Издали я заметил крутой холм, метров двадцать высотой и всего в паре минут пути от дороги. Трава близ него растет насыщенного зеленого цвета — даже в лютый зной последних месяцев ее регулярно поливают. Подойдя ближе, мы с Адонго услышали мужской гогот. Зайдя за угол, нам открылась роскошная картина! На одеялах из овечьей шерсти, поедая вяленое мясцо и сухофрукты, попивая бодяженное пульке, разложились десять-двадцать тел, храпящих, болтающих иль жрущих. Штук тридцать мальчуган разного роста и степени упитанности суетились, подливая им водичку и посменно карауля стадо овец неподалеку.

Я вышел из-за холма первый — и вызвал настороженное молчание. Адонго, верхом на Бугае, вышел следом — и спящих разбудил хохот. Я быстро оценил ватагу. Угольно-черная кожа — они либо переселенцы, либо туземцы. Одежда добротная, пусть и поношенная — ткань качественная, сделана на совесть. Пусть воняют, но видимой грязи на теле нет — за собой следят. Они тщательно выбритые, высокие и мускулистые — то, что нужно. Стадо огромно — навскидку, несколько сотен голов.

— Кто ваш глава? — Выхожу вперед. Голос предательски дрогнул — мне половина пастухов в отцы годится. Захотят убить — здесь же и закопают. Адонго, видимо, подумал о том же — я услышал скрип механизма заряжания самострела.

— Годлумтакати. — Вперед вышел немолодой, но статный пастух. В правой руке он небрежно свернул кнут.

— Я — Аджо. Это мой друг — Адонго. Мы Клеймённые-Господином, мы — Клалва, мы говорим от имени Буру Клалва, первенца Нгози Клалва, хозяина Западного Предела равнин ису, господина Белого Гнезда, Острого Пика, Тасталы, Кесталы и Исуталы. И вашего господина.

Они начали переглядываться, уже встревоженно.

— Моя госпожа — Эбеле Клалва, мхарану Желтоцветья. — Уверенно скалясь, ответил Годлухтар… Годлумхара… Годлу. Просто Годлу.

— Как долго? — Сказал я с насмешкой и сплюнул.

— Месяц. Чуть меньше. — Уже не так уверенно протянул Годлу.

— Намного меньше. Эбеле прибыла в Желтоцветье меньше недели назад, не так ли?

Годлу неохотно кивнул.

— Я получил приказ от господина собрать армию Желтоцветья. Мне нужны солдаты. Вы.

Годлу сузил глаза, внимательно меня изучая. После чего расхохотался, издевательски скалясь мне прямо в лицо. Стоящие за ним пастухи невольно сжались.

— Парниша, ты верно нас за дураков держишь, да? Я по рубцам вижу, тебя клеймили меньше полугода назад. Теперь ты лучше нас? Чем?! Желтоцветьем правит только бвана — испокон времен и до сих пор. Мы верны ему, да парни?! Бванам, которых вы подло изгнали! Есть у меня друзья, они тебе многое бы рассказали, коль б встретили! А твой господин — твой, не наш — изгнал наших властителей и поставил свою дочурку — так мы кланяться будем ей, а не тебе, сын осла, вздумавший…

— Давай.

Болт насквозь прошил грудь Годлу. Он упал на колени, захлебываясь кровью и последними словами. Заткнув пращу за пояс, я подошел к нему и, слегка нагнувшись, одним движением свернул шею. Ошарашенные пастушки не заметили, как быстро Адонго перезарядил самострел.

— Повторяю еще раз. Кто ваш глава?

— Рудо, господин. — Гулкий бас заставил меня ожидать бугая — наподобие колесницы Адонго — но вышел сухощавый и жилистый мужичок. Пнув тело, он спросил. — Сколько платите?

— Лиру сейчас, лиру через неделю и пять лир после разгрома лунных братьев. — Бросаю в ответ отрывистые фразы. Сделав паузу, заканчиваю. — Добычу делим пополам, затем — лира в месяц. Мне нужно сто бойцов, способных с десяти метров подстрелить деревянный столб.

Рудо дал сигнал успокоиться начавшим шуметь пастухам. Остановив какофонию одним движением руки и завоевав тем мое уважение, он ответил:

— Я приведу их вам, господин. Когда и куда?

— К рассвету. — Не улыбаясь и сверля взглядом пастуха, ответил я. — К гостинице в центре города.

Не дождавшись ответа, разворачиваюсь и ухожу. Тяжелый шаг Бугая и самострел в руках Адонго наконец-то вернули мне давно утерянное чувство безопасности.

***

Тем же вечером на ярмарочной площади соберется толпа. Мужчины, женщины, дети — придут все и каждый, ведь разнесся слух о невиданном молебне, что устроит кающийся грешник перед ликом Раввы и седовласой мудростью его служителя. Догадываясь, что нас там ждет и услышав эту историю в исполнении Рудо, я кривился и переживал, мучаясь ожиданием худшего. Спокойно пройдя с Адонго и Бугаем через ворота мимо сладко храпящего стражника, мы вышли на заполняющиеся людом улицы. Желтоцветье напомнило добрую деву, встающую с постели, что, сладко потягиваясь, осторожно начинает красить тело и созерцать в окно поднимающееся утро. Вдалеке, за забором то одного, то другого глиняного домишки медленно выходят в праздничной раскраске семьи. Обнаженные по пояс мужчины, втягивая животы и добродушно улыбаясь, обнимаются со стариками и берут за руку жен, одетых сдержанно и деликатно; сыновей, красующихся прытью; дочерей, щеголяющих раскованно и роскошно. Мало-помалу насыщаясь людьми, улицы начали теснеть — старые друзья встречаются и делятся новостями, смеются новым шуткам, сливаются в общий поток. Две, три, четыре семьи создают единое целое, идя на ярмарочную площадь, как на праздник. А это он и есть — сочное представление, даровая раздача пульке и мяса, сладостей и настоек.

С угасанием солнечных лучей на улице разрастается рукотворный огонь — вдалеке виден сияющий мириадами алых точек костер, по обе стороны пути расточительно горят факелы, а люди со степенных бесед переходят на какофонию беспорядочного говора, восхищенных вздохов и детских восторженных криков. Мы с Адонго поспешили дойти до нашей гостиницы и юркнули в нее, ища глазами Готто. Зал первого этажа заполнен до нехватки мест, мужчины горланят и бурно что-то обсуждают, не забывая активно жестикулировать. Готто, наливающий здоровенному селюку бодяженное пульке, завидев нас, замахал руками, подзывая ближе. Заставляя выпивох расступаться перед гвардейцем и охре и арбалетчиком в люльке великана, мы дошли до стойки. Я нагнулся, позволяя Готто заговорщически шептать, Адонго же, чуя неладное, зарядил самострел, деланно скучая, гладя его по лакированному ложу. Голос трактирщика предельно взволнован и информация явно срочная:

— Я отправил Ннамбди следить за гонцом Эбеле, про которого ты говорил, ведь интуиция не давала мне покоя. А он… В общем, он нашел бездыханное тело в полпути до Белого Гнезда. Без письма и денег, изуродованного. Он было отрезать голову и принести мне, но не решился, услышав издалека голоса — вскоре подошли мужчины. Ннамбди спрятался, но смотрел внимательно — человек двадцать-тридцать, разрезали тело гонца на мелкие кусочки, положили в плетеные корзинки и унесли в город. Бледно-бурая кожа, у двоих — голубые глаза. Пятеро били себя обеими руками в грудь и кланялись в мольбе… Но смотрели они при этом на Запад. Ннамбди спрятался в траве и смог незаметно проследить за ними — это пастухи. Когда он вернулся, я рванул к Зарбенгу и попросил Этана составить письмо Изумрудным Братьям. Через неделю сюда прибудет армия из доброй сотни мужчин — мои родичи. Я им доверяю.

Мы с Адонго послушно киваем, но у меня шерсть на затылке встает дыбом. Эбеле про гонца сообщила мне лично и, скорее всего, оставила приказ в тайне от остальных. Нельзя, чтобы она узнала о пропаже своего человека по моей вине.

— Кто знал про гонца кроме нас? — Спрашиваю так же шепотом, удовлетворенно чувствуя в тылу великана с люлькой.

— Я рассказал всё Зарбенгу. — Облизнул пересохшие губы Готто. — Он пригрозил, что расскажет Эбеле о наших длинных языках и потребовал двести лир. Как видишь, пульке теперь не такое крепкое.

— Мы пойдем к нему на площадь… — Решительно заявляю, сжимая кулаки.

— Ты его подозреваешь? — Поднял брови трактирщик.

— Мы все в одной лодке, Готто! — Сквозь зубы говорю я, глядя ему прямо в его отвратительные зеленые глаза. — Татуировки можно удалить, краску на теле — тоже. Но клеймо на лбу всегда останется при тебе. Я видел Эбеле в Белом Гнезде!