– Ты сама знаешь, что не было, – произнес он хрипло.

Потому что он никогда не лгал. И именно тогда Лизетт в полной мере осознала почему. Он никогда не лгал, потому что его собственные родители лгали ему с самого детства. Потому что безумие само по себе одна гигантская ложь, играющая в игры с человеческим разумом.

Именно поэтому он так ненавидел обман. И именно поэтому она не могла быть с ним нечестной.

А значит, пришло время быть честной с самой собой. Не считая ее братьев, Лизетт никогда не встречала такого хорошего и достойного мужчину, как Макс. Потому отталкивать его из-за того, что он не соответствует строгим критериям, которые она создала, чтобы не дать разбить себе сердце, было бы просто нелепо.

Другого шанса у нее могло и не быть. Когда они найдут Тристана, случиться может все, что угодно. Но в эти несколько часов она хотела быть его, хотела узнать, каково это – лежать в объятиях мужчины, которого она любила.

Любила? Нет, она не была настолько глупой. Потому что он практически гарантированно разобьет ей сердце.

Но это было не важно. Если он должен был отбросить свои страхи, то ей следовало сначала отбросить свои.

– Если я тебе небезразлична, покажи мне это. – Она обвила руками его шею. – Потому что – видит бог – ты небезразличен мне.

Выражение его лица стало жестким и одновременно мучительным.

– Лизетт, не делай этого.

– Не испытывать к тебе чувства? Не желать тебя? Это никуда не исчезнет лишь из-за того, что ты так решил.

Девушка почувствовала его напряжение так, словно он по-прежнему сохранял отстраненность, пытаясь подавить свои собственные желания одной лишь силой воли.

Он сражался сам с собой изо всех сил.

– Что случилось с твоим нежеланием быть любовницей герцога? – с трудом выдавил он.

– Я не желаю быть чьей бы то ни было любовницей. – Поддавшись импульсу, велевшему ей забыть об осторожности, она прижалась к его напряженному телу. – Но это не означает, что я хочу прожить жизнь монахини.

Его челюсть сильно выпятилась, равно как выпятилось и… кое-что гораздо ниже.

И Макс, вне всяких сомнений, это осознавал. Он взял ее за руки так, словно хотел убрать их от своей шеи.

– Я не лишу тебя шанса на брак с другим мужчиной.

Лизетт продолжала держать его за шею, пребывая в решимости получить то, что хотела, – его в постели.

– Слишком поздно. Ты что, правда думаешь, что я взгляну хоть на одного мужчину после тебя?

Когда в глазах Макса вспыхнул огонь, а то, как он сжимал ее руки, стало больше похоже на хватку утопающего, а не сражающегося, Лизетт воспользовалась своим преимуществом.

– Если я обречена провести остаток своей жизни без тебя из-за твоих условий, правил и страхов перед будущим, то по крайней мере дай мне что-то, о чем я буду помнить. Позволь мне провести остаток дня в постели с тобой.

Слово «постель» возымело эффект. Он долго смотрел на нее, и его внутренняя борьба была видна в каждой линии его смелого лица.

Затем Макс пробормотал:

– Я был прав. Ты действительно порочная, порочная женщина.

Их губы слились.

Максимилиан знал, что ему не следует этого делать. Однако она не изменила своего к нему отношения после того, как он рассказал ей о семейном проклятии. Не стала смотреть на него по-другому. Она осталась все той же Лизетт. Его Лизетт.

Сжав пышные рукава ее платья, он целовал девушку буйно и страстно, осыпая жаркими поцелуями ее рот, подбородок, шею, а почувствовав губами ее пульс и услышав тихие сладостные стоны, начал сначала.

Он говорил себе, что хочет лишь целовать ее достаточно долго, чтобы сполна прочувствовать этот момент. Что оставит ее в покое, когда сполна напьется вкусом ее губ. Но он знал, что лжет сам себе. В ту же минуту, когда Лизетт начала бороться за него, Максимилиан начал терять способность ей сопротивляться.

И как вообще он сможет это закончить, если ее пламенная реакция говорила, что ей хочется этого так же страстно, как и ему?

– Мы должны остановиться, – прорычал он, прижимаясь губами к ее шее. – Кто-нибудь войдет.

– Нет, не войдет. – Лизетт сбросила сюртук с его плеч. – Видока не будет еще несколько часов, а слугам я сказала, что они нам не понадобятся.

Это распалило его воображение – и желание, – однако в то же время усилило тревогу. Особенно когда она начала расстегивать его жилет.

Взяв ее за руки, он попытался удерживать ее на расстоянии.

– Что ты делаешь, дорогая?

Лизетт глядела на него с улыбкой дерзкой девчонки на губах.

– Соблазняю тебя, – прошептала она так же, как тогда, в Брайтоне. Сказав это и глядя на него сияющими глазами, девушка стала тереться нижней частью своего тела о его быстро увеличивавшийся в размерах член. – И у меня, похоже, довольно неплохо получается, – добавила она.

Господи, помоги ему. Когда она успела превратиться в столь умелую соблазнительницу?

– Ты не должна этого делать, – произнес Максимилиан сдавленно.

– Это ты виноват. – Подняв его руку, которой он все еще держал ее, она прижала ее к своей груди так, чтобы Максимилиан смог почувствовать ее отвердевший сосок даже сквозь платье. – Ты это начал. Ты ввел меня в мир желаний, научил ощущать их. Научил хотеть вновь и вновь. Потому наименьшее, что ты можешь сделать, – это удовлетворить желания, которые сам пробудил.

Когда она вновь провела его рукой по своей груди, он застонал и отпустил девушку, но лишь потому, что ему не терпелось начать ласкать ее самому. Улыбнувшись Максимилиану улыбкой соблазнительницы, Лизетт потянулась к нему губами.

Обхватив ее за талию одной рукой и продолжая массировать ей грудь другой, он вновь и вновь страстно целовал ее в губы. Губы Лизетт были подобны маслу и меду – столь чертовски сладкие, что ему хотелось поглотить ее полностью.

Будь оно все проклято, Максимилиан проигрывал эту битву. Он слишком долго хотел ее, слишком долго нуждался в ней. Его кровь пела: «Еще! Сейчас! Еще Лизетт!» И его тело повиновалось этому призыву с огромным энтузиазмом.

В конце концов, он не обязан был забирать ее невинность. Они могли просто сделать то, что сделали в повозке, – доставить друг другу удовольствие. Он мог удовлетворять ее достаточно долго, чтобы утолить ее любопытство – и свой собственный голод, – не лишая Лизетт шанса на брак.

На том и порешив, Максимилиан подхватил ее на руки.

– Куда? – рыкнул он.

Девушка моргнула, однако ее руки обвили его шею подобно побегам дикой розы, а взгляд ее был настолько жарким, что его собственная кровь запылала.

– В мою спальню. – Она кивнула на приоткрытую дверь рядом с кабинетом ее брата. – Туда.

– У тебя там спальня? – спросил он, зашагав к двери.

– Я прожила с Тристаном три года после смерти маман.

– А, точно.

В тот момент, держа в руках ее нежное, гибкое и благоуханное тело, он и свое имя-то едва помнил.

Внеся Лизетт в комнату с высоким потолком, Максимилиан замер. Обклеенная лавандово-белыми полосатыми обоями с крошечными фиалками, спальня выглядела очень женственно. Каждый стул и каждое покрывало были вышитыми, а занавески – кружевными и с оборками.

Стащив с него жилет, Лизетт начала расстегивать его рубашку, и здравомыслие окончательно покинуло Максимилиана. Он видел лишь, что она пыталась его соблазнить со смесью наивности и предвкушения, которых можно было ждать лишь от девственницы. От этой мысли его кровь вновь запылала, пусть он и напоминал себе, что не лишит ее невинности.

Нервно улыбнувшись, Лизетт повернулась к нему спиной.

– Ты должен расстегнуть мое платье. Сама я не смогу.

Максимилиан колебался. Ему гораздо сложнее будет придерживаться своего плана удовлетворить ее, если они оба будут обнажены. Однако он не мог упустить свой единственный шанс увидеть, что скрывалось под той дразнящей ночной рубашкой, образ которой уже несколько дней преследовал его в мыслях.