– На самом деле… эм… я думала о том, чтобы сначала поговорить с Видоком.

Нервозность в ее голосе рассердила Максимилиана.

– Зачем? Если Тристан работает на Sûreté, то гораздо вероятнее, что именно там знают, куда он отправился по своему последнему делу.

– Ну… да. Но новый глава Sûreté не слишком-то любит Тристана.

Максимилиан нахмурился.

– И почему меня это не удивляет?

В мягком свете луны лицо девушки выглядело напряженным.

– Я к тому, что если знатный герцог вроде вас начнет задавать вопросы…

– Вы боитесь, что я могу добиться увольнения вашего брата.

– Ну, вы сами сказали, что именно так и поступите.

– Я был зол. И говорил о том, как поступил бы до этого.

– Но не теперь? – Так и не дождавшись ответа, Лизетт добавила: – Видок в любом случае с гораздо большей вероятностью знает, где Тристан. Они с ним большие друзья, и Тристан не возьмется ни за одно дело, предварительно не проконсультировавшись с Видоком. У француза великолепное чутье, и он так много знает о…

– Вы просто хотите вновь увидеться с Видоком, – произнес Максимилиан сердито. – Признайте.

Девушка нахмурилась.

– Не знаю, о чем вы.

– О, знаете. Видок очаровательнее меня. А еще – больше знает и более проницателен. – Вновь охваченный необъяснимой ревностью, он пересел поближе к Лизетт, чтобы можно было сердито смотреть прямо на нее. – Вы явно ждете не дождетесь очередной встречи с ним.

У Лизетт отвисла челюсть.

– Да вы вконец обезумели.

– Да, обезумел. И это вы сводите меня с ума каждый раз, когда открываете рот и начинаете расхваливать этого треклятого француза.

– О, значит, теперь вы обвиняете меня в своем угрюмом…

Герцог прервал ее слова поцелуем. Поцелуй был страстным, рожденным ревностью, злостью и желанием заставить ее выбросить Видока из головы.

Однако в следующее же мгновение он стал чем-то бо́льшим. Настоящим поцелуем, рожденным одержимостью, потребностью и всепоглощающим желанием. Боже, как чудесно было целовать ее вновь! Просто непередаваемо чудесно!

Максимилиан держал Лизетт за шею, а их губы сливались воедино. Девушка открыла рот, и он с удовольствием услышал ее стон. Его язык глубоко проник к ней в рот. Это был единственный способ, которым она бы позволила ему собой овладеть, и единственный, которым он сам позволил бы себе овладеть ею.

В повозке долго не было слышно ни единого звука, кроме бешеного стука крови в ушах самого Максимилиана, вновь и вновь упивавшегося вкусом губ Лизетт, исходившим от ее волос запахом французских духов и ощущением того, как руки девушки, ухватив его сюртук, притягивают Максимилиана к себе.

Внезапно Лизетт оттолкнула его. Она смотрела на Максимилиана недоверчивым взглядом широко распахнутых глаз. Дыхание девушки было учащенным.

– Мы договорились, что больше поцелуев не будет. Вы обещали.

– Вы обещали больше мне не лгать, – парировал он. – И нарушили свое обещание.

– Нет, – прошептала она. – Я ни разу вам не солгала. Клянусь. Ни разу.

Максимилиан хотел было возразить, однако, мысленно вернувшись к их разговору, действительно не смог вспомнить ни одной непосредственной лжи. Впрочем, это ничего не меняло.

– Возможно, вы и не лгали, однако вы обманули меня насчет своего брата, что практически является тем же.

– Нет, не является. Строго говоря, я неукоснительно следовала нашему соглашению.

– Тогда, строго говоря, я тоже буду неукоснительно ему следовать.

Усадив ее к себе на колени так, чтобы девушка находилась спиной к нему, он обхватил ее рукой за талию, чтобы она не вырвалась.

– Что это вы делаете? – запротестовала Лизетт, извиваясь и пытаясь освободиться.

Максимилиан прижался губами к ее уху.

– Мы договаривались, что поцелуев не будет, однако о прикосновениях мы ничего не говорили. И если вы утверждаете, что обманывать меня – честно, то я утверждаю, что касаться вас – тоже честно.

С этими словами, он запустил руку ей под манто и взял ее за грудь. Лизетт замерла. Максимилиан не стал ждать, когда она вновь начнет протестовать; он просто ласкал ее самым бесстыдным образом. Поглаживал сквозь платье ее отвердевшие соски. С самой прошлой ночи его преследовали туманные воспоминания о том, что он делал, каково было прикасаться к ее телу. Потому, видит бог, в этот раз он сделает это так, чтобы все запомнить.

В какой-то мере Максимилиан ждал, что она устроит скандал или хотя бы попытается вырваться. Однако девушка просто сидела у него на коленях, тяжело дыша. И чем сильнее он ласкал ее, тем сильнее она, изгибаясь, прижималась к нему спиной, и тем сильнее ее пальцы впивались в его бедра.

– Макс, – сказала она хрипло, – ты не можешь… не должен…

– Могу, – прошептал он ей на ухо. – И тебе тоже это нравится. Признай.

Запустив ей под манто другую руку и начав ласкать ее вторую грудь, Максимилиан легонько куснул ее за ухо. Лизетт тихонько взвизгнула, и звук ее голоса заставил его кровь вскипеть почти так же сильно, как и ощущение ее груди у него в руке.

– Вероятно, ты не помнишь, – произнесла она сдавленно, – но прошлой ночью я поклялась… что дам тебе в ухо, если ты еще раз… схватишь меня за грудь.

– Помню. Мне просто все равно. Кроме того, ты не можешь дотянуться до моих ушей, – прошептал он дерзко, ощущая, как она тает в его руках. – Но ты ведь и не хочешь бить меня в ухо, не правда ли?

Оглянувшись, Лизетт посмотрела на него. Ее дыхание было частым и отрывистым.

– Я хочу… Хочу…

– Скажи мне, чего ты хочешь, дорогая, я дам тебе это. – Максимилиан протяжно выдохнул. – Обнимая тебя, я чувствую себя в раю. В настоящем раю. Я хотел этого практически с того самого момента, когда увидел тебя…

В свете луны ее взгляд казался потерянным. И в то же время глаза девушки сияли.

– Лжец, – прошептала она. – Ты хотел меня придушить.

– Я хотел лишь прикоснуться к тебе. Хотел так сильно, что едва мог мыслить здраво. – Рука Максимилиана скользнула вниз по ноге Лизетт, приподнимая ее юбки. Ее грудь была не единственным, чего он хотел коснуться. – Прошлая ночь была сущей пыткой… Расстегивать твое платье… Развязывать корсет… Возможно, ты не поняла, но, пока ты спала, это сделал я, а не одна из служанок.

– Я знаю, – ответила она, удивив его.

– Но ты не знаешь, через что я прошел, делая это. Как думаешь, почему я отправился в зал и напился там до беспамятства? Чтобы не залезть к тебе в постель и не прижать тебя к себе так, как мне это хотелось сделать, когда я развязывал твой корсет.

– Я все ждала, когда ты это сделаешь. Ждала, когда ты… – прошептала она.

– Ты не спала? – спросил он, не веря своим ушам.

– Какое-то время. Я затаила дыхание и ждала, что ты сделаешь… Я так боялась…

Гладившая ее затянутое в чулок колено рука Максимилиана замерла…

– Ты ведь, разумеется, знаешь, что я никогда бы не причинил тебе вред, дорогая?

Их глаза встретились.

– Я боялась не этого. Я боялась, что, если ты ляжешь ко мне в постель и прижмешь меня к себе, я могу просто… позволить тебе.

Стук его сердца стал оглушительным. Она желала его. И, более того, признала это.

Осознание этого заставило Максимилиана вновь ее поцеловать. Теперь она была в его руках, и он отчаянно хотел ощутить вкус ее губ. Нуждался в этом. А значит – к черту их глупое соглашение. Она сидела у него на коленях, и он не отпустит ее до тех пор, пока вновь не почувствует ее вкус.

Головная боль, которой Лизетт мучилась ранее днем, явно затуманила ее рассудок. Это было единственным объяснением того, почему она позволяла Максу ласкать и целовать себя.

Он назвал тебя «дорогой». Дважды.

Мысль об этом была столь абсурдна, что в ее горле заклокотал смех, однако поцелуи Макса были столь пламенными и жадными, что этот смех так и не смог вырваться наружу. Ее не должны были волновать глупые ласковые слова вроде этих.