените, а мне… Уже лучше. Вдох-выдох. Вдох-выдох. У изголовья кровати стоит кувшин с разбавленным до детской бурды пульке. Жадно прикладываюсь, с наслаждением выпивая половину. Облизываю губы. Подхожу к стоящему в центре столу, хватаю гвардейское подаренное мне обмундирование. Медленно, протирая каждый участок кожи, наношу охровую мазь, придавая коже жутковатый медный цвет. С удовольствием надеваю поддоспешник, плетеный из конопли, подвязываю шнурком на поясе. На него — нагрудник из кожи буйвола. Надеваю шелковые перчатки и кожаные сапоги, фиксирую их на предплечьях и икрах медными кольцами. Наконец, осторожно и с наслаждением накладываю тюрбан. На пояс подвязываю кошель и мешочек с пулями, а пращу со снарядом — на руку.

Спускаясь по скрипучим ступенькам лестницы, издалека вижу единственное в трактире белое пятно — Адонго меня уже заждался. Его стальной самострел при нем — карлик положил его на стойку, сам же с аппетитом хрустит цыплячьей ножкой. Слева от него — дородный детина, весь в шрамах и синяках, с гигантскими ручищами, пивным пузом, косматый, бородатый, уплетает травяной суп. На его спине бесчисленным шелковыми змеями пришнурована железная клетка с открытым верхом к нагруднику.

— Что это за чудо инженерной мысли, Адонго?.. — Спрашиваю с усмешкой, позерски вышагивая в кожаных сапогах к карлику. — Ты в ней хоть до плеча достанешь?

— Цыц, язва! — Прикрикнул тот на меня. Готто, стоящий за стойкой и скучающе облокотившись на стену, хохотнул. Скривившись, смотрю на него. Адонго продолжает. — Ты не сделаешь меня полезнее. Зови его Бугаем. Тебя ведь так зовут, да, Бугай?

Детина с клеткой на спине закивал.

— Он приучен к тяжелому труду, но даже не косолапит. — Ухмыльнулся Адонго. — И уж точно не туп. Его семья живет почти у стены, из девяти выживших детей он шестой. Предки все подохли от засухи, а старший зарезал самых опасных братьев и присвоил дом себе. Бугай прислуживал ему в доме и выработал необычайно тихий шаг. В общем… Я смог договориться с его родней, подарив свободу.

Карлик положил лапищу на самострел и закончил:

— Благодаря мне, справедливость восторжествовала. А Бугай готов к великим свершениям!

— Качка не замучает, герой? — Хмыкнул Готто. Теперь уж хохотнул я.

— Я привычен. Жаль, что канализация с ее узкими трубами — привилегия больших городов. Ой, прошу прощения! — Адонго вытер губы от жира рукой, бросил недоеденную цыплячью лапку и, подняв жирный указательный палец, издевательски закончил, глядя с усмешкой на меня. — Мой командир, жду ваших приказов.

Скривившись, смотрю на этого белокожего щегла.

— Залезай в люльку и пошли. Самое время выбраться из душных улиц. По дороге я куплю тебе травяной подкладки.

— Зачем?.. — Поднял бровь Адонго, залезая по заботливо протянутой Бугаем ладони в клетку, принимая из его рук самострел.

— Увидишь… — Мысленно злорадствую, представляя, как этот сумасбродный карлик будет чувствовать на полуденном солнцепеке в железной яме.

***

Сорго — очень теплолюбивая культура и не выносит даже малейших заморозков, зато — совершенно неприхотлива. За пределами глиняных стен Желтоцветья она прорастает в изобилии и обрабатывается семьями. За каждым деревенским домом закреплен обширный участок, посему предки нынешних хозяев давным-давно, еще при дележе земли, договорились о соседстве обрабатываемых земель. Они стали особой кастой Желтоцветья, ибо имели стабильные высокие доходы, трудясь недалеко от дома. Оставшиеся же селюки, лишенные земли и платящие хозяевам домов за проживание были вынуждены батрачить в пользу владельцев полей и платить им за проживание в их домах, умножая собственную нелегкую долю и богатства хозяев. А вот за колосящимися полями сорго тянутся бескрайние травянистые просторы саванн, где издревле пасет свиней, коров, буйволов и овец разный сброд. Причин заниматься пастушеством много — некоторые племенные традиции ставят это ремесло на трон достойнейших и исконно мужских занятий, пришлые инородцы надеются упорным трудом сорвать куш, а безземельные нищие мечтают выбраться из грязи. Поэтому за местными пастухами — да и не только здесь — закрепилась дурная слава изгоев. Они-то мне и нужны.

Путь от центра города — гостиницы, где мы принимаем решения — до ворот занял полчаса. Еще столько же — поиск конопляной подкладки для неугомонного карлика. В полуденный зной Желтоцветье словно вымерло — ставни закрыты, улицы пусты, а чернь предается дневному сну. Кое-как растолкав жильцов дома ткача — с черепом овцы над дверями — мы купили за цельную лиру конопли и дождались, пока хозяйский первенец не совьет для Адонго уютное гнездышко. Ворота мы прошли легко — стражник дрых в сторожке, как младенец.

Отец любил повторять, что щедрость — добродетель богачей. У нищего то поборы, то грабежи, да еще и собратья по несчастью пристают — дескать, как нажил себе счастье, честным ли путем? Приходится прибедняться — Равва послал, родители помогли, жизнь удачно сложилась. У пастухов жизнь еще горше. Их жены и дети тоскуют дома до ночи, в ожидании кормильца, дабы с утра пораньше он вновь ушел на пастбища — они слишком далеко от ворот. И если у землепашцев есть возможность спрятаться от полуденных лучше у родни, то где коротают знойные часы пастухи?

Подобно тому, как бваны воюют за города и земли, эти братья по ремеслу выясняют принадлежность лакомых мест отдыха. В одном месте пробивается подземный ключ с холодной водой и есть благодатная тень, в другом же — крутой склон холма и чуть менее жесткая трава. Поэтому пастухи держатся друзей, гурьбой выбирают любимое местечко и защищают его от неудачливых товарищей.