— Господин… — Угодливо произнес Этан Скряга. — Без Вас у нас не будет лидера.

— Ваши уста — мои уста. — Сказав это, Буру устало закрыл глаза ладонью, облокотившись на спинку кресла.

Повисло неловкое молчание. Мы с Зарбенгу и Готто обменялись взглядами. Такого развития событий не ожидал никто.

— Дабы вы не позорили мое имя, слушайте внимательно. Я знаю, что чернь, говоря о Западе и Востоке, именует не только стороны света. Скажите, как часто вы отбиваете поклоны Равве?

Мы переглянулись — вопрос не риторический, Господин ждет ответа. Я осторожно взял слово:

— Положено три раза в день…

— А куда обращен ваш взор — на Запад или на Восток? — Глядя мне прямо в глаза спросил господин.

— На Восток…

— Потому что оттуда родом Кхато Завоеватель, последний из героев, в чьих жилах течет кровь Раввы. Его потомок сейчас сидит в столице, титул его — Первородный и только он, по праву крови, может властвовать над всем миром. И я лишь вассал вассала вассала Первородного. Мои земли простираются на пять городов из многих тысяч.

— Моя мать отбивала поклоны на Запад. — Пожала плечами Олэйинка. Помолчала, испуганно взглянув на хозяина и добавила. — На нее смотрели косо, но я не задавала лишних вопросов.

— Потому что на Западе правит Патриарх. — Благосклонно ответил Буру. “Он явно питает слабость к этой девушке” — подумалось мне. А Господин, тем временем, продолжил. — Твоя мать била поклоны человеку, чей сан соответствовал тому, кто провел над Кхато Завоевателем ритуал богоравности. Владениям Патриарха тоже принадлежат сотни городов. А Клалва — на границе меж его землями и владениями Первородного. И испокон веков мы храним верность только одному господину — тому, что сидит на Востоке. Это понятно?

Мы быстро-быстро закивали.

— Лунные братья с нашим мнением не согласны, признавая лишь Патриарха. А насчет отношений его с Первородным… — Буру махнул рукой. — За века войн они утвердили всё — границу, отношения, этикет. Всё, кроме денег. Патриарх, как и прежде, требует налоги с хекалу на земле Первородного себе, а тот, как и прежде, ему отказывает. Поэтому эти твари с Лунного плато считают возможным грабить наши поля и уводить наших женщин.

Мы молчим. В головы другим я залезть не могу, сам же пытаюсь переварить сказанное. Насколько глубоко нужно лезть, чтобы понять источники событий?

— Этан! — Гаркнул Буру. Мы замерли. — Ты переходишь под начало Зарбенгу. Под ваш контроль переходит местное хекалу. Место освободится к вечеру. Готто — этот трактир теперь твой, возьми в помощь Олэйинку и Ннамбди. Накормите нас после беседы как следует. Аджо…

Взгляд господина буравит до мурашек.

— Аджо, возьмешь Адонго. Ты возглавишь ополчение и стражу. Я знаю, что здесь нет ни того, ни другого — деньги получишь у Эбеле. Она будет заведовать казной и налогами. О… Вот и она.

Я перевел взгляд на вошедшую девушку и онемел. Клеймо — два треугольника — на лбу. Похожая на татуировки дорогостоящая краска. Аристократическая бледно-бурая кожа. Тощее и высокое тело. Я уже видел Эбеле. Дважды.

***

— Отец. — Она изящно поклонилась Буру, улыбнулась ему, после чего перевела взгляд холодных голубых глаз на нас. — Добро пожаловать в клан, юные Клалва.

— Эбеле… — Мягко с теплотой в голосе произнес первенец. — Это Аджо, человек удалой, живучий и целеустремленный. В прошлом — главарь банды и чемпион бойцовских ям. Справа от него — Готто, изумрудный первенец, управлявлявший их трактиром, тот еще интриган. Дальше — Зарбенгу, темная квагга, но зарекомендовал себя хладнокровным бойцом и тактиком. Из-под стола выглядывает Адонго — альбинос и карлик, редкий урод, а еще — хозяин канализационный банды, отбитый на всю голову. К девке жмется Ннамбди — парниша-трюкач, подает большие надежды. Да и от мальца не ждешь подвоха. Саму же красотку зовут Олэйинка — дочь шлюхи, одарена умом и обаянием. Роскошное сочетание.

Мы молчим, по очереди кланяясь Эбеле.

— А это — моя дочь от наложницы, на которую Олэйинка так похожа. Эбеле — одна из лучших мхарану Клалва. — Буру широко улыбнулся. — Ее рукам принадлежат многие деяния — бесславная кончина парочки бван и одного первенца, поджог двух хекалу и — самое главное — разбитые сердца братьев-близнецов клана Гнанда. В той поножовщине никто не выжил… Занятная история, как-нибудь расскажу. Вопросы?

Молчим. Когда пауза затянулась, лицо господина впервые озарилось широкой радостной и теплой улыбкой:

— Замечательно! Присаживайся, доченька, сейчас всё принесут. Правильно же я говорю, Готто?!

Тот вскочил и, кивнув, дав оплеуху поднявшемуся за ним Ннамбди, бросился на первый этаж — на кухню, подгонять поваров! Олэйинка было вскочила тоже, но Буру жестом призвал ее присесть.

— Еще набегаешься, дорогая моя. Кстати, вы пробовали местные травяные бальзамы?.. Они великолепно подходят к белому мясу канг!

***

Следующим вечером мы собрались втроем. Луна освещает комнатушку на третьем этаже трактира. Добротные стены, из всей мебели — деревянный стол с тремя стульями, набитый соломой матрас, крытый шерстяным одеялом.

Сидящий напротив меня Зарбенгу мрачно раскуривает изогнутую, затейливо украшенную трубку из черного дерева. Под всеобщее тягостное молчание он медленно и осторожно насыпал табак, размолол, высек пламя на сухую траву блюдца, поджег лучину и, наконец, приступил к делу.

Готто с хлюпаньем отпил горячего травяного отвара. На губах играет дежурная улыбка, бегающий взгляд изумрудных глаз традиционно пытается найти двойное дно в окружающем быте, гигантские ладони рук не находят места — правая крутит камешки, левая тихонько нахлопывает мотив на колене.

Как можно тише вздыхаю, пытаясь унять мелко бьющую дрожь. Делаю три глотка пульке.

— Сколько вообще дворов в этой деревне? — Наконец задаю самый важный для меня вопрос.

— Я насчитал двадцать только на главной улице. — Живо ответил опытный трактирщик Готто. — В каждом живет не менее пяти селян, но я ставлю на десятерых. Всего в Желтоцветье… Дворов пятьдесят. Может, чуть больше.

— Почему это вообще деревня?! — Продолжаю успокаивать дрожь, повышая голос и картинно размахивая руками от негодования. — У них полсотни дворов, стена, ров, своя рыночная площадь и хекалу! У них… У нас есть в распоряжении трехэтажный трактир. Нам здесь собираться каждый вечер, за бутылочкой судьбу Желтоцветья решать? Кто здесь вообще правил до нас?

— У меня есть несколько предположений. — Ухмыльнувшись, ответил Готто. — До приезда Господина здесь жили две семьи безземельных бван, они пользовались достаточным авторитетом. Тянули одеяло друг с друга на себя, прикормили селян, выставляли напоказ горластых мужиков, дабы горячие речи толкали. Ров углубить — надобно мужиков созвать. Дом погорел — нужно скинуться по лире со двора. Одно время эти бваны даже узурпировали сбор налогов, пока хозяин хекалу не допросился приезда официальных властей из Белого Гнезда. Когда Господин приехал, самозванцев и след простыл — вместе с собранными со всего люда лирами на ремонт стены.

— Здесь полсотни дворов! — Не унимаюсь, хотя вопрос действительно ставит меня в тупик. — Почему эти идиоты не собрались по мужчине со двора и не решали вопросы голосованием, как в любом нормальном городе?

— Потому что Желтоцветье — не город. — Еле слышно отозвался Зарбенгу. Мы замолчали. Он надолго затянулся и с наслаждением выдохнул, прикрыв глаза. После чего открыл их и продолжил. — Лет сто назад Патриарх и Первородный вели последнюю из великих войн. Город Желтоцветный стоял на острие наступления сил Запада и Клалва готовили грандиозный план по удару в их тыл. Все ждали от укрепленного града месячной осады, стойкой обороны, пока бваны Клалва, верхом на кваггах, будут форсировать Цветочную реку с севера и юга. В тот время стояла жгучая августовская засуха, а в сентябре в этих местах начинается сезон дождей. Городу нужно было продержаться всего месяц, чтобы союзники смогли перейти реку и ударить фанатиков в тыл. Да хотя бы две недели, дабы первые капли дождя обрушили боевой дух врага — когда Цветочная разольется, Желтоцветный станет островком посреди бушующей реки. Но враги подошли, числом и видом будучи столь ужасны, что испуганные горожане открыли перед ними ворота. Всего день ключ к восточным равнинам ушел Патриарху. До первых капель зеленого сезона армию Клалва разгромили из-за предательства Желтоцветного, погибли две сотни бван, в том числе три первенца и глава клана. Город отобьют спустя три года и подвергнут величайшему разорению — мстительные Клалва тогда изрубили каждого мужчину, женщин продали в рабство железным людям-бакаму, а детей клеймили и отдали на воспитание солдатам. Освобожденную землю села Желтоцветье заселили выходцами окрестных деревень, не знакомых со сложными ремеслами.