Обуреваемый пламенным желанием касаться ее, держать и видеть ее такой, какой она была создана самой Природой, Максимилиан раздел Лизетт до сорочки, а затем повернул к себе лицом.

– Снимай, – рыкнул он, желая, чтобы она сама это сделала.

Она взглянула на него из-под опущенных ресниц.

– Только после того, как ты снимешь свою одежду.

Максимилиан не колебался. Он хотел, чтобы ее руки касались его, чтобы ее длинные, изящные пальцы скользили по его груди и животу прямо к отвердевшему от близости к ней члену, настолько сильно, что тот едва не разрывал его брюки.

Раздевшись до подштанников, Максимилиан произнес хрипло:

– Я хочу увидеть тебя обнаженной, дорогая. Позволь мне увидеть тебя.

Охваченная внезапным смущением, Лизетт опустила взгляд, сконцентрировав все внимание на завязках своей сорочки. Развязав их, она стянула сорочку и бросила ее на пол. Максимилиану показалось, что он оказался в раю.

Или, быть может, в аду, потому что вид ее, столь совершенной, заставлял его желать большего, чем он когда-либо мог себе позволить.

Ее кожа была подобна превосходному фарфору, которого так и хотелось касаться, поглаживая его. А ее груди… О боже, ее груди были такими полными и тяжелыми, а розовые соски – такими соблазнительными, что Максимилиану огромных усилий стоило не бросить ее на кровать, зарывшись в эти груди лицом.

Но он хотел увидеть больше. Его взгляд скользнул по ее слегка округлому животику с манящим пупком к мягким, вьющимся темным волосам, скрывавшим самую сокровенную тайну женского тела.

Тайну, к которой он хотел прильнуть губами, а затем и проникнуть в нее.

– Ты – воплощенная богиня, – произнес он хрипло, подхватив ее на руки.

И сейчас она была его воплощенной богиней.

Он долго целовал ее, позволяя себе касаться ее нежной обнаженной груди. И лишь когда она сама прижалась к нему, буквально вцепившись в него руками, он уложил ее на кровать и, опустившись на нее рядом с девушкой, прильнул губами к этим соблазнительным отвердевшим соскам.

Запустив пальцы ему в волосы, она тяжело дышала и издавала стон каждый раз, когда его язык касался ее пышной груди.

– Ох… mon cœur… это так… так… хорошо.

Она назвала его «сердце мое»? Наслаждаясь этими словами, Максимилиан поцеловал ее в живот, а затем его губы скользнули к ее влажному центру, к которому он так хотел прильнуть. Когда он это сделал, Лизетт едва не соскочила с кровати.

– Макс! Что ты делаешь?

– Удовлетворяю твое желание, – прошептал он, прижимаясь губами к ее шелковой коже.

Именно это он и делал. Боже, каким же головокружительным был ее вкус, как восхитительно было вводить в нее свой язык так, как он хотел ввести в нее свой член! Но, поскольку Максимилиан не мог этого сделать, он использовал все знания, которые получил в юности, развлекаясь с оперными танцовщицами и актрисами, чтобы возбуждать и дразнить ее, пока она не стала извиваться в безмолвной мольбе.

Когда Лизетт, тяжело дыша, обхватила руками его голову, он понял, что она вот-вот достигнет вершины, и ему потребовалась вся его воля, чтобы не подняться и не войти в нее.

Вместо этого он удвоил свои усилия, ощутив мощную волну удовлетворения, когда она, прижавшись к его рту и крича, излилась с такой силой, что он почувствовал языком ее спазмы.

Долго еще он лежал меж ее восхитительных бедер, целуя и гладя ее и в то же время продолжая сражаться с сильнейшим желанием войти в нее. Хватит ли ему смелости попросить ее вновь сделать то, что она сделала для него в повозке? И сможет ли он сохранить над собой контроль, если она это сделает?

Потому что ему уже было недостаточно, чтобы она просто удовлетворила его рукой. Да и тогда этого было слишком мало. Достигнув вершины, он будет хотеть Лизетт вновь и вновь, пока не сделает ее своей. Именно поэтому ему следовало немедленно покинуть постель.

Однако соблазн ощутить прикосновение ее рук был слишком силен, чтобы перед ним устоять. Лежа рядом с ней, он сбросил подштанники, после чего сомкнул ее пальцы на своем члене.

К его удивлению, Лизетт воспротивилась этому.

– Нет, – прошептала она. – Я хочу ощутить тебя в себе.

– Я этого не сделаю, – произнес он сдавленно. – Если ты не хочешь меня удовлетворить – хорошо, но я не стану забирать твою невинность.

Выражение ее лица стало упрямым.

– Не станешь, да?

Стремительным движением она прижалась животом к его члену, а затем начала волнообразно двигаться.

– Проклятье, Лизетт, – скрипнул он зубами, ощутив, что его член становится каменным, – ты играешь с огнем.

– Я не играю. Я борюсь. Я хочу, чтобы ты забрал мою невинность. Только ты.

Максимилиан попытался отползти от нее, но она вцепилась ему в бедра и добавила с отчаянием в голосе:

– Клянусь, Макс, это – единственная вещь, о которой я тебя попрошу. Мне не нужно обещание брака – я знаю, что ты не можешь этого предложить. Я хочу лишь этот один раз с тобой. И ты этого тоже хочешь. Я это знаю.

– Ты заслуживаешь лучшего, – сказал он хрипло, беспомощно прижимаясь к ее бархатному животу. – Ты заслуживаешь всего.

– А ты уверен, что я его получу? Даже если я найду мужчину, который будет со мной, – как ты можешь быть уверен, что он станет хорошо со мной обращаться? Я могу потерять невинность с мужчиной, который окажется бессердечным или жестоким.

Максимилиан закрыл глаза, однако от этого стало еще хуже, потому что теперь он видел сказанное ею с безжалостной четкостью. Видел какого-то осла, который в лучшем случае будет принимать ее как должное, а в худшем – и вовсе причинять ей боль. И который практически гарантированно никогда не будет ценить ее так, как ценил он.

– Однако, – добавила она страдальческим шепотом, – возможно, для тебя это ничего не значит.

Его глаза распахнулись.

– Ты, черт возьми, прекрасно знаешь, что значит. – Девчонке хорошо было известно, как сильно на него влияет убеждение с помощью логических аргументов, а не слез и уговоров, и она беззастенчиво этим пользовалась. – Ты играешь нечестно.

– Я играю настолько же честно, как и ты, научивший меня желанию, а теперь ждущий, что я забуду, как тебя желаю, как нуждаюсь…

Он страстно поцеловал ее в попытке заглушить ее слова. Но это не помогло, потому что он тоже в ней нуждался. И дерзкая, соблазнительная девчонка это знала.

Перекатившись, Максимилиан оказался на ней.

– Будь ты проклята, Лизетт, – прорычал он. – Осыпая ее яростными поцелуями, он раздвинул ей бедра своими коленями. – Будь ты проклята, – повторил он хрипло, прижавшись своими губами к ее и найдя ее шелковистый вход. – Ты не угомонишься, пока полностью мной не овладеешь…

– Да… mon cœur…

Слушая, как эти нежные слова эхом отдаются в его ушах, он плавно вошел внутрь нее.

Сердце Лизетт наполнилось ликованием. С трудом веря, что она победила, девушка облегченно прижалась губами к его рту. Она победила, а он не оставил ее. Это означало, что она действительно была ему небезразлична. Означало, что, несмотря на все его слова о том, что им следует делать и чего не следует, несмотря на все его условия и правила, он испытывал к ней глубокие чувства.

Она наконец заполучила его.

Однако, похоже, Лизетт поймала тигра за хвост, потому что внутри нее он ощущался толще, тверже, туже и гораздо больше, чем она ожидала.

– О боже, Лизетт, – прошептал он. – Ты, черт возьми, просто восхитительна.

– Как… и ты, – сумела выдавить она, говоря себе, что это лишь чуть-чуть неправда.

Ощущать вес его тела, силу рук, его волосы, касавшиеся ее щек каждый раз, когда он целовал ее лоб, губы или шею, действительно было чудесно.

Прекратив продвигаться внутри нее, Максимилиан отклонился назад, чтобы посмотреть на Лизетт. В его глазах читалась какая-то дьявольская веселость.

– До этого времени ты мне еще не лгала, дерзкая девчонка. Вот и сейчас не начинай. Я знаю, что для тебя это не может быть комфортно. – Вновь наклонившись к ней, он прошептал: – Потому представь, что мы плывем с тобой вдвоем на моей личной яхте по Средиземному морю в прекрасный летний день.