— Готова? — Обращаюсь к рабыне. Та замерла, сглатывая, после чего нервно кивнула. — У нас слишком мало времени.

Пройдя чуть дальше, аккуратно спрыгиваю на крышу развалины по соседству, на отполированный скалистый камень. Руку Сепу не подаю — быстро двигаюсь дальше, ибо два тела на сем клочке не уместить. Слышу звуки за спиной, но не оборачиваюсь — перехожу по краю осыпающийся остов крыши глиняного домишки, дабы пройти еще метров пять — и осторожно соскальзываю, цепляясь за край стены. Взобравшись по ней, прыгаю на крышу четвертого этажа Башни. Наконец развернувшись назад, вижу Сепу — с неловкой прыткостью и уже раскровив ладони, она маневрирует, повторяя мои кульбиты. Неловко поскользнувшись в конце, чуть не свалилась с Башни, но я поймал ее за талию и притянул к себе.

Слышу голоса.

— Поторопись. — Суровым голосом отчитываю и тяну за собой. Чудом не свалившись, поднимаемся на пятый этаж, обдирая кожу на пальцах.

Изнутри пик Башни выглядит блекло. Наполненная пальмовым маслом лампа, четыре оконных проема со всех сторон и комнатушка метр на метр.

— Ложись. — Сепу послушно исполнила мой приказ. — Засыпай. Я сторожу.

Голоса усилились. Новая смена.

***

— …Ты серьезно веришь в истинность житий? — Звонкий голос арбалетчика всё не умолкает. — Шугаба Дабуламанзи, как ты знаешь, сжег столичную библиотеку — от житий Джелани Неодолимого остались только переписанные тома. Кто знает, какие изменения переписчики вносят в книги?..

— Разумно, но пойми и ты меня. Житии героев — единственный луч света во всём окружающем нас первозданном хаосе. — Отвечает копейщик, под его гулкий монотонный бас я чуть было не уснул. — Мтавы учат, что Равва непостижим. Его сущность абсолютна, он усилием воли создал окружающую нас Бесконечность бытия. Познавая ее законы, мы лишь пытаемся приблизится к первозданному свету Всемогущего! Как нам понять, что добро, а что зло…

— В разуме! — Вскричал арбалетчик, но затем опомнился и вновь перешел на шепот. — Люди не идиоты, а плоть от плоти Раввы. Мы способны сами осознавать мир, созданный Всеотцом.

— Вы оба неправы… — Раздался тихий и подчеркнуто спокойный голос мечника. — Искать истину нужно внутри нас. Отец не убивает родное дитя — голос Всемогущего звучит в его душе. Брат стоит за брата, вассал за сюзерена, а мы — за веру, прислушиваясь к этому гласу. Что хорошо и что плохо — всё это человек получает при рождении.

— И какой же глас потакает желанию клана Дару людей жрать? — Насмешливо произнес копейщик. — Я уж молчу про этих ведьм из Сарра, что властвуют в горах и держат в рабстве мужчин. Их тоже голоса в голове добру учат?! У каждого клана и даже племени своя правда. Говорю вам, единственный истинный путь к Равве лежит в книгах. Герои — дети Его, их святой путь — учение о том, как поступать должно, а как — запретно. И если бы люди чаще читали священные тексты, то…

— Стали бы такими же чудилами, как Эбеле! — Закончил арбалетчик, заржав во всю глотку после этих слов на пару с мечником. — Я слышал, она не расстается с книжонкой про Нкемдилим!

— Прояви уважение. — Сурово ответил копейщик. — Нкемдилим — Святоматерь, а Эбеле — твоя госпожа!

— Мой господин — Святейший То. — Прекратив смех, сплюнул арбалетчик. — А на его подстилку мне плевать, какие бы символы она на себе ни носила и как бы ни были хороши ее бедра в постели.

Они замолчали.

— Да у нее и грудь неплоха… — Осторожно подал голос мечник.

— Разве это грудь?! — Деланно возмутился копейщик. — Вчера мял девку у Тафари — вот там была грудь! Между прочим — младшая дочь конюха из Нижнего Города…

***

Под утро Сепу проснулась — как раз незадолго до рассвета. Просидев в молчании и раздумьях, мы дождались ухода дозорных, чтобы вылезти из укромного гнезда. По винтовой лестнице мы неслышно двинулись вниз, молясь успеть.

— Идут! — Зашипела Сепу, когда мы сделали только половину оборота вокруг Башни. Ломиться в ставни смысла нет — они заперты. Для верности дернув, перешел к следующим. Неудача! Голоса всё приближаются… Раздумываю, куда прятать тела…

— Сюда! — Пискнула Сепу, добавив несколько непонятных мне слов с приставкой, поминая, наверное, священных животных. Она смогла распахнуть ставни — крепление давным-давно сломано. Мы как можно скорее прыгнули внутрь, в темноту, захлопывая за собой выход.

— Ты слышал? — Остановился один из дозорных — молодой парень.

— Просто ветер… — Ответил ему зрелый, умудренный годами голос.

— Нет, я правда что-то слышал!

— Видел?

— Нет, слышал!

— Тогда пройди мимо.

— Это же покои госпожи…

— Я знаю, чьи это покои сынок. А еще я знаю, что у половины моих друзей не хватает частей тела из-за того, что они лезли не в свое дело. Пока ты со мной в смене — это просто ветер. Понял?

— Да, господин.

— Отлично. Не отставай. А я пока расскажу тебе, почему Изока кличут Однобровым…

***

Четвертый этаж величественен и огромен, походя больше на дворец первенца великого клана, нежели на дом в трущобах. Исполинская кровать в центре, упирается изголовьем в колонну, усыпанная узорчатыми покрывалами и пуховыми подушками, украшенная вытканными фигурками декоративных животных из перьев редких птиц низинных джунглей. По обе стороны от кровати — шкуры гепарда.

Над кроватью на стене висит картина в раме, изображающая женщину верхом на квагге, вставшей на дыбы. В руках у нее знамя с неизвестными мне символами, позади — воинство копейщиков и семь могучих богатырей, а впереди — отвратительного вида гигант ужасающих доспехах, окруженный нескладными косолапыми обезьянами, в руках каждой из которых — громоздкая дубина.

— Нкемдилим Святоматерь! — Воскликнула в изумлении Сепу, глядя на картину. Я осмотрелся.

Весь четвертый этаж — палаты Эбеле. Вдоль стен — ряды пёстро разукрашенных шкафов. Вдалеке, близ окна, стоит овальный обеденный стол из деревянного каркаса с вкраплениями отполированной резной кости, напротив друг друга — два кресла, обитые мягкой тканью. Вдалеке, в неосвещенном углу — молельня перед небольшой каменной статуей — женщины, чьи волосы струятся с непокрытой головы, а ритуальный меч в руках опущен острием в землю. Перед ней — алтарь с раскрытой книгой. Наконец, четвертый угол, самый освещенный и самый ценный — невообразимых размеров металлический ларь с откинутой крышкой, в его центре — всевозможные наряды, а по краям — мази, краски и принадлежности для их нанесения, а также гребни, кольца, амулеты, ожерелья, серьги… Перед ним — резное кресло. Осматривая палаты, зашел за колонну, в которую упирается кровать — с обратной стороны дверь, за которой, видимо, винтовая лестница вниз. Заперто снаружи.

— Сепу… — Говорю ей ошеломленно. — На содержимое этой комнаты можно жить три жизни и не истратить до конца серебро.

Та не отвечает. Опустив голову, она шепчет молитву. На глазах выступили девичьи слезы.

— Что происходит, Сепу? Что ты поняла?

— Нкемдилим, Аджо. Она… Кто бы ни жил в этих покоях, она поклоняется ей. — Сквозь молитву отвечает та.

— Кто такая Нкемдилим Святоматерь?! — Я чувствую, что ухватил разгадку за хвост.

Сепу сглотнула и помедлила несколько секунд. После чего села на кровать и жестом предложила мне присоединиться. Я помотал головой. Она прерывисто вздохнула.

— Что ты знаешь о героя, Аджо?

— Герои… Древние повелители мира, сокрушители первозданного хаоса, покровители и защитники людей.

— Нет. — Сепу чуть улыбнулась. — Герои — это дети Раввы. Легенды гласят, что во времена всеобщих ужаса и тьмы, когда род людской стоит на грани гибели, а жизнь, созданная Всемогущим, усыхает, Он приходит к смертной женщине и вдыхает в нее свое дитя. И рожденный ею ребенок становится Героем. Путь его тернист, он уничтожает старый мир, а его устами говорит сам Всемогущий. Именно поэтому добро Героя неоспоримо, а зло, учиненное им, всегда справедливо. Разрушая старое, Герой перековывает Арфию и вытачивает покой ее жителей. Равву нельзя изображать, а Его дух давным-давно покинул сотворенный Им мир. Но вот дети его неусыпно следят за нами и видят нас насквозь. Кому молишься ты, Аджо?