— Ч-что вам угодно? — Испуганно спрашивает сандальник, ведь именно в его мастерскую я стучусь.

— Постель, похлебку, всё — на двоих человек. Плачу лиру. — В левой руке у меня ножны с мечом.

— Про… Проходите. — Мужичок открывает дверь пошире, впуская нас внутрь. Изнутри ему визгливым голосом что-то крикнула женщина. Проблеяв в ответ на незнакомом языке, сандальник закрывает дверь трясущимися руками и на негнущихся ногах проводит нас к очагу. Садимся, Сепу греет руки, а я слышу семейную брань. Женой мастера оказалась огромная тучная женщина с гигантской грудью, слегка морщинистым лицом, на котором застыла гримаса недовольства. Сухонький мужичок, понуро склонив голову, выслушивает крики…

Самостоятельно наложив в миски похлебки из котла, начинаю есть — странноватый суп с зеленью и маниоком. Вижу, как на столе поодаль замачиваются еще корни. Знакомые традиции… К юго-западу от Желтоцветья, ближе к джунглям, селяне известны любовью к сему растению. И как они его едят каждый день?!

Устав слышать вопли, я вынимаю из кошеля лиру и протягиваю хозяину дома. Жена остолбенела. Взглянув на Сепу, подумав, отдаю еще одну лиру. Давно так не ошибался — вопреки планам, молодым телом рабыни мне насладиться не суждено…

***

В дверь забарабанили! Просыпаюсь мгновенно, хватаю ножны с мечом и вижу лица испуганных хозяев — половину единственной комнаты лачуги занимает печь, они с детьми лежат в метре от нас с Сепу — после чего иду к двери. Стук всё громче!

Открываю. Ба! Да это знакомый мне фанатик! Сеющий-Смерть или как там его? А, Важ! С ним все те же два прихлебателя. Бросив взгляд на два треугольника, он ойкнул и сглотнул.

— Они задолжали…

Вынимаю меч и, наставив на Важа, молчаливо жду.

— Три лиры. Должны были выплатить пять, но пожертвовали Равве всего две.

— Именем Буру Клалва, я, Клеймённый-Господином, требую ответа — по какому праву вы собираете серебро на священный алтарь и освящен ли он истинным светом веры, дланью мтавы?

Они молча пытаются принять угрожающий вид.

— Сепу! Оденься! — Кричу ей на шайянском. Ударом ноги толкаю главаря в пыль улицы, движением руки вспарываю мечом живот прихлебателя. Перевожу взгляд на второго, тот — после секундного замешательства — кричит и неуклюже замахивается, пытаясь прыгнуть на меня. Пинаю в пах — он скрючивается — и добиваю острием в шею. Пихаю, дабы поменьше замараться в крови и иду в Важу. Он замер, глядя на бойню.

— Ты отведешь меня к хозяину, отброс. — Выбиваю из его руки кинжал и подхожу сзади. Хватаю за голову и прикладываю острие к горлу. — Сепу, вяжи.

Образ одетой миловидной девушки, что, улыбаясь, подходит к фанатику со взятой у сандальника веревкой, показался мне соблазнительно-жутким…

***

Связанный фанатик привел нас к неприметной двери в трущобах, что больше похожи на исполинскую свалку. Когда-то давно, по рассказу Мунаша, первенцы построили на этом месте казармы, бараки, конюшни, стрельбища — здесь могли квартироваться до ста тысяч солдат. В те времена Клалва, оставаясь верным сюзеренам, собирала в недрах городов орды со всего Востока, кормила их и содержала. С тех пор много воды утекло — сначала эта земля стала вотчиной первенца, а после его неудачного мятежа — заброшенным местом, трущобами, куда селится всякая шваль. Каменные развалины теснятся, наваливаясь друг на друга, образуя естественные лабиринты из неровных улиц и переходов. Под землей проходят остатки древней канализации, прокладывая уровни нижних ярусов трущоб. По слухам, жизнь тут невыносима — воду добывают из дождей, пищу — охотясь на крыс, огонь — своими силами. Вот только обитатели трущоб не живут честно, предпочитая деньги на воду, мясо и пламя искать у честных горожан.

Сепу, вероятно, считала, что я сошел с ума. Женщинам свойственна узколобость, они не понимают, что всё взаимосвязано. В Кважьем Копыте сошлись две могущественные силы — Буру и Саггот. Но когда первенцы бьются, обильно льется кровь только у их рабов. Давно забытое прошлое вновь встает в полный рост и Клалва снова стала ядром большой политики. Лишь книги библиотеки, лишь слова Мунаша позволили мне осознать истину. Всё связано и нелепое решение маленького человечка близ Желтоцветья может теперь перевернуть страницу истории.

Возлюбленная хозяином Адед — правая рука Гана. Буру лоялен ему лишь потому, что лоялен женщине. Как бы пренебрежительно он не смотрел на слабый пол, его сердце стиснуто когтями прелестницы. Саггот же невидимой дланью распростерся над Клалва и всюду чуется его воля. Напрасно Мунаш думал, что я глуп, ибо Кважье Копыто — то же, что и Желтоцветье. Испокон веков человек жаждет присвоить труд ближнего — подобно тому, как туземцы батрачили на горожан в Желтоцветье, здесь беженцы на Чердаке не покладая рук трудятся, скармливая людям внизу за медь сандалии да муку. Саггот установил стены и стражу — отброс никогда не попадет на улицу сиятельных господ. Повелитель Клалва мечтает об абсолютной власти и всеобщем контроле. Он не оставит Чердак без пристального собственного присмотра.

Рабы Раввы — лишь ширма. Всякий человек хочет видеть себя правильным, честным и справедливым, а потому эта ересь толкает бродяг в пучину фанатизма. Твори зло, будь бесчестным вором и убийцей, ведь ты говоришь от имени Раввы, ты — праведник! Их — тьма, они забирают в свою пользу подати, предназначенные Кхато, но идущие в чью-то влиятельную мошну. Вот только в Кважьем Копыте, как мне известно, лишь одна мошна столь значительна. И я очень хочу познакомиться с ее обладателем! Только так я смогу подтвердить догадки и стать игроком большой игры. А с членством придут и драхмы, и земли, и титул, и счастливое будущее для меня и моих детей.

— Вот… Вот тут… — Часто кланяясь, проговорил Важ, приведя нас с Сепу к мусорной каменной развалюхе. Фыркнув, пнул ее ногой. К моему удивлению, она не рассыпалась и то, что я принял ночью за булыжник с меня ростом, оказалось хитроумно замаскированной баррикадой.

— Д-дайте я… — Вновь поклонившись, произнес сектант. После чего постучал — сначала дважды, затем единожды, затем трижды, с промежутком в две секунды. Минуту спустя гигантские ладони взяли дверь-баррикаду с двух сторон и, под кряхтение, уволокли в сторону. На меня мрачно смотрят два бурых глаза. Охранник гол, но небрит — кустистая грязная вонючая борода, патлы черных волос, могучие мышцы, невысокий рост — он ниже Сепу — и кажущаяся природной сгорбленность. В руках бородач держит грубое копье.

— Кого ты привел, болван? — Рыкнул он. Прежде, чем связанный успел раскрыть рот, я ответил:

— Я — Хаж, я Клеймённый-Господином.

— Да хоть сам Кхато, проваливай отсюда. — Пробурчал бородач недовольно. Зыркнув на поникшего связанного собрата, плюнул тому в ноги. — Вам не увидеть следующий закат, но я не ищейка, а страж. Я передам Святейшему, что селюк из Западного предела и баба из Кашо подняли руку на трех рабов Раввы. Если вы привели этого гончего, то трупы двух его младших братьев небось уже догорают.

Я поймал взгляд Сепу. Мы не сожгли трупы.

— Я — раб Буру. — Откидываю капюшон. — Вы не сможете меня убить. А эта прелестная дама…

— Ты меня не слышал?! — Взревел бородач. — Пошел отсюда! — Он взял копье обеими руками. — Проваливайте, заблудшие души, пока я не отправил голубя кому надо!

Сначала я хотел взять пращу. Потом, побоявшись не успеть — наконечник копья может вонзиться в Сепу прежде, чем я раскручу ее — взял круглую пулю пальцами и, не целясь, метнул бородачу в лоб.

Сепу, осознав происходящее, ударом ноги в пах отправила Важа в беспамятство.

— Копьё поднимай. — Говорю ей. Она ответила мелодичным голоском непонятно, но красиво, после чего втащила Важа за ногу внутрь. Я закрыл баррикаду — нас накрыл мрак.

***

— Слушай. — Говорю Сепу. — Найдём их господина.

— Зачем? — Она приподняла бровь.

— Убьём. — Отвечаю. Помедлив, добавляю еще. — Или соединимся.

— Присоединимся? — Поправила она меня. Киваю. Сепу, улыбаясь, показывает на два тела. — Зачем мы нужны?