***

Морщусь от вкуса пульке, но пересиливаю себя и выпиваю залпом. Трактир мал и беден — прямоугольная низенькая крыша, несколько столов вдоль стен, вдоль них врезаны глиняные скамьи, небольшая стойка, откуда служанка забирает у хозяина кружки, а выпивка чередуется с котлами и печью, где варится похлебка. Голь пьет и поет, окруженная мерзко хихикающими женоподобными существами, не стесняющихся показать черные от жвачки зубы. Обвисшая молочная грудь, тощие задницы с рубцами, потасканные стиркой ленты вместо нормальной одежды — навевало б отвращение, если б я не видел многих таких в родной деревне. На фоне своих женщин мужчины кажутся львами близ гиен — опытный глаз замечает отменную физическую силу, высокий рост и здоровый волос.

Сепу не притронулась к кружке с пульке. В глиняной миске ей принесли нарезанные куски мяса с маниоком, зеленью, тушеной до кашеобразного состояния. Получив ложку, она приступила к трапезе. Залюбовавшись ее белыми здоровыми зубами, я не сразу обратил внимание на тишину, обрушившуюся столь резко — вместе с ударом о стену открывшейся двери. Сепу даже не обернулась, я же уставился на трактирщика — он смотрит на вход, туда, где встали три голых оборванца высокого роста, ладного тела и с пугающе стеклянными глазами. У каждого в руке по кинжалу.

— Именем Раввы Всемогущего… — Вперед выступил главарь тройки, выпятив грудь и неотрывно смотря на трактирщика. — Я, Видящий-Смерть, требую у тебя долг, что ты не вернул Владыке.

— Важ! — Громыхнул ему в ответ хозяин трактира. Казалось, что они разыгрывают представление, столь театрально прозвучали их речи. — Я живу в согласии с собой и Раввой. Сядь за стол и пригуби пульке или убирайся прочь из моего дома!

Пьяницы, успокоившись, азартно смотрят на противостояние. Уподобившись им, взираю исподлобья, потягивая пульке.

— Презренный торгаш! — Без всяких предисловий, фанатик переходит на шайанский. Выдержав театральную паузу, он возвращает речь в привычное наречие, не забывая вставлять словечки из языка мтав. — Ты платишь монету Костяному замку, ты выслуживаешься перед бванами, ты исповедуешь ересь! Дважды приходили мои братья и дважды ты посылал их вон! Тебя предостерегали, ты не внял, а зря — суров закон земной, но безжалостен закон небесный. Ведомый лишь справедливостью и волею Раввы Всемогущего, что направляет меня, пришел я к тебе не с просьбой, но требованием! Или мне помешает кто?!

Он стал озираться. Замечаю, как хозяин дома уставился на меня проникновенным взглядом, но лишь на миг! А после…

Трактирщик достал откуда-то снизу заряженный тяжелый плечевой арбалет и, кряхтя, наставил его на вошедших. Фанатик замолчал.

— Убирайте свои муди с моего порога, бесхребетные крысы.

Словно рыба, Важ открыл и закрыл рот. Попятившись, он ушел, уводя братьев по вере.

Сепу прошептала молитву на шайянском, низко опустив голову и закрыв глаза. Не обращая на нее внимания, поднимаю кружку — прошу еще пульке. Трактирщик, убрав арбалет, смотрит на меня и улыбается, поднося кувшин.

— Не боишься их?.. — Киваю в сторону двери.

— А то ж! — Хмыкает трактирщик. — Я их еще ребятишками всех знаю, а они — меня, еще когда в стражниках служил. Совсем от рук отбились! Ну да что обо мне! Меня не проведешь, парень — вижу, девка у тебя не местная. Выиграл в яме иль на ярмарке купил?

— Тебе зачем? — Деланно удивляюсь.

— Она на шайянском болтает, хоть и лысая, считай, но кожа гладкая и сложена ладно. Я знаю человека, что даст за нее двадцать драхм!

— Врешь старик! — Качаю головой в неподдельном удивлении.

— А вот и нет, щенок! — Лыбится трактирщик. — Ну что, продашь?!

— Да иди ты… — Хмыкаю. — А в какой яме такую выиграть можно?

— Так ты не местный! Небось, из Гнанда, да? Ты не найдешь город в этих землях без бойцовской ямы, а здесь, в столице, ямы самые лучшие!

— А победителю что?..

— Да всякое! — Махнул трактирщик рукой, искоса поглядывая на кушающую Сепу. — Деньги, женщины, оружие, а в праздники — и титулы с землями! Именно там по молодости я и заработал на трактир, а в страже — пф — подобных денег не заработаешь и за всю жизнь. Там лучшие сражаются! На кулаках, на мечах, на арбалетах.

— И драться может любой?..

— Любой-любой. — Хмыкает трактирщик. — В любой день! Только ставку сделать должен. Идешь к оценщику, даешь вещиц, тебе дают врага со схожей ставкой. Бойцов кормят-поят пару дней до битвы. Победитель потом заберет ставку побежденного, а уже лучшие из лучших удостаиваются наград из рук самих первенцев!

— И сам Саггот присутствует?! — Делаю большие глаза.

— Сам Саггот! Да что там, даже братья его, дети и ближайший круг рабов! И всё это — здесь, на Чердаке! Пусть отбросы всякие мудями трясут, пока дети достойных мужей честно бьются в ямах.

— О, Равва… — Качаю головой. — Спасибо, что свёл меня с вами! Могу ли я узнать имя достойного человека?

— Зови меня Тафари! — Поклонившись, ответил он. — Через четыре дня назначены бои в честь победы Буру Клалва в Битве при Желтоцветье. Разгром лунных братьев — счастье, объединяющее всех нас. На бои я записал обоих своих сыновей.

— Выпьем же за победу! — Поднимаем кружки. — Надеюсь, с ними пребудет великая сила. — Учтиво отвечаю, прощаясь. — Сепу! Идём!

— Куда же вы? — Чуть громче, но все так же дружелюбно произнес трактирщик. — Вы можете переночевать у меня!

— Да нет, уважаемый, мы спешим… — Извиняющимся тоном отвечаю ему…

— Нет, вы задержитесь, уважаемый! — Улыбка его стала шире. — Узо, Кибв, покажите гостю его спальню!

Из-за стола встали две здоровенные детины и двинулись ко мне.

— Как вас зовут, достопочтенный хозяин? — Холодно обращаюсь к нему, вставая и держа близ себя рабыню.

— Сие вам знать необязательно… Но вот, как вы её назвали, Сепу, должна стать украшением моего дома. Пожалуйста, я не хочу крови в своем трактире. Она вам чужая, вы даже говорите на разных языках. Просто отдайте рабыню мне, мы выпьем еще пульке и я заплачу пять драхм. Ну же, уважаемый!

Узо и Кибв приближаются с двух сторон. Первый — высокий, выше меня на голову, крепко сложенный паренек с длинными руками, в одной из которых зажат нож. Второй — кажущийся толстяком низкорослый мужичок с огромной шеей и бочкообразной лысой башкой, у него в руках кожаный хлыст.

— Ну что за спектакль вы тут устроили! — Беру Сепу за запястье, с силой притягиваю к себе. С лязгом вынимаю короткий меч, что на ладонь длиннее ножа Узо. — Я — инородец, но не дурак, уважаемый Тафари. В это время дня оборванцы вроде этих двух обычно на паперти, трудятся, не покладая рук. Или дежурят на ярмарке с вот этим вот ножом, но никак не облизывают своих коров с кружкой пульке. Я не заметил у вашего трактира черепа гиены над входом. Нарушаете, уважаемый.

Услышав лязг меча, окружающая меня парочка успокоилась.

— А я не заметил на тебе стражницких доспехов! — Трактирщик, бурча, привычным действием лезет под стойку, в поисках арбалета. — А пришлым мы тут не рады.

— Вы правы, уважаемый. — Говорю примирительно, чувствуя, как дрожит Сепу, прижавшись к моему локтю. — Вот только на какое серебро вы содержите дом, содержите молодцов, выставляете сыновей в ямах? Что у вас здесь — псарни, рынок рабов, голубятня Шугабы?!

— Это тебя не касается, уважаемый. — При упоминании голубей лицо Тафари дрогнуло и я понял, что попал в цель. Трактирщик наставил на меня заряженный арбалет.

Вырвав руку из объятий Сепу, медленно поднимаю её, не провоцируя улыбчивого хозяина на необдуманные поступки. Дотронувшись до капюшона джеллабы, сдергиваю его. Два треугольника. Кайма Буру. Тафари ахнул.

— Приятно, что уже в столице пьют за мою победу при Желтоцветной. А меня вы отпустите, уважаемый. — Холодно говорю ему. — Иначе отсутствие вывески будет наименьшей вашей проблемой.

***

Смеркается. Я постучал в дверь лачуги. Мне открыл мужичок с повязкой на чреслах. Где-то в глубине дома ворчит жена и кричит младенец. Очаг догорает — семья ложится спать.