После зеленого сезона некогда высушенные поля саванн мягки, сыры и грязны. Трава и деревья зелены, ручьи полны и журчат всюду, а зной сменила приятная прохлада. Дополняя радость воскресшей природы стуком копыт квагг, мы едем по каменистой дорожке, приближаясь к караван-сараю на полпути в столицу.

Мне караван-сараи всегда казались чарующим местом — каждый деревенщина хаживал хотя бы в один. Его выстраивают вокруг безопасного источника воды, дабы, отдыхая, не впустить в нутро мерзких насекомых. Хозяин обычно при деньгах — либо отслуживший солдат, либо отшельник из числа костоправов или алхимиков, но нередко — и те, и другие, вскладчину, ибо первые охраняют, а вторые — проверяют воду. Дальше нанимают деревенщину из сел вокруг, а из города выписывают каменщиков и зодчих. Нередко приглашаются знакомые мхарану, дабы они поставили клановый знак защиты и помочь деньгами.

Караван-сарай — форт. Стены вокруг источника защищают не только от дикого зверья, но и от разбойников, ибо вчерашние строители могут шепнуть друзьям о новых богатых соседях. Не знаю, как в других землях, но близ моей деревни караван-сарай маленький — треугольная стена, двухэтажный трактир, купеческие шатры, домики лучных дел мастера, оружейника и заводчика квагг. Здесь же — полноценная крепость!

Зарбенгу обмолвился, что караван-сараи придумали строить на юге в их нынешнем виде. Большие замки должны вмещать в себя армию бван, кормить и поить их, чистить оружие и доспехи, менять тетивы луков и самострелов на новые, а также истрепанные кожаные панцири. Гонцы находят здесь свежих квагг и нежных девок, деревенщина — гвозди и подработку, а восставшая чернь — кров и перекованные в оружие инструменты. Оттого каждый хозяин караван-сарая рано или поздно женится на красавице-мхарану правящего клана, дабы снабжать его первенцев и бван ценными сведениями.

Створки ворот открыты настежь — войны нет, врага тоже, а бандитов прогонят наемники. Внутри — толпы, снуют меж палаток по узким улочкам, галдят, зазывают, торгуются, покупают. Стойкие запахи кважьего и верблюжьего навоза, немытых тел и — изредка — лакомств из трактиров, смешиваясь, заставляют вспомнить бесславные деньки, проведенные в Белом Гнезде.

— Как вам толпа? — Лыбясь, кивнул Ннамбди на неклейменную чернь. — Зуб даю, почти половина из них — из окрестных сел!

— Да все! — Хохотнув, отвечаю. — Кроме вон тех парней с копьями. Давай, парень, посчитай, сколько в этих домах солдат разместить можно?

— Ну… — Ннамбди задумался. — Я не знаю… Тысяч сто?

Мы с Зарбенгу заржали.

— Три-пять, если не готовиться. — Бросил тот, качая головой. — Но в случае войны — до двадцати. Где-то на неделю, не дольше.

— А дольше и не нужно. — Пожимаю плечами. — Во всем Клалва столько бван не наберется.

— Ты забываешь про вассалов. — Не согласился Зарбенгу. — А еще про безземельных бван, что увяжутся за добычей. Я читал, что далеко на юге караван-сараи еще больше и вмещают до десяти тысяч солдат и в мирное время.

— Брешут! — Ору в удивлении, перекрикивая базарный гам. Зарбенгу промолчал.

Тут некий шустрый мальчуган, воспользовавшись нашей болтовней, врезался в кваггу Ннамбди. Кланяясь и извиняясь, он было убежал, но парнишка схватил его за грязные патлы отточенным движением прирожденного акробата. Мальчугану не больше шести лет, он заверещал дурным голосом, но Ннамбди, напрягая мышцы, взвалил его поперек квагги — даром, что та низкорослая — приставив к горлу кинжал. Зарбенгу с интересом смотрит на нашего горе-всадник.

— Забери назад кошель и поехали! — Кричу ему, но потом понимаю в чем дело.

Верещащий мальчишка явно перепугался до смерти, его кулак мертвой хваткой сжимает мошну Ннамбди. А тот и так еле держится на квагге один, так теперь он одной рукой пытается удержать мальчишку, другой — нож у его горла. Так и едут они вдвоем, дрожа в страхе, на качающейся квагге.

— Было бы забавно, если б ребенок его кошель не вырвал, а срезал. — Хмыкнул Зарбенгу. — Хотя я бы не доверил ребенку нож до первого его юбилея.

— Ты поаккуратнее в следующий раз! — Смеюсь, глядя на Ннамбди. — Либо сразу режь мальчишке глотку, либо отпускай. А то ты его схватишь, а он тебе в бок заточку воткнет по рукоять. Тебе оно надо?

Ннамбди выругался. Убрав нож, он выкинул мальчугана прочь, вместе с ворованными деньгами и обеими руками схватился за ремни, находя, наконец, равновесие.

— Затопчут… — Протянул Зарбенгу, обернувшись на ребенка, пытающегося встать в базарной давке толпы, все так же сжимающего мертвой хваткой кошель.

— Да не… — Зло ответил Ннамбди, глядя перед собой. — Выкарабкается, гиены выродок.

***

Исполинское, выполненное из камня четырехэтажное здание в центре караван-сарая возвышается над шатрами, мастерскими и лавками подобно колоссу. У него нет названия — как землю великого клана называют его именем, так и это строение — караван-сарай. Впрочем, чернь привычно называет это здание гнездом. Для верности, оно окружено собственным двухметровым кольцом глиняных стен, столь толстых, что по ней свободно вышагивали стражники с короткими луками. Я насчитал не менее восьми баллист, эффективная дальность которых переваливает за площадь всего караван-сарая. Приблизившись к вратам гнезда, Буру Клалва, как и должно господину, молча ждет, пока торопливая стража ему откроет — не я один умею читать татуировки и клейма.

Внутренний дворик, шириной в пять метров — бесчисленные сады и выложенные булыжниками декоративные тропинки. Ядро караван-сарая — прямоугольное монументальное кирпичное строение, украшенное затейливыми цветными рисунками — линиями, многоугольниками, овалами, формирующих стилизованные события из священных текстов. Первый этаж без окон и ставней с крохотной дверцей, из которой к нам выпорхнул привратник в шелковых одеждах с юнцом-слугой, кланяясь и предлагая отдать поводья квагг. Повинуясь дозволительному кивку господина, мы спустились на землю. Затем Зарбенгу представил повелителя, после чего привратник церемониально пригласил нас в гости. Лишь после этого Буру Клалва слез, отдал поводья слуге привратника и первым зашел в гнездо.

Внутреннее убранство роскошное, притом не мерзотно-приторно, а сдержанно-красиво. Темное дерево, именованные черепа убитых при защите караван-сарая врагов, оружие, принадлежавшее воителям минувших лет, украшенные скатертями и резьбой столы, журчащие фонтаны и ручейки с декором из камней и плавающими в них рыбками. Но галдеж стоит как в простецкой таверне, заглушаемый лишь музицирующими нагими красавицами; только вырывается из глоток мужчин, что щупают девок, раскуривают трубки и благовония, пьют ягодные наливки, травяные настойки и пожирают жареное мясо. Все они — бваны, мхарану или же очень богатая чернь. Но мы прошли вслед за Буру к винтовой лестнице, где он принял поклоны хозяина караван-сарая, его жены, старшего сына и старшей дочери. Властелин собственного замка — улыбчивый пузатый седеющий человечек с добрыми впалыми глазками, гладкой блестящей и лоснящейся темно-бурой кожей и в дорогом до вульгарности шелковом платье. Рядом с ним — в парадных строгих одеждах хозяйка. Высокая — на полторы головы выше мужа, с точеным тощим телом, угловатыми чертами лица, суровым взглядом холодных глаз, бледной сухой кожей. Их сын — маленький богатырь лет двенадцати — застенчиво упер глаза в пол, а вот дочурка возраста Ннамбди изучающе и без тени смущения разглядывает нас. Уж о ее я запомню надолго, ибо прекрасные непокрытые черные локоны чарующей волной падают до пояса, а взгляд голубых глаз трогает до глубины души. Вся семья клеймена двумя треугольниками с личным почерком Буру.

— Приветствую в Чаше-на-Роднике первенца Нгози Клалва, хозяина Западного Предела равнин ису, господина Белого Гнезда, Острого Пика, Тасталы, Кесталы и Исуталы, и… — Он запнулся всего на миг. — …И Желтоцветного, хозяина нашего Буру Клалва. Закон подданнического гостеприимства обязывает меня предложить вам мою прекрасную Ифе, встретившую первый юбилей семь лет назад. — Низко склонившись, проговорил хозяин, его же семья встала на колени.