— Поучительная история. — Примирительно проговорил Готто. — Но у нас есть проблемы поважнее. Прикормленные ушедшими бванами селюки начнут с нами борьбу — взбаламутят люд призывами к неповиновению, вспомнят старые свободы. Помните — этот город уже открывал ворота врагу, откроет и снова. Я подниму счетные записи трактира, открою сундуки и оплачу укрепления стен и жалования твоих стражников, Аджо. Но тебе надо будет найти и подавить измену.

Зарбенгу кивнул и добавил:

— Мы с Этаном Скрягой утром были в хекалу. Большой зал, золоченый алтарь и высушенные головы всех пяти священных животных — не каждый город может таковым похвастать. Архив не беден — Этан прямо сейчас переводит старые тексты. Население набожное и многие молятся лицом к Западу, под чьим стягом и скачут к нам лунные братья.

Я отпил еще пульке.

— Подытожим. — Голос и настроение мои полны мрачности. — Население верно старым вождям, молится духовному лидеру наших врагов и известно репутацией предателей. Я ничего не упустил?

Зарбенгу молча покачал головой.

— Значит, так… — Встаю, поправляю пояс на джеллабе поверх гвардейского доспеха. — Готто, завтра к полудню жду от тебя не менее пятисот серебряных лир. Строительство ворот на тебе. Зарбенгу… Мне нужны имена неблагонадежных. К вечеру.

— Куда ты собрался?.. — С улыбкой спросил Готто. Зарбенгу промолчал — он затягивается трубкой.

— Наведаюсь к нашей владычице. — С горькой иронией отвечаю я. — От нее слишком многое зависит и нам пригодится ее помощь.

***

У меня были всякие главари. Первым из них был мой отец — он научил сражаться, терпеть и слушать. Любое неповиновение пресекал без раздумий, но детские слезы сменились отроческой благодарностью. Когда наступила долгая засуха, его учеба мне пригодилась. Он тогда возглавил мужчин окрестных деревень, взял старших сыновей и ушел на тракт добывать сорговую кашу в рядах наймитов. Первая же битва — разгром.

Вторым был Старик — мы его так называли, ибо нашим дедам он мог быть дедом. Мы вторглись в его стойбище, потеряв половину парней от арбалетных болтов. Следующей ночью нас схватили его сыновья и год правили нами как скотом. Впрочем, давая за это ежедневные кашу и постель, а через пару месяцев — иноземных девок, схваченных на большой дороге. О да, мое служение Господину было бы невозможным без уроков Старика! Он меня научил многому — языкам татуировок и клейм, обычаям разных народов и владению оружием. Позже меня обласкала его внучка. Как же она была прекрасна! Не помню ее имени, да и незачем — я надолго запомнил запах ее дыхания и взгляд ее поверженного старшего брата — Старик разрешил мне покрыть девку только после обычая дуэли с родичем.

Когда люди Клалва сожгли стойбище Старика, мы бежали к западу, в окрестности Белого Гнезда. Города всегда были нам чужими и зря — в чистом поле мы стали легкой добычей банды Фенека — миниатюрной девки, вооружившей себе подобных для скрытых ночных атак. И вот тогда я познал всю боль от сапога хозяйки!

Чувственные припадки, извечная смена постельных фаворитов, противоречащие друг другу приказы и полное отсутствие благодарности! Эта тварь запрещала нам покрывать сочную плоть пленниц, а недобитые по ее личному приказу раненые возвращались — да не одни, а с солдатами Клалва.

Я поднял парней на бунт, изгнав Фенека прочь. Два года мы купались в добыче и наслаждались плодами луков и ножей, пока не попали в ловушку. То был Буру Клалва и он с сыновьями уничтожил всех нас, схватив меня для ведомой лишь ему цели.

Подходя ко двору богато украшенного трехэтажного особняка, в лучших традициях домов магнатов Белого Гнезда, я постучал в массивные дубовые ворота.

— Кто там? — Рявкнули на меня — ночную фигуру в джеллабе с надвинутым на глаза капюшоне. Стражу стоит хвалить за бдительность и деликатность.

— Клеймённый-Господином. — С сильным акцентом, произнес я свой статус на шайянском. Заслышав хозяйский язык, сторож залебезил:

— Проходите-проходите, я сейчас открою, подождите секундочку… — Тихий голос продирается сквозь звон бьющихся друг о друга ключей связки. Я опешил — то есть, в мои покои тоже сможет проникнуть любой враг, выучивший пару слов чужого языка?! Неужели все в этой деревне такие недоумки?!

Когда мне открыли я вошел и полной грудью вдохнул запахи уютного сада. Извилистая, выложенная булыжником дорожка, ведущая в особняк, окружена ручьями, цветочными клумбами и декоративными фигурками духов, выложенных из настоящей бумаги. Умиротворяющие запахи, палитра красок и милый домик вдалеке — всё портилось фигурой жирного селюка рядом. Не обращая внимания на его поношенный вонючий тканевый доспех и дешевый лук, я жестом велел ему вернуться в сторожку близ забора, а сам пошел по тропе, внимательно изучая дом.

Второй этаж утыкан дырами окон, ныне закрытых ставнями — идеальная позиция для стрелков. Первый же находится на некотором возвышении, а сам вход в особняк прикрыт тяжелой обитой железом дверью. К нему нужно добраться, поднявшись по каменной лестнице с узкими ступеньками.

Поднявшись и с силой открыв дверцу, я вошел внутрь. Главный зал, очевидно, раньше принадлежал мужчине — развешанные на стенах охотничьи трофеи, исполинская печь, где туши можно целиком готовить, массивные скрещенные мечи над входом и потолок, украшенный мозаикой, изображающей неровный синий круг — символ клана сбежавшего бваны. В центре зала — на десять мест овальный, украшенный резьбой пиршественный стол из черного дерева, в дальнем углу которого, печально глядя в окно, сидит Эбеле. Из всей одежды — пурпурная лента, прижимающая грудь к телу. Множество свежих клановых татуировок по всей коже, демонстрирующие изящную красоту клалвийских мастеров и историю их клана — великие деяния прошлого, победы и поражения, признания союзникам и обиды на предателей и сквернословов. Эбеле Клалва не изменилась. Благородная бледно-бурая кожа, высокий рост, длинные руки, плавные манерные движения. И клеймо на лбу — два треугольника.

Стою, жду. Вздохнув, Эбеле прощебетала:

— В печи закипел отвар. Налей мне.

Медленно и тихо подхожу к многометровому, похожему на сложенный из кирпичей шатер, бьющему жаром чудовищу-исполину. Защитив руки перчатками и вынимая варево, слышу монолог повелительницы:

— Мой отец в тебе не ошибся, Аджо. Как и я.

Чуть не уронив варево и выругавшись — нельзя такие вещи говорить под руку — кладу его на место. После чего догадываюсь положить на стол дощечку, а уже на нее — горячий глиняный сосуд.

— Мне нравятся люди, принимающие чужие традиции. В политике без этого никак. Железные люди-бакаму, например, традиционно защищают честь на дуэли каменных ножей. Когда отец гостил у них, ему оказалось легко завоевать их доверие — достаточно было оскорбить первенца и победить его на дуэли. Бакаму уважают силу, а батюшка продемонстрировал уважение к их традициям. Какими бы жестокими те ни были.

Сглатываю. Я не впечатлительный человек, но непредсказуемость женщины у власти всегда мне внушает ужас.

— С кланами еще сложнее. В мире тысячи народов, но правят не они. Далеко на востоке, например, царствует клан Дару, их боятся даже собственные соседи. Их бваны едят мясо побежденных врагов на ритуальном пиру. Отвратительное зрелище, хочу сказать. Но они не считают себя злодеями. Их собственная правда и их собственная логика безупречны.

Наконец-то нахожу подходящую для госпожи чашу, наливаю в нее отвар, перекладываю ее на фарфоровое блюдце и преподношу Эбеле. Она кивает, не отрываясь от окна.

— Нет трусости в отступлении, не правда ли? Нет слабости в выживании, верно? Таковы ведь ваши идеалы, идеалы черни, Клеймённый-Господином? — Она повернула голову ко мне, пронзив льдинками взгляда голубых глаз. Я молчу. Эбеле ждет ответа. Подавив глубокий вздох, смиренно отвечаю:

— Мы все — Клалва. И все верны Клалва.

— А в этой деревне? — Улыбнувшись уголками губ, уточнила Эбеле.

— А в этой деревне мы верны вам, Госпожа.

— Чудно. — Опустив ресницы, она с наслаждением пригубила напиток. Распробовав вкус, улыбается шире и широким жестом приглашая присесть напротив, добрым голосом добавляет. — Садись. Обсудим, как нам спасти Желтоцветье.